→︎ so many different people to be !
//я написала <>, зато там <> подкат
Пьер усмехнулся. Он обожал блестящие штучки — воспитание такое. Поживи Аластар в Версале хоть немного, то тоже полюбил бы. Хотя, Пьер подозревал, что Аластар не столько полюбил бы, сколько его начало бы от них тошнить, ибо в Версале золота было так много, что людей либо от него воротило, либо они уже не могли жить без него.
— Вальсом никого не удивить, — хмыкнул он скучающе. — Это тебе не девятнадцатый век, тут нужно мыслить… шире.
Раскрепощенные «ревущие» двадцатые вальс любили, но относились к нему как к чему-то классическому, но не интересному. Поэтому вместо неспешной мелодии в соседней комнате звучали озорные прыгающие ноты.
— Фокстрот, — гордо сказал Пьер. — Лисий шаг. Веселое название, верно?
Черт его знает, отчего пятьдесят лет назад люди полагали, что этот безобидный танец (хотя какой уж он безобидный, если они держаться за руки — а тогда даже самые молодые выросли на строгой викторианской морали) похож на животные повадки. Возможно, из-за своеобразного движения ног.
Пьер схватил Аластара за кончики пальцев его длинных рук, осторожно, проводя ногтями по подушечкам.
— Я хочу получить эту штучку. — Он сверкнул глазами. Ткнув безымянным пальцем сначала в грудь Аластара, а затем переведя его в дверь, ведущую в зал для танцев. — И ты мне поможешь. Ты мне еще должен за то непростительное унижение, за ту жуткую фотографию на фоне Эйфелевой башни.
Пьера передернуло от злости. Черчилль, сам Уинстон Черчилль (а он британец, а британцы, как известно, французов терпеть не могут), молил Бога за французскую армию, но они сдались так быстро!
В любом случае, он пришел не тосковать по разрушенной Франции, а пролистнуть еще один день в веселом блаженстве, потому что впереди еще много и более скучных моментов. А Аластару он вообще многое прощал и за менее высокие цены.
В глубине души он подозревал, что заставить Аластара танцевать будет не просто. По крайней мере, ему так казалось, потому что тот не представлял впечатления человека, любящего подвигаться под задорную музыку. А тут еще и фокстрот, танец быстрый, чувственный, жаркий.
Он обнажил жемчужные зубы в игривой улыбке, лениво потянул Аластара за руку до двери, а потом остановился, выжидающе глядя на него.
— Если откажешься, это будет несправедливо, — с наигранной обидой в голосе пропел он.
//простите пожалуйста. меня и дуки
Гольц поежился. Это неприятное слово, напоминавшее о столь многом, оно раздавалось звоном колокольчика для прислуги в его умершей голове. Даже сейчас, когда призрачное проведение, то ли смеялось, то ли наконец сжалилось над ним, он думал о совершенно мелочных вещах. Ему все казалось, что он живет, что сердце бьется, солнце греет ледяную кожу. Но очнись, ты мертв! Генрих отчаянно мотал головой и снова смеялся над этой глупой мыслью. Даже, если сердце остановилось, он все равно может жить, а как и зачем - не главное.
Засунув левую руку в карман, а затем выдернув ее, будто отсутствие содержимого больно обжигало, Гольц натянуто улыбнулся.
- Полагаю, это курьезное совпадение - деловито сказал он.
- Совпадение? - как-то слишком быстро и стеклянно переспросила Дуки, поворачиваясь к мужчине - Ты можешь так легко называть это совпадением? Смеяться, улыбаться, делать вид, что все это «курьезное совпадение»?
Ее голос надломленно зазвенел, а потом сорвался на сдавленный шепот.
- Как можешь, как смеете вы смотреть в мои глаза?! К чему этот спектакль?
Горло стянуло отсутствие воздуха. Гольц поморщился. А к чему и впрямь этот спектакль? Почему он не ушел, не сбежал, почему продолжал бессмысленно стоять здесь, все больше смущаясь этой встречей? И как печально, но ответить ей Гольцу было нечего. Щеку все еще жгло едва ощутимое чувство, а может, он просто боялся признавать наличие у себя совести.
Дуки измученно заглядывала в его глаза.
- Неужели чувство стыда вам неведомо? Неужели, неужели ни разу вам не становилось противно от себя?!
Она задохнулась от возмущения и невысказанных обид. Быть может, высказывать их сейчас было неправильно, потому что этот разговор предполагал беседу «tête à tête», но его слова, его поведение, во всей этой фигуре сквозило пренебрежение к ней и ее чувствам!
Ее тоненькая фигура застыла в ночной материи. Словно сорванный цветок, засох изящный стебель, став грубым, сухим. Голые плечи холодели бледной кожей, чуть подрагивая от сбившегося дыхания. Он молчал. Руки вновь спрятались в пустые карманы, жаль себя он спрятать не мог. Губы девушки искривились в горькой усмешке. Она сжала в ладошке фарфоровое платье. А он молчал.
