Wizarding World 𓇻 RP
Халгримм бледно улыбнулся тому, как схожи оказались их с Анной мировоззрения. Конечно, хотелось бы ему считать, что победителей не судят, но умом он понимал, что с социальной точки зрения наказание иногда должен понести даже тот, кто совершил мелкое преступление во имя закона. Иначе все посчитали бы себя безнаказанными, безгрешными, иначе бы все считали, что мелкими нарушениями можно пренебречь в пользу больших и ужасных. Но мелкие нарушения скапливаются, как плесень, разрастаются и поражают общество так же, как другие, большие. А любой человек знает, что продукт, пораженный плесенью, уже негоден.
А иногда требовалось осудить невиновного – или виновного в меньшем грехе, но виновного все равно. И тут речь шла не о справедливости, скорее о торжестве закона. А ведь справедливость и торжество закона – не одно и то же. Иногда нужно продемонстрировать это торжество, чтобы показать, что закон бдит, что справедливость есть. Есть даже там, где ее на самом деле нет.
Собственно, быть вызванным на ковер ему, равно как и любому другому нормальному человеку, не нравилось, но он понимал необходимость этой меры и понимал злость начальников. И понимал, что иногда должен был понести наказание. Ради того, чтобы плесень не разраслась. Но из-за того, что официальное наказание он нес не всегда, это привело к тому, к чему привело – ему пришлось лишиться той, которую он любил больше всего на свете, потому что часть их совместной жизни уже оказалась невольно затронута этой плесенью. А когда плесень затрагивает даже часть семейной жизни, семейная жизнь уже приходит в негодность.
– Вы учились в США? – удивился Халгримм. – В Ильверморни? – для уверенности уточнил он – Анна совсем не походила на американку.
– Я знаю того, кто может его для нас приготовить. Но вы должны учесть, что и это будет... – он задумался, как бы сформулировать наиболее мягко. – За спиной у начальства, – он приподнял уголки губ. – Хотя, как я вижу, вас это перспектива совершенно не страшит.
Он подумал об Аврелии. О том, что могло бы заставить его так поосторожничать. Он задумался, что мало кто в МАКУСА имел над ним много власти. Но когда ты был политиком такого уровня, на твои действия влияли не столько отдельные личности, сколько резонанс народных масс. Не идея, а ее реализация смутили Аврелия. Он сказал ему так, как говорят все люди вроде него, что он боится отклика общественности. А почему он, прежде популярный и любимый большинством политических обозревателей, боится отклика общественности?
– Можно выбрать знакомых между собой заключённых, которые скоро выходят, – рассудил вслух Халгримм. – В подполье соврать, что вышли по условно-досрочному... Я не думаю, что что-то может пойти не так, – он снова потёр подбородок.
Абигаил почувствовала, как её внутренний узелок расслабленно развалился на множество тонких, как паутина, ниточек: о ней не наводили справки или, как минимум, не говорили её коллеге. Хотя что бы они могли вычитать там, кроме общей информации? Мало кто обращал внимание на большой перерыв, да и правда — это когда она говорит своё, а ложь так и остаётся ложью. Она уже не помнила, кому именно на ходу давала, отличные от общего мифа, детали.
—Моя биография не самая интересная часть меня,— девушка приподняла брови, как бы обдумывая что-то. Да, прозвучало это двояко — пошло, но она вовсе не ожидала этого, поэтому поспешила продолжить: —Прошлое пусть и является частью нас, но лучше смотреть и анализировать то, какой эффект оно произвел,— она задумчиво пригладила прядь за ухом. —Я с одиннадцати проживала Америке, поэтому, да, закончила Ильвермони. Акцент исправляла когда-то, но слишком давно не практиковала.
Пусть внешне это не отразилось, да и Мур сама не осознала этого, но где-то очень глубоко в ней скрывалась тихая радость за то, что коллега её поддержал. Конечно, отказ скорее всего привёл бы к ссоре — к жёсткому отстаиванию своего положения, идеи и авторитета. Правда, вероятнее всего с начальством.
Халгримм не создавал впечатление приторно-чистого работника министерства, который работает на благо общества, нет, от него не веяло и скукой с лицемерием. Возможно, их сотрудничество будет проходить более легче, чем Абигаил предполагала.
—Думаю, тогда нам не стоит откладывать,— она уверенно направлялась к лифту, продолжая говорить,— Мистер Рихтер, уверена, не будет обижаться, как и люди, чьей помощью мы воспользуемся. Надо будет их убрать…,— между бровями девушки легла складка,—то есть временно спрятать, чтобы ни им, ни кому бы то ни было после не приходила в голову мысль, что с ними так негуманно поступили.
