《𝖆𝖛𝖔(𝖌𝖆𝖉𝖗/𝖈𝖆𝖉)𝖔 𝖏𝖚𝖎𝖈𝖊 — первая》

один.

Об Одри вытирают ноги — потому что на свитерах не пишут 'welcome' без причины, а на юбки не выливают холодный кофе, потому в простынях не теряют равнодушие и в них не путаются маски из папье-маше. Потому что Одри — лишь дворовая псина, бродячий пёс к хвосту которого привязали банки, потому что... это Габриэль.

два.

Одри пережила много всякого дерьма. Например, Бэтси и её компанию Молли&Клара, или отчима, который когда-то избил Клауса до цветных пятен перед глазами и богемской рапсодии в ушах. Клаус — любящий брат, который, подобно какому-то фантомному божеству, бросил Одри, единственную трезвую душу, в этом пьяном Аду догнивать всеми своими добрыми делами. Одри его тихо зовёт по ночам, утыкаясь Габриэль в плечо и рассказывая как в первом классе влюбилась в мальчика с голубыми глазами и как когда-то в новостях впервые узнала его имя и, то что всех свидетелей происшествия просят обратиться по номеру. Габриэль даже не смеётся (злорадно, упиваясь — так, как отлично умеет), Одри заторможено вслушивается в всхлипы. Пересказ выходит у неё какой-то уж больно сухой, Одри не станет отрицать, она бы хотела больше пикантностей, особенно в той части, где её братец Чарли-долбаный-Мэйсон, оставляет её на произвол судьбы перед госпиталем с раной на ноге — не потому что она с садистским удовольствием стирает с лица Габриэль слёзы, а потому что готова вложить в свои вялые 'мне так жаль' пол своего чёртового сердца. Одри сходит с ума, но так пряно, с привкусом бергамота, с ума ещё никто не сходил.

три.

Мать Одри не знает о Габриэль, но Одри может быть уверенна, что она уже её ненавидит самой завидной ненависть, которую даже представить сложно. Но Одри представляет, поэтому постоянно плетёт и сочиняет сказки о том как ходит на дополнительные занятия по математике. Габриэль любит шутить, но обычно от её шуток Одри страдает морально, а ещё страдает её психика, потому что Габриэль знает такие слова, о существовании которых Одри и думать страшно (но она героически терпит и держит на коротком поводке желание немедленно закрыть руками уши, зарывшись в клубок из одеял). Одри больно слушать высказывания Габриэль о собственных родителях - Одри поражена не в самом хорошем контексте, но разве собирается осуждать?

четыре.

А потом их уютную дружескую идиллию рушит Мартин — но почему-то штукатурка и обломки стен падают именно на голову Габриэль. И когда Мартин впервые целует Одри — дыхание перехватывает у них двух — смущённой и красной как стоп-сигнал светофора Одри и взбешённой до неприличия Габриэль, потому что такие же поцелуи он дарил именно Карли/Дженни/Сью (хоть убей, Габриэль не может запомнить ни одно имя из списка, но ей и этого достаточно). И тогда Габриэль включает в себе тот режим 'истеричной подружки невесты' — Мартин не появляется в школе ещё неделю, а Одри стыдливо молчит и изощрённо гнёт взгляд дугой-изгибом арабской буквы, потому что красивые придурки её единственная слабость. Одри доверчивая дурочка, но доверяет она, ясное дело, Габриэль, как племяннице адвоката.

пять.

Одри нравятся ребусы — а Габриэль одна большая головоломка, которую не понять даже судебным психологам, но Одри противится, сопротивляется и копает дальше — роется в этой куче из палок и земли, потому что понимает и хочет понять ещё. Одри зависима, одержима этой навязчивой идеей, ей бы пора лечиться от мании. Одри подолгу зависает взглядом на горизонте цвета планетарной мантии, она тонет в нем как в болоте, болоте из закатов и рассветов, Одри сходит с ума — когда понимает что для неё исчезает эстетика даже из античных скульптур, когда сквозь рисунки утекает весь символизм — Одри путается и нервно составляет список собственных диагнозов. Больше от свитера не несёт имбирным печеньем, а она приходит в школу к первому уроку. Одри запуталась, но Одри всё ещё отчаянно вбивает в поисковую строку 'Мэйсон', а история браузера всё ещё до неприличия чиста, — потому что Одри решила забить, поставить печать где-то в углу листа и внизу расписаться, плотно зжав веки и зубы — Одри не говорит и не видит лжи, но всё ещё её покорно выслушивает.

шесть.

Люди больны этими масками, но Одри больше не перед кем их носить, поэтому она оставляет их в морщинистых складках шифоньера, под слоем пыли, прямо в кубле каких-то скромных пауков. На улице, без маски, в лицо дует ветер и в волосах путаются листья, но Одри улыбается новому дню — ярко и как в последний раз. Без теплой, шершавой ладони рядом, Одри опять становиться невидимкой, до поры, пока Бэтси не сунет свою крысиную мордочку туда, куда не просили, и разнюхает то, что ей знать не требовалось.