Дуки опустила глаза. Ее потерянный блуждающий взгляд с надеждой остановился на Ольге. И ей все равно? И она молчит? Никто не ответит?
Зачем только этот человек пришел сюда, да как он вообще оказался в этом городе! Она бы сейчас ушла, а завтра уехала отсюда при первой же возможности, и все повторилось бы, мучительно повторилось снова, но так ей было привычно. Пусть он уйдет, пусть провалится на этом же месте в ад, к самому дьяволу! Или уйдет она. Или…
Девушка со странным испугом посмотрела на балерину. «Простите» - сорвалось с ее губ, а затем сорвались тоненькие ножки, прочь от этого места. Будто в ответ пока еще не крепкий дождь медленно забарабанил по крыше длинными лапами. «Простите» - стучало в груди у Дуки.
// прости пожалуйста за такой короткий пост ((((
То, что он забрал было очень ценно?
А ведь Кит не помнил толком даже, насколько оно было ценным — он держался лишь за то крохотное чувство долга, что было тесно переплетено с мутным, покрытым тонкой плёнкой прошлым. Он видел, изредка, фрагменты чего-то старого, потерянного, того, до чего он никак не мог дотянуться — голоса, картинки, ощущения, смешивались воедино и терялись в круговороте времени.
Временами думалось, что Кит себе важность украденных ключей придумал, чтобы иметь хоть какую-то связь со своим прошлым. Временами казалось, что размытые изображение искаженных физиономий были лишь призраками когда-то увиденных им фотографий, что отпечатались в разуме багровым штампом. Думалось, много, часто думалось, что воссозданное на холсте воспоминаний изображение было не его, совсем не его, а чьё-то чужое, украденное им в порыве найти себе место.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
— Ты даже представить себе не можешь насколько, — Родео. Жизнь чёртово Родео. И Кит Арто уже давно в ней разъяренный бык.
Крик хозяина остался успешно проигнорированным.
// извинений не будет хахаха
Веселое название подразумевало весёлый, энергичный танец – Аластар кривит тонкие губы при одной только мысли о том, что Пьер от него требует. Именно требует, а не просит – тон был узнаваемым.
Он не был достаточно раскованным для фокстрота и сам это признавал, но, в конце концов, это всего лишь один такой вечер за... лет пять, наверное? Нужно же освежать знания – почему-то он оправдывал согласие, готовящееся сорваться с уст, именно этой мыслью, а не мыслью, что Пьеру просто не хотелось отказывать. Его, единственного человека из всего мира, который был ему не безразличен, не хотелось расстраивать, оправдывая это своей сдержанностью – Пьер не мог не знать, какого Аластар мнения о танцах на публику. Тем более ради чего?..
У Пьера слишком длинная жизнь, чтобы его заботили «трофеи» вроде этого. Впрочем, отмечает Аластар про себя – в Пьере так и сквозила избалованность Версалем, и руки у него непроизвольно тянулись ко всему золотому, даже если только на вид.
Аластара это забавляло – золото не всегда было таким легкодоступным, и иногда его знакомый готов был урвать кусок, который просто не в состоянии проглотить – самого Аластара, например.
Аластар непроизвольно вздрагивает, когда Пьер мимолётно проводит ногтями по прямоугольным подушечкам пальцев – прикосновение не такое, как у живого. Даже если сжать чужие пальцы со всей силой, из них не будет выжать ни капли тепла, не уловить ни единого, даже отдаленного, биения сердца, потому что у мертвых сердце не бьется. Какой смысл брать кого-то за руку, если не можешь передать собственное тепло?
Так подумал бы человек, который этого самого тепла ждал. Аластар же редко вообще позволял кому-нибудь касаться себя: очередное напоминание, как притупляются все чувства у мертвых, даже тех, кто горел при жизни ярче всех.
Прикосновение к кончикам пальцев уже считалось для него нарушением личных границ – Пьер должен был уже это усвоить, не мог не усвоить! Аластар скрывает плохо прикрытое возмущение за ухмылкой, напоминающей звериный оскал – Пьер действительно пытался урвать кусок его личного пространства, который должен был встать ему поперек горла. И он ему и встал бы, если бы Аластар не хотел его разочаровывать.
Отказаться от танца было все равно что признать, что за свою сравнительно долгую жизнь он ни разу не позволил себе хорошо оторваться.
Пьер действительно хочет себе очередную блестящую штучку – Аластара это не удивляло, это был ожидаемо.
Но на середине фразы брови у Аластара выгибаются в возмущении ещё большем, чем когда Пьер схватил его за руки: казалось, он готовится прожечь его взглядом на месте.