Они отражались в дверях лифта, и не было ни капли диссонанса в этой картинке, словно всё складывалось именно так, как было написано в книге жизни, если мы допускаем вероятность её существования.
Августу Лерою было под пятьдесят, и он был одним из, если не самым матёрым зельеваром в Отделе науки и исследований МАКУСА, работающим здесь уже более двадцати лет. Тут плоды его работы, наконец-то, начинали окупаться в полной мере: пополз слух, будто начальника отдела давно уже пора заменить на кого-то более компетентного. И выбор пал, конечно же, на него.
Август Лерой откинулся в кресле, оглядев этаж Отдела науки и магических исследований сквозь очки в тонкой оправе. Он знал наверняка, что другим работникам МАКУСА он не нравится, потому что не имел ни окон, ни какого-либо в принципе естественного света. Кто-то даже шутил, что он напоминает скорее подпольную лабораторию, работающую против закона, а не на него. Августа эта лаборатория, скромное пристанище учёных и нескольких криминалистов, впрочем, нравилась, но он искренне надеялся, что ему могут выделить новый кабинет. Недаром говорят, что чем выше в Вулворт-билдинге находится твой рабочий кабинет, вне зависимости от того, каким отделом ты руководишь, чем более высокую должность ты занимаешь.
– Доброе утро, мистер Рихтер, – прощебетала младшая ассистентка у него за спиной: Август Лерой всегда сидел спиной к главному входу к лабораторию и определял, кто входил, по тому, как с этим кем-то здоровались.
Рихтер – знакомая фамилия. Он за всю свою работу в МАКУСА знал только двух Рихтеров, и были они оба, как ни странно, родственниками – приходились друг другу родными братьями.
Рихтер-старший, с абсолютно женскими чертами во внешности и прекрасным навыком держать лицо, на данный момент был замом президента. Он пользовался большим доверием в МАКУСА и, что удивительно, у волшебной общественности: газеты любили называть его лицом МАКУСА, которое говорит от лица всего Конгресса, когда сказать по существу нечего или новости совершенно нерадостные. Не раз его речи чудесным образом сохраняли правительственный авторитет: Август подозревал, именно из-за этого он пользуется таким уважением. А, может, вовсе не поэтому.
С Рихтером-младшим Август был знаком лично. Когда дело касалось его отношений с коллективом, этот человек был самым скандальным мракоборцем, которого только можно представить, в конкретных рабочих же отношениях он был предельно лаконичен и даже приятен до тех пор, пока не начинались какие бы то ни было разногласия. К счастью, Рихтер-младший уволился полгода назад, Август знал это наверняка и потому мог не волноваться, что какие-то давние разногласия могут внезапно всплыть на поверхность.
Он задумался о том, как может быть так, что один брат – любимая коллективом светская личность, а второй – в этом же коллективе неформальная персона нон грата. И что, хотя слухов о том, какие между этими двумя натянутые взаимоотношения, было не избежать, в основном они все равно воспринимались совершенно отдельно друг от друга. Август подумал, что, войди в лабораторию мистер Рихтер-старший, с ним поздоровались бы все здесь присутствующие: ведь помимо Августа и его ассистентки, в лаборатории было ещё несколько человек. И ещё он подумал, что вполне явно узнает тяжёлую и уверенную походку, стучащие по кафелю каблуки туфель, тень, которую отбрасывают сто восемьдесят девять сантиметров роста и низкий голос, который совсем никак не может принадлежать заместителю президента:
– Доброе, Август. Могу я отвлечь тебя на минуту? – просьба, лаконичная и даже приятная в своей напускной вежливости, но Август Лерой почему-то уже сейчас знал, что ничем хорошим присутствие здесь Халгримма Рихтера для него не обернется.
У Рихтера-младшего была отвратительная привычка временами едва ли не лежать в кресле, вытянув ноги, ведь он был очень высок. В то время как в одних кругах это сочли бы за абсолютное незнание этикета, Август трактовал это как позу человека, у которого все под контролем.
Август подумал, не сказать ли ему, что он понадеялся вместо него встретить его брата – как бы заранее намекнуть, что он личность не особо желанная. Не сегодняшним ясным утром, в которое он мечтал о том, как поднимется под карьерной лестнице. В такие дни ему меньше всего нужны были просьбы от человека, которого ненавидят все начальники в аврорате до единого.
– Да ты псих, – сказал Август Лерой, выслушав, какую просьбу изложил ему Халгримм. – Можешь не говорить ничего дальше. Я не берусь за это.
– Успокой себя тем, что работаешь на закон, – Халгримм потер подбородок.
Август помотал головой. Наглый человек, на что он вообще надеется?
