Какой вы эпиграф?

Село Верхние Сушиловки, 17 июня 1786 года. Вашему Высокородию покорнейше челом бьет отставной поручик Николай Федоров, ныне поселившийся на отчине своей, что по реке Мутной. С великим смятением и, признаюсь, с душевным неудовольствием извещаю Вашу Милость о деле, которое требует Вашего внимания и, быть может, суда. Мой крестьянин, Семен, без ведома моего, отдал в приданое своей дочери корову и лошадь, что были приписаны ко двору, и тем самым нарушил порядок собственности. Однако ж, сие он совершил не из злого умысла, а желая, по его словам, "чтобы дочка в беде не осталась". Я призвал его, отчитал, да он стоял на своем, будто бы имущество сие им и нажито. Прошу Вас, Ваше Превосходительство: должен ли я быть строг, ибо закон иерархии нерушим? Или, напротив, проявить человеколюбие, дабы не лишать крестьянку ее малой доли радости? Остаюсь с почтением и надеждой на Ваш рассудительный ответ, Ваш покорный слуга, Николай Федоров

Деревня Чистые Озерца, 20 декабря 1760 года. Ваше Преподобие, Пишу Вам, как пишут ночью в саду наугад, в темноту, где, быть может, кто-то да услышит. Скажите мне, как быть душе, что не знает где ее дом? Я жила, как подобает вдове: в памяти, в утренних молитвах и в тишине. Но теперь вся моя внутренняя обитель как будто сорвана бурей. Я не знаю, чему принадлежу. Ушедшие молчат, живые будто чужие. Скажите: где искать дом душе, если плоть в запустении, память в смуте, а вера в зыбком свете? С надеждой, от вдовы Домны Львовны Амурской

11 сентября 1810 года. Дорогой Гримм, все выехали: кто в провинции, кто за границу. Я сижу один в зале, где до недавнего времени решались судьбы. Ни одного слуги, ни звона шпор. Мне принесли три донесения и одно письмо от мальчика, просящего сохранить школу в деревне. Знаешь сам, на что я ответил первым. Скажи, Гримм: что важнее – голос одного или тишина всех? Как отличить подлинную волю от эха, которое просто звучит громче? Я отдал столько приказов. Но не знаю, хоть один был ли успешен... P.S. Mon cher (мой дорогой, прим. переводчика), не надо церемоний. Я император только перед народом и армией. Тебе я просто друг. Навеки твой, ###

Миластивый гаспадин! Пишу я вам, барин с паклоном и серцем тижелым. Жывем мы тут как бог даст да и не жалуимся. Но вот слух пошел будта воля гридет (вероятно, речь идет об отмене крепостного права, прим. редактора). Бумаги какието разгаворы... Говарят что землю дадут. А может и нет. А у миня дети, скотины пара да сама Марья ничитать ниписать и я сам тоже плохо. И вот не знаем гасподин нам што теперь делоть? Радаваться аль бояться? Вы ужь скажите барин: как быть коли воля на пороге а за ней неведамое. Мы привыкли барин скажет мы делаем. А ежили теперь сам за себя? Коли можно не даваите меня в вольные коли беда это. А коли не беда выж скажите как с ний жить-то. Крестьян Алексей Кривой, из деревни Большое Осиново

24 июня 1799 года. Мадам! Покорно прошу снисхождения за вольность мою, но томленье сердца не дает мне покоя. Признаюсь, что в дни последние, с того самого балу, где я танцевала кадриль с г. фон Либертом, не могу измыслить, каким образом девице надлежит сообразить порывы души с приличиями общества. Что есть долг – покорность воле матушки, что желает за меня жениха с состоянием, – или сердце мое, что рвется к вольности и к роману, быть может, опасному, но столь сладкому? Прошу Вашего совета, дабы не пасть в бездну постыдную, но и не утратить себя в этой буре чувств. Всегда Ваша преданная воспитанница, Е. Прекрасная

Ваше Высокопревосходительство, Донесение с передовой. Противник продолжает упорное сопротивление, однако занятые нами позиции подле Дубровского леса сохраняются. Люди утомлены. Пищи мало. Порох сыр. У лошадей ноздри разъело мхом. Однако прошу позволения донести не столько о боевых действиях, сколько о недоумении личного свойства. Сегодня солдат Платошка, сражаясь яростно, был ранен и лежал с пробитой грудью, но отказывался звать санитара, мол, и так все заняты. Сказал: "Не хочу мешать, авось, может, кому нужнее". Ваше Превосходительство, как понимать сие? Поступок сияет как подвиг, но ведь и безумен он. И если все начнут думать о ближнем более, нежели о себе, не останется ли от армии одни мертвые герои и горсть философов? Где конец долгу и начало личной жизни? Доколе человек – лишь винтик в машине славы и чести? С уважением и преданностью, Полковник Горбатко

Ваше Превосходительство, многоуважаемый ###! Осмеливаюсь, не дерзая ни малейшим образом утомить Ваше драгоценное внимание, препроводить сие скромное письмо, движимый единственно искренним почтением и стремлением последовать по славному следу Ваших заслуг, коими Вы снискали признательность начальства и завидное место в столь важной и ответственной службе. Покорнейше прошу снисхождения к моему неуклюжему перу: будучи человеком, пребывающим в чине ничтожном и, так сказать, в подножии лестницы Табеля, не нахожу иного способа научиться изысканному искусству продвижения, кроме как обратиться к столь выдающемуся деятелю, каким является Ваша милость. Ежели не сочтёте нижайшую просьбу дерзновенной, осмелюсь осведомиться – неужто правда, что не одними рапортами и прилежанием достигается благосклонность начальства? Ходят, с позволения сказать, разговоры, будто бы некоторым образом надобно «помогать» вышестоящим лицам в делах житейских: то ли через услуги, то ли через подарки. Словом, каков ныне порядок сей? И ежели, упаси Господь, сие правда, то не соблаговолите ли указать имя лица, чрез коего, быть может, я смог бы выразить свою готовность к служебному усердию? Прошу не счесть сие за бесстыдство или наглость, но токмо как горячее желание быть полезным Отечеству. С непоколебимым уважением, глубоким почтением и готовностью быть полезным, Коллежский Ассесор Николай Подхалимко