– Я тебе должен не больше, чем ты мне за... – он обрывает себя на середине предложения, и хмурые морщинки, проявившиеся на лбу, когда он сдвинул брови на переносице, разглаживаются. Прерывать столь приятную встречу пререканиями о том, кто кому и что должен, не хочется: сколько лет уже прошло, сколько всего поменялось, а они все ещё живы, нет, не совсем верное слово – они все ещё существуют, а времена, в которые все происходило, уже нет. И, все надеются, больше не будут снова существовать.
Когда Пьер тянет его за руку, приходится повиноваться: Аластар не хотел признавать, но Пьер единственный в нем умел посеять (фантомное) чувство вины и надавить на него, пока оно не развеялось.
Не будь Пьер единственным, кто его располагал к себе за долгие девяносто лет посмертной жизни, он бы давно вырвал собственную руку и направился бы в противоположном направлении.
– Да я и не собирался! – он чеканит, растягивая гласные, и это была, в общем-то, правда – местная сцена сегодня будет их с Пьером.
@bulochkaskoritsey
//простите за короткий пост!!
Эвангелисто удивленно скривил лицо, хлопая длинными тонкими ресницами.
— Джеймс Уилсон? — растерянно повторил он.
Потом задумался с видом ребенка, тщетно пытающегося вспомнить давно забытого друга. Возможно, он и слышал о ком-то по имени Джеймс Уилсон, но едва ли помнил его в лицо.
Хотя Джеймсов Уилсонов в Британии наверняка куры не клюют, имя-то распространенное, велики шансы, что знакомое звучание отдавалось от совершенно иного человека, не того, кого ищет Нилам. А, может, он и не знал никого по имени Уилсон вовсе, возможно, просто слышал от кого-нибудь другого.
— Палата лордов? — Эвангелисто усмехнулся. — Боюсь, carina, это не совсем мое. Политика… сложное дело. И там сидят сплошь зануды. Лорды светские терпимы, наверное, но лорды духовные… — Он хихикнул. — Едва ли я понравился бы этому их англиканскому архиепископу. Я же католик!
Правда, надо сказать, Папе Римскому он бы понравился не больше.
— Боюсь не слышал такого имени, — с разочарованным вздохом произнес Эвангелисто. А потом жизнерадостно добавил: — Но я уверен, что наверняка знаю кого-нибудь, кто, возможно, слышал бы.
И он гордо вскинул подбородок. Он в Лондоне относительно недавно, но уже вертится в таких кругах! Он был убежден, что у кого-нибудь из тех леди почтенных лет, которые проводили с ним время, муж заседает в Палате Лордов. Или бывший партнер какой-нибудь контрразведчик, наверняка имеющий порядочные связи. Или еще что-нибудь…
— Найти человека, вертящегося в сливках общества дело не такое уж и трудное. Их тут всех по пальцам пересчитать! Пара звонков, и, возможно, ты выйдешь на след. — Эвангелисто помедлил.
— "При условии, что мне станут отвечать, конечно же" — добавил он в уме.
А ведь ему часто не отвечали после «званых вечеров», но об этом он сказать не решился.
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Имя, фамилия:
Люси́ль Мари́ Ка́ртер-Корнуоллис
Национальность:
Канадка
Дата рождения, возраст на данный момент (дата рождения очень важна, убедительная просьба писать и год, и месяц, и день):
07/02/1860 | 100 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти:
22/08/1894 | 34 лет
Внешность:
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Характер:
Люсиль Картер-Корнуоллис – женщина, которая несмотря на печаль и боль в её жизни, всегда улыбалась, когда думала о своём сыне. Эта улыбка стала неотъемлемой частью её лица, ибо сын был для неё всем, началом и концом. Она выбрала скромную жизнь, предпочитая проживать в небольшой квартире в центре Лондона, не стремясь к роскоши и не делая вид, что ей нужно больше, чем другим. Люсиль была преданной супругой, всегда рядом со своим мужем, поддерживая его во всём. Она жила ради него и для него, и их отношения были гармоничными. Люсиль умела ценить время, проводя его с близкими, и она приносила тепло и участие, даже в самые тёмные времена. Её сильная привязанность к семье порой ставила её перед волнениями, но супруг всегда был рядом, проявляя заботу и внимание.
Женщина всегда любила природу, от высоких гор до глубоких океанов, постоянно выражая благодарность за творение Господа и стараясь не вредить окружающей среде. Рождение её сына было для неё настоящим чудом, олицетворением надежды и долгожданной звездой, которая осветила их жизнь. Но смерть разрушила всё, она разлучила отца, мать и сына, но Люсиль не переставала верить в надежду, она продолжала надеяться на счастливый конец и мечтала о встрече со своим ребёнком после смерти, и хоть прикоснуться рукой, и поддерживать его.