– Знаешь, я помню, как лет двадцать назад ты чуть не вылетел с работы, потому что напортачил с рецептурой и чуть не отравил одного моего коллегу. Точнее, напортачил-то твой помощник – так я сказал руководству, чтобы твоя светлая голова не варила сейчас зелья в каком-нибудь третьесортном подполье.
Август Лерой сжал челюсть.
– Или как?
– Или как, – глупо повторил Август.
– Пришло время возвращать долги, Август, – он поерзал и выпрямился в кресле. Теперь их лица, разделяемые столом, были примерно на одном уровне. Август видел по его взгляду: Халгримм уже знал, что убедил его.
– И ещё мне, помимо оборотного зелья, нужен биологический материал двух человек, – он протянул ему сложенный лист пергамента с просвечивающими четко выведенными буквами, – Они сидят в тюрьме, но скоро выходят.
– Как ты хочешь, чтобы я тебе это устроил?
Халгримма его вопрос, кажется, совсем не озадачил. Он набрал в грудь побольше воздуха.
– Жаль, что мы в МАКУСА пользуемся настолько допотопными методами, а наши сотрудники настолько безалаберны, что постоянно теряют генетический материал для сравнения, – наигранно произнес он. – Хотя они все ещё нужны нам для анализа потенциальных мест преступлений и выявления связей в подполье. Что-то такое.
Август сглотнул.
– Если я гарантирую, что приготовлю тебе оборотное зелье и достану материал за три дня, что мне гарантируешь ты?
Халгримм потёр подбородок.
– Что, например, я не выдам тебя, если меня спросят, кто приготовил мне зелье. Скажу, что приготовил сам, – он снова съехал немного вниз в кресле, скрестив свои длинные ноги.
У Рихтера-младшего была отвратительная привычка сидеть с видом человека, у которого все под контролем.
– Черт с тобой, Халгримм. Но если где-нибудь что-нибудь всплывёт – я тебя убью.
Халгримм улыбнулся.
– Будь добр, встань в очередь.
Четыре склянки весело громыхали во внутреннем кармане свежестиранного пиджака. Первые две содержали одинаковые дозы оборотного зелья, другие две – волосы двух человек, двух преступников. Женщины и мужчины.
Халгримм мог поклясться, что это был самый радостный день за последний год, пожалуй. Больше всего, кроме торжества правосудия, он любил, когда все идёт как задумано. Он чувствовал себя творцом, чей сценарий безукоризненно претворяется в жизнь. Что за чувство!..
Наверное, примерно так себя чувствуют преступники, ощущая, что поставили аврорат в тупик.
Он приложил свою волшебную палочку – терновник, перо из хвоста Птицы-гром – к двери их кабинета и упал в кресло веселее, чем ему стоило бы. Потом вытащил из другого внутреннего кармана пиджака два сложенных пергаментных листа – досье на людей, чьи биоматериалы лежали у него в склянках.
Это предназначалось почти целиком и полностью для мисс Мур – свою жертву негуманности методов расследования он знал едва ли не как облупленную.
Дни ожидания следующего шага их плана, Абигаил частично провела за изучением бумаг — дело сухое и тёплое — скучное, отчасти могло разбавиться чем-то, но лишь тем, как фантазия дорисовывает все подробности преступлений Антона; и частично за изнуряющими тренировками до бисеринок пота, потому что в Америке Мур делать ровным счётом нечего: наведываться к матери она не хотела, да и мысль эта её не посещала, а наводить справки о своей младшей сестре ей хотелось лишь отчасти, чтобы заранее понять, где не стоит её душе искать пристанища и подсказок.
Отправляясь в МАКУСА очередной раз, девушка уделяла чрезмерно много внимания внешнему виду, будто это помогало ей закрепить «маску» на душе и лице. «Румянец на душу наводит» — так и она создавала себе образ. Блондинистые волосы падали лавиной на плечи, пока пальцы зарывались в них, придумывая как расположить в них шпильки. Лицо от здешнего воздуха приобрело розовый подтон, напоминая чем-то белые розы, края которых через градиент окрашены в розовый. Чёткий кошачий контур губ. На всё это глядела она своими бесцветными или, скорее, в слабой степени напоминавшие выцветшие на солнце цветы льна, что очень резко, холодно противоречили её энергичному, умному лицу. Хотя, заглянув, становится заметно движение в них — медленно, безостановочно и зловеще, подобно застывшей змее, которую начинает отогревать солнце.
За эти дни она успела повздорить с кем-то на работе из отдела хранения — это быстро разлетелось по офису, но не быстрее, конечно, того заклинания, которое Абигаил разъяренно выкрикнула и направила палочку в сторону стеллажей, чтобы увидеть, как в узком, но очень длинном кабинете разлетаются папки, подобно испуганным птицам в лесу.