Люсиль была истинным воплощением силы духа. Её жизнь была полна испытаний и трудностей, но она никогда не позволяла им сломить себя. Вместо того чтобы поддаваться отчаянию, она всегда старалась найти в себе внутренние силы для преодоления любых преград. Каждый раз, когда жизнь ставила перед ней новые вызовы, она принимала их как возможность расти и развиваться. Её решимость и уверенность в собственных силах позволяли ей идти вперёд даже в самых тяжёлых моментах. Она не боялась столкнуться с проблемами и не сдавалась, даже если ситуация казалась безвыходной. Её сила духа также проявлялась в способности оставаться позитивной и поддерживать близких, несмотря на все трудности. Она была опорой для своей семьи, и её сила была иногда как свет в тёмном мире, наполняя их жизнь надеждой и верой.
Внутри неё просыпался настоящий зверь, когда дело касалось её любимого мужа и сына. Её сила духа и решимость становились особенно яркими, когда она чувствовала, что их интересы или безопасность находятся под угрозой. Люсиль устанавливала ясные границы для тех, кто смел даже приблизиться к её семье. Она была готова действовать на защиту своих близких и стояла на стороне справедливости и правды во всех вопросах, касающихся их благополучия.
Даже после того, как смерть забрала её, Люсиль не изменила свои черты характера. Она осталась такой же разносторонней личностью, но с более глубокой искренней любовью и жаждой вернуться к своей семье. Женщина продолжала воспринимать мир во всей его красоте и сложности. Благодаря Господу за каждый момент жизни, несмотря на боль и утрату.
Биография:
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Люси́ль, образовано от слова слово «lux», которое дословно переводится как «свет», она получила от матери, второе имя Мари, в честь своей тёти. Родилась седьмого февраля, в холодное утро, 1860 года, в знатной семье, в городе Оттава. Увы, Люсиль потеряла родителей когда ей было совсем мало — 2 года. Эдуард Говард и Ава Говард погибли во время кораблекрушения, оставив маленькую Люсиль одну.
Ее двоюродный дядя взял ее под свое крыло, и Люсиль переехала с ним в город Филадельфию. Там она воспитывалась в баптистских традициях, получала домашнее образование, в 1867 году переехала с дядей в Лондон, в районе Кенсингтон, где по соседству жил будущий лорд Корнуоллис, Александр. В молодости изучала французский, древнегреческий, итальянский, литературу.
В 1877 году, во время светского бала поближе познакомилась с Александром, который произвел на нее сильное впечатление, они оба нашли общий язык, и было принято, что в скором времени они поженятся. В конце 1878 года 18 летняя Люсиль вышла за него замуж, и взяла его фамилию, её брак был источником счастья, и она с гордостью сопровождала своего мужа на балах и путешествиях.
В 1889 году, Александр и Люсиль переехали в Британскую Индию, чтобы навестить старшего брата, который продавал чайные плантации, там они проживали в городе Бомбей, и в 1892 году на свет появился первенец — Теодор Чарльз Картер-Корнуоллис. В 1893 году, через год, в одном корабле с лордом де Монтегю, они попадают в кораблекрушение, и их выбросило на берега Борнео. Монтегю крадет у них ценности, и сбегает по неизвестному пути. Люсиль, в руках которой маленький Теодор волнуется, но благодаря своей решительности они находят ближе к тропическому лесу заброшенный, маленький деревянный дом. Они переделывают из листьев пальмы крышу, украшают этот небольшой дом красивыми вещами — ракушки, перья, камни...
Выживают они благодаря мужеству и храбрости Александра, который охотится, и Люсиль же собирает ягоды, фрукты, плетет прочные сети из пальмовых листьев. Они не могут иметь доступ к помощи, и позже и совсем рядом, местные племена, видят чужаков, и начинают атаковать. Александр и Люсиль сражаются с этой угрозой, пытаясь защитить себя и своего младенца. Они боролись до последнего, чтобы защитить своего сына, но, к сожалению, они не смогли избежать трагической участи. В исходе борьбы местные устроили пожар, который начал увеличиваться, деревянный дом начал гореть, Люсиль чудом успела помочь Александру вытащить из него маленького Тео, но сами они, увы, погибают.
Причина смерти:
Александр и Люсиль Картер-Корнуоллис погибли от пожара, устроенного местными племенами.
Цель:
Цели таковой нет, кроме как в последний раз увидеть своего сына, после стольких лет.
Дополнительные детали:
○ Любит животных, но особенно собак.
○ Её любимый праздник это Рождество.
○ Любимый цвет красный.
○ Ненавидит когда лгут.
○ Любимая погода дождь.
Take my hand
Take my whole life, too
For I can't help falling in love with you
Цитата: 𓇢𓆸 𝑐𝑦𝑗𝑎𝑛𝑒𝑘 от 16.08.2023, 01:33//май пронаунс ар соединенные штаты атомнов
Хельге рассеянно посмотрел на мужчину сквозь ажурную решетку исповедальни.
— «А что значит атомная?» — пронеслось в его голове.
Он знал, что такое бомба (пришлось испытать на своей шкуре), но он был абсолютно без малейшего понятия, почему атомные, и почему они такие разрушительные. Бомбы, которые он застал в активном действии, могли едва ли подорвать одно большое здание. А здесь четыреста тысяч человек… может, он преувеличивает?