Неудивительно, если вас посетила догадка, что теперь её не ждали ни в том кабинете, ни на том этаже. Это правда.
Походка её стала увереннее и развязнее, а жилетка больше не стягивала её стан: теперь она надевала свободные и тонкие рубашки с «романтическими» рукавами, поправляя переодически запонки — они безошибочно были очень похожи на перстень, красовавшийся на конце палочки Абигаил.
Ей нравился кабинет заместителя президента — Аврелия Рихтера — это помещение напоминало шахматную доску, где первым игроком выступал сам заместитель, а вторым мог оказаться любой человек или маг, находившийся за дверьми этого кабинета. Тишина тут была звенящая, по крайней мере, когда Мур подгадывала время и оказывалась здесь одна, чтобы свободно опускаться в кресло и закидывать ноги на столик. Её не ждали в других отделах, поэтому вычитать или просмотреть нужные ей вещи она могла лишь здесь.
—Мистер Рихтер,— Мур растянула губы в довольной улыбке, когда Халгримм «влетел» в кабинет, поэтому она поднялась ему навстречу, перехватывая на ходу досье на жертв их негуманности и слегка задела кончиками пальца руку коллеги. —Похвально. Буду честна, я не ожидала, что всё будет так скоро. Ваши люди работают скоро. Или может вы умеете находить ниточки,— проговорила она уже не вдумчиво, потому что глаза активно бегали по фотографии и информации о той, в кого Абигаил предстояло перевоплотиться.
Фото мужчины она, развернувшись, протянула Халгримму и, вернувшись на кресло, закинув ноги на стол, принялась вглядываться: на фото была женщина лет 47 она старалась обворожительно смеяться, будто кокетничала, но у неё был явный неправильный прикус с выпирающей нижней челюстью; губы были бледные прямые и тонкие; крючковатый нос нависал над губами и был тонкий, с нервными кроличьими ноздрями; щенячьи опущенные глаза с грязным, неаккуратным макияжем, явно наносившийся пальцами; странным казалось косоглазие и некоторая заторможенность одного глаза, он казался пустым; изогнутые брови, напоминающие тетиву лука — всё это гармонировало на вытянутом лице, на котором были две крупные изюминки — родинки: на левой щеке и под правым глазом. Возраст выдавали крупные мешки под глазами: они напоминали детские мешочки-кошельки. Одной рукой с неестественно длинными пальцами женщина держала табличку со своим номером и другими данными, а второй — правой — поправляла чёрные волосы с сединой на висках, как бы чисто женским способом придавая им объём. Когда она решила убрать назойливые волоски с лица, Абигаил приметила отсутствие фаланг на указательном и безымянном пальцах, из-за чего женщина буквально казалась обладательницей трёх пальцев.
Может такой дефект был связан с их родом деятельности — воровством?
Не смотря на столько «изюминок» они почему-то не добавляли преступнице обворожительности и шарма.
—Мою женщину иронично по документам зовут Афродита Николсон, но она больше любит форму Дита,— отозвалась Абигаил, отрываясь от изучения,— вашего как зовут? Если я правильно поняла, то они орудовали вместе, но не являются родственниками, значит, их связывала дружба,— это сработало как куранты, после которых всё замирает: люди теряют признаки жизни, обретая схожесть с куклами, и видимы становятся ниточки, за которые их дёргает сам Бог-Кукловод.
Абигаил шумно вдохнула и задержала дыхание — сконцентрировала своё внимание на всплывших силуэтах воспоминаний: они напоминали сгоревшее письмо, которое до этого предварительно порвали на мелкие кусочки — они были нечитабельны и продолжали тлеть, но ощущение дискомфорта и смешанный, плотный, будто могильный, аромат страха людей продолжали накатывать как волна.
Но Мур стоит бок о бок с ним. Кто он? Как он выглядит? Лицо его будто лихорадочно исчеркано. А имя его? Нет, оно тоже безвозвратно забыто. Свежа лишь рана, после того как девушка пыталась «выжечь» чувства и эмоции к соратнику.
—Халгримм…,— Абигаил старалась вынырнуть из этого мутного омута воспоминаний, хватаясь за реальность, пальцы расстегнули верхние пуговицы рубашки,— Нет, кхм-кхм, Мистер Рихтер, простите,—она улыбнулась, но через мгновения скрыла эмоции за маской безразличия,—что вы можете сказать о своём, чтобы я могла понимать, как себя с вами вести? Из сведений в моих документах, мы всегда работаем вместе. Проживаем по одному адресу, так как одновременно мигрировали в Америку. «Грязью» не занимаемся.
//с кем-нибудь можно будет поролить?