Четыреста тысяч человек… а ведь в Кенигсберге (ну, тогда это был Кенигсберг) в то время, когда он еще дышал, и сердце его билось ровно и ритмично, людей было куда меньше. Четыреста тысяч человек убиты какой-то там бомбой. Они что, собрались в одном месте, а потом по ним просто ударили? Иначе как бомба могла захватить такую большую территорию.
Хельге поежился. Он чувствовал себя глупым.
Так что же все-таки значит «атомная»? Это как «американская»? Соединенные Штаты… Атомнов? Звучит нелепо. Хельге поспешно отмахнулся от этой странной идеи.
Хиросима и Нагасаки… что-то знакомое. Да и атомные бомбы не были ему так уж чужды — он наверняка где-то да слышал об этом. Что-то видное… но его совершенно не касающееся. Что-то связанное с Великой войной, кажется, да?
— «Через девять лет мне будет ровно две сотни» — подумал он, будто бы оправдываясь. — «Меня совершенно не волнуют эти новомодные правительственные штучки, сколько бы человек они ни убили бы! Я имею право не знать…»
И тут же на смену этой мысли пришла другая.
—«Через девять лет тебе будет ровно две сотни» — зашептал тонкий голосок на ухо. — «А ты все еще считаешь на пальцах».
А все потому, что он ДЕГ-РА-ДИ-РУ-ЕТ.
До недавнего времени Хельге не знал, что именно обозначает слово ДЕГ-РА-ДА-ЦИЯ, но после того, как ему об этом рассказали, он чувствовал себя ужасно гордым и современным каждый раз, когда он вставлял его в речь. Ему очень нравилось это твердое, жесткое слово.
Его мозги плавятся с каждым днем. Его существование лишено смысла, он чувствовал себя слизнем, распластанным по столу, таким же липким и вязким. Он ошибался. Не Фогель теперь зависит от него, перерождаясь все в том же уродливом теле каждый раз, это он стал придатком Фогеля, как тень следующим за ним по пятам.
Даже здесь, в чертовых Штатах Америки.
Мысли о Фогеле согрели его своей неприятностью. Думать о нем было противно, и в то же время это дарило возбуждение и радость. Он чувствовал, что в этот раз точно не промахнется, и эта смутная надежда тешила его усталую душу. Думая о том, как он свернет князю шею, точно пойманной дикой птице, или проломит ему череп, или еще что похуже, окатывала его бурлящей волной предвкушения, разливающегося по венам, это заставляло его чувствовать себя живым.
— «Косвенно?» — вдруг с раздражением подумал Хельге. — «То есть тебя не тревожит чувство вины? Так на кой хрен ты тогда пришел?!»
Слишком грубо. Для священника.
— «А я и не священник ведь!» — с досадой подумал Хельге. — «Священник — это про душу, а не про профессию. А я… я шут в сутане».
Впрочем, исповедь сейчас его волновала в последнюю очередь. Он облегчит кому-то душу, выслушав и сказав что-то о прощении и о милосердии Господа, отпустит с миром… а потом Фогель.
И если он ошибется вновь, то застрянет здесь до своего двухсотлетия. А ему этого не хотелось. От этого в его мыслях летали кровавые картины расправы, не состыковывающиеся ни с его саном, ни с блаженной церковью, в которой он принимал исповедь.
— Это все, в чем вы хотели бы признаться? — с легким нетерпением в голосе спросил он, чеканя буквы на немецкий манер.
//не эщкере вот за это я реально извиняюсь 😔
— Атомная? — почему-то — это значит, что она работает по принципу цепной реакции. Ядра некоторых изотопов тяжёлых металлов нестабильны и при контакте с пролетающим мимо свободным нейтроном тут же распадаются. В результате разрушения ядра возникают еще несколько свободных нейтронов, которые провоцируют распад других ядер. В результате изотопы рассыпаются один за другим. Для взрыва используется реакция деления ядер тяжёлых элементов, таких как уран-235 или плутоний-239. При взрыве огромные энергии высвобождаются за сверхмалый промежуток времени. Происходит это в одной точке, поэтому она настолько разрушительная. — наверное, у него профдеформация, иначе как объяснить это рвение объяснить кому-то азы работы, хотя скорее всего (и он это понимал) человек напротив имел представление об этом. Как можно не иметь! Гремело на весь мир, может точной механики работы оружия тот не имел, но...собственно, маштабы разрушения, по-истине огромные, вред здоровью и прочие, прочие, прочие знать то должен, даже обязан.
Профдеформация отражалась нередко и на походах в общественные места, возможно представить тот ущерб, который могла бы нанести бомба, допустим, такая же, как скинутая на японские города в 45м. Все Нью-Йоркские небоскрёбы, похоронили бы под собой невозможное количество человек, от города ничего бы не осталось и, когда такое понимаешь, а тем более визуализируешь, впадаешь в некий транс, почему-то все кажется таким мелким и бессмысленным, не нужным. Абсолютно картонным и недолговечным, как вся жизнь в целом. Человечество перешло рубеж, рубеж гигантский, превзошло того же мифического творца, теперь уже точно.
Наверное так начинается апатия. Казалось, две крайности борятся внутри него. Что уже говорить, если даже смерть самого близкого человека в его жизни, любимого по-своему человека, он решил осознавать в самую крайнюю очередь. Зачем? Разве ему хотелось показаться кем-то, кто выше человеческих чувств? Совсем нет, нет все же философские рассуждения не его. Может не уйди он тогда в работу сейчас было бы несколько легче.
Жалеть? Зачем жалеть все то, что время унесло? Считай, сейчас он тут именно из-за неё, возможно эти дурацкие человеческие истории о Боге, который точно поступает по совести, забирая у человека ответственность за свои же поступки, помогут принять все настоящее, по-своему любя. Хотя ему ясно было точно: никогда он больше сюда не вернется и вспоминать не будет, возвратившись обратно в круговорот работы, пытаясь загородиться ею.
— Понимаю, что странно даже под нахождение здесь, но...—Шумно выдохнув и попытавшись абстрагироваться, Крис начал...оправдываться? Перед кем? А самое главное за что? За то что пришёл не раскаиваться? Дорвался до разговоров не о циферках и все? Понесло рассказывать всю свою жизнь, давя на жалость неизвестно кому? Тому кому это даже не интересно, судя по интонации. Немецкий акцент священника немного удивил, хотя ничего особенного в этом, наверное, он и не должен был увидеть.
— На самом деле я тут больше не ради себя, думаю я так встречаюсь с ней. — он продолжил уже на немецком. Зачем? Чтобы выпендриться.
И решив немного подождать после своего достаточно лиричного окончания...окончания чего? исповеди? на неё было даже не похоже, но все же, думал уходить
//ультануть не вышло
— Фрида, меня зовут Фрида, — рассеяно кинула девушка, — а он просто verdammte ziege, остальное особо не важно, сейчас нужно уходить, он прав
Вот конечно заварушка, причем с её подачки. В её голове все виделось совсем не так, но сейчас разве есть разница думать о том, что было раньше. В данный момент нужно думать только о том, чтобы уйти с места преступления, не вызвав сильных подозрений. А сделать это с её двумя новыми знакомыми казалось крайне проблематичным. Все таки они друг друга стоили. Как их угораздило вообще встретить Виргинию, каков был вообще шанс.
После обнаружения тела, осмотрят этот номер, убирать следы сейчас варианта нет, полиция скорее всего быстро узнает что убиенный был не один и начнет искать Виргинию, а там можно и наврать. Кому-то захочется разбираться в покушении в каком-то злачном закаулке Лондона? С другой стороны, если он придет в себя, он все расскажет, об этом нужно подумать дольше, но сейчас и времени нет. Нужно осмыслить на холодную голову, в относительной безопасности, в машине.
Неожиданно подступили слезы, болью растекаясь по горлу, сворачиваясь в нём в неприятный ком, заставляя подбородок подрагивать. В этот момент Фрида даже поблагодарила бога из-за того, что на неё не обращают внимания. Тревога пульсировала в груди, заглушаясь адреналином, но руки дрожали, выдавая состояние.
Нет-нет-нет, не хотелось бы провести свою вечность за решеткой просто потому что ей нужно отомстить, вообще не хотелось туда. Нет-нет-нет, она опять все испортила, можно было даже не пытаться, она все равно...у неё все равно не получится, хоть проживи она несколько веков, не получится, а все потому что она сама по себе никчемна, даже такого человека, как тот, что лежит на асфальте, выпав из окна, она не смогла... Она даже отведённой вечности не достойна, совсем не достойна. Ей отвели её ради смеха над её дурацкими попытками. Все она делает неправильно. Накипело. Надоело.
— Давайте вы будете выяснять отношения, чуть-чуть не после убийства? Идем. — проглотив ненавистный ком, сказала Фрида
Спокойным шагом девушка направилась к входной двери номера, открывать совсем не торопилась: руки, которые она прятала в карманах пиджака, до сих пор дрожали из-за переизбытка эмоций, да и нужно прослушаться, есть ли кто за ней, попадаться нельзя. Странно, но ни шума, ни возьни, которые должны были непременно быть, слышно не было. Дверь аккуратно открылась, открывая собой все тот же пустой коридор, в котором пару минут назад стояла ещё уверенная Фрида.
Зато со стороны выломаного с корнем окна, с улицы, послышались первые крики, шорканье, аханье. Нужно торопиться, нужно быстрее. Скорее всего кто-то уже побежал звонить в полицию, по горячим следам намного легче задержать преступников, а этого хотелось меньше всего.
Коридор они прошли совершенно без всяких происшествий, он ощущался коротким безопасным местом, дальше следовал ресепшен, на котором теперь уже кто-то был.
Пьер улыбнулся кончиком рта, хихикнул и гордым шагом Наполеона, настоящего завоевателя, прошествовал в комнату.
Обставлена она была скромнее, чем игорный зал, зато несмотря на одинаковый размер смотрелась куда просторнее. Столы убрали — они здесь больше ни к чему, на стенах висели задорные афиши немого кино. Пьер мечтательно разглядывал тогдашних звезд экрана: и Клара Боу с ее круглым личиком, и Джон Бэрримор с его властными чертами и нежными пальцами. Особенно ему понравились плетеные шнурки на занавесках. Пол, правда, слегка поскрипывал, но неприятный звук заглушала громкая музыка с пластинки.
— Vite, — он хихикнул, — mon chérie… — добавил с издевательской ноткой в голосе.
Он небрежно потянулся, слегка хрустнув заледеневшими от трупного холода костями. Провел пальцами по векам, сковыривая с ресниц лишнюю тушь, а потом неспешно подошел к Аластару.
Пьер положил ему руку чуть ниже лопаток, осторожно, почти что призрачно, мягко и деликатно. Пришлось немного напрячься — Аластар был намного выше его. Другую руку вложил ему в ладонь, обхватив пальцами кисть. В этот вечер он не собирается его отпускать. Он не сбежит.
Уши порезал резкий удар задорной игры инструментов, немного хрипловатый из-за неисправного граммофона. И все закружилось.
Фокстрот — лихой танец. Лисьи движения, животные повадки, здесь нужно управляться быстро, не позволять телу разбухнуть от растерянности, не позволять себе расслабиться. Скорые движения под силу только ловким людям, Пьер входил в их число. Он сделал небольшой шаг вперед. С гордостью поднял взгляд на Аластара. А поздно вмешиваться, Пьер здесь ведущий!
Вокруг них кружились парочки в блестящих платьях и изысканных костюмах. И все точно вылезшие из романов Фицджеральда. Напудренные, надушенные приторно-сладкими духами (но куда им до великого аромата Одри Хепберн!), переливающиеся в искрах ярких ламп, они перемещались по залу с завидной страстью. Пьер фыркнул. Им, живым, не понять страдания мертвецов.
— Назад, — приказал он, снова наступая. Потом парой шажков сделал небольшой поворот, кончиками туфель направляя Аластара. Возможно, такая чрезмерная опека его злила, но Пьер чувствовал какое-то жестокое удовлетворение. — А теперь поворот.
Он сжал пальцы Аластара еще крепче, точно боясь, что Аластар выпадет из его крепкой хватки.
//я кинню хельге, я тоже ненавижу физику
Хельге вознес очередную наверняка пропущенную молитву Господу о том, чтобы то, как густо он покраснел, не было видно через решетчатую перегородку исповедальни.
— «Я слишком глуп для этого человека» — подумал он не без стыда. — «Еще немного, и мне будет почти что неловко».
Атомная бомба? Неужели это что-то настолько громкое, что потребовало таких больших объяснений? И неужели это что-то настолько очевидно значимое, что человек за стенкой говорит об этом таким снисходительным тоном. Да и кто он вообще? Ученый?
А в его время ученых было мало, и занимались они не этим. Они сидели в пышных кабинетах и размышляли о великом, в основном о революциях. А потом им рубили головы, или они сами рубили головы. Но несмотря на всю свою чванливую эрудицию, они были ему понятны. Они говорили просто, хоть и не стремились просвещать духовное сословие. Но из слов человека за стенкой он не понял ни-че-го.
И какого дьявола он разговаривает с ним на немецком, на его родном языке? Какого дьявола он перешел на немецкий, ради этого ли Хельге мучился с двенадцатью временами почти пятьдесят лет? Грамота давалась ему легко, пока он был жив. Он обучился читать и писать, как и полагается священнику. Но он ничего не ведал во всем остальном. А за почти двести лет так и не научился. Он определенно деградировал.
Он чувствовал себя таким униженным этим внезапным всплеском чужого пытливого ума. Ему стало дурно.
— «Я хочу домой!» — почти плаксиво подумал он. — «Хочу домой, потому что в этой чертовой стране меня считают дураком. Наверное, потому что я и есть дурак. Что такое плутоний и почему его так много? И что такое ураний? И кому вообще пришло в голову их соединять?! Что за ядра, и что за нейтроны? Господи, пожалуйста, верни меня назад! Верни меня туда, где все, все на свете можно было объяснить одним Твоим существованием! Разве не ради этого я уверовал?!»
— Вы собираетесь исповедоваться или нет? — раздраженно, но не без примеси смущения бросил Хельге.
Только сейчас он понял, что вообще не спрашивал его о строении атомной бомбы. Он произнес это у себя в уме, в своих мыслях. Его передернуло.
— «Ну, он же не может читать мои мысли?» — подумал он. — «С другой стороны, а почему не может? Бог ведь все-таки существует!»
И он снова смутился, постаравшись вытеснить из головы все воспоминания о Фогеле.
— «Если ты… вы, если вы читаете мои мысли, то… то представьтесь хотя бы» — произнес он у себя в мыслях с напускной чопорностью. И тут же устыдился. — «Но вы не можете, не так ли?» — Он выдохнул с облегчением.
«Vite».
Аластар хмурится, будто ослышался: Пьер ему приказывает? Он не знал французский так хорошо, как носитель, но некоторые слова запомнил особенно хорошо с военных времён.
«Mon chérie».
Если бы Аластар мог, он бы залился румянцем – липким теплом, в которое погружались при жизни лицо и ладони. Если бы мертвые могли вспотеть, руки у него непременно бы вспотели, но, когда Пьер и Аластар переплетают пальцы, они остаются все такими же мертвенно холодными.
Когда Аластара касаются живые, эффект совершенно другой – их тепло ощутимо близко и одновременно так недосягаемо далеко, но когда это делает Пьер – мягко и аккуратно, как будто танцует фокстрот с представительницей противоположного пола – он не чувствует его руку на спине чужой; как будто своей, словно частью одного целого. Поэтому Рихтер беззастенчиво кладет руку на чужое плечо.
Пьер небеспричинно полагал, Аластар не особо силен в фокстроте – и оказался прав. Аластар не думал, что что-то после смерти ещё способно его смутить так, как Пьер, направляющий его носками туфель и шепчущий одними губами следующее действие; Аластар не очень хорошо его слышит, а губ, чтобы прочесть по ним, просто не различает.
Удивительно, как партнер без труда берет инициативу в свои руки – он несколько раз чуть не наступает Аластару на туфли, потому что тот оказывается медленнее, чем танец того требует. Стук его каблуков глухо вторит шипящей музыке.
Однако через несколько движений Аластар уже восстанавливает в памяти их последовательность, и чем быстрее становится музыка, тем быстрее он начинает делать шаги. Крепкие будничные оковы спадают, словно расколдованные чьим-то словом или действием – он позволяет Пьеру вести танец и самому выбирать направление, а себе – просто покорно подчиниться и не возразить даже тогда, когда ладонь сжимают крепко-крепко.
В конце концов, его перестают смущать и непривычная близость, и чужая рука, и сцепленные пальцы. И чужой надменный взгляд: Пьер же знал, о какой услуге он его попросил, не мог не знать!
– Не поймите меня превратно, мсье Дюбре, – он не уверен, что Пьер слышит его в потоке энергичной музыки, но от природы низкий голос делает свое дело: нужно только говорить, немного наклонившись над его ухом, что с его ростом не составило особого труда. – Но у вас очень яркие духи...
И, словно в подтверждение, хотя знает, что Пьеру нужно поднять взгляд, чтобы увидеть, втягивает носом воздух: какие-то цветочные нотки, исходящие не иначе как от Пьера, ошибиться Аластар не мог.
//я снова нарушаю ее характер:(
Ольга насупилась.
Она любила драму, но только тогда, когда она была ее центром. Нет, она желала быть примой, а не актрисой второго плана. И ей не нравилось, что между ней разгоралась такая жаркая ссора. Потому что она не могла принять в ней участия.
Каждый раз, когда ее вытесняли, она ощущала этот обжигающий прилив обиды. Она захлебывалась в непонимании и горечи, но ничего сделать не могла. Отчасти потому, что вины судьбы, которую она столь яростно винила, в этом не было. Дело было в том, что ее тщеславие медленно, но верно, тянуло ее ко дну, а не поднимало наверх.
Она помнила, как первый — и последний, — раз ее унизили перед другими ученицами балетной академии. А дело, в сущности, не в танцах, а в ее подходе. Потому что она полагала, как истинная актриса, что Белый лебедь глубже, чем ей полагается быть.
А во второй раз ей восхитились, восхитились те, кто смотрел на нее с нескрываемым высокомерием, с отвращением перед этим мятежным всплеском чувственности.
И этого ей было достаточно, чтобы понять, что достойным результатом считается только то, что на толику выше идеального. Только то, что добыто путем пота и крови, потому что не только балет, но вся жизнь, вся жизнь это война, в которой выживают те, кто стоял у всех на виду. Пушечное мясо умирает, а те, чьи лица блистают в газетах, остаются живы.
И все же она тоже умерла.
Ей стало немного неловко. В этом напряженном месте она чувствовала себя лишней. В глубине души молила Бога за возможность уйти, найти своего водителя, и уехать отсюда, наконец.
— Черт возьми! — фыркнула она себе под нос по-русски.
Она не хотела идти за ней, но ноги сами ее тянули. Возможно, оттого, что ее жизнь после смерти, в общем-то, была скучной. И как бы она не смотрела на нее с томной гордостью, она желала хлеба и зрелищ. А еще она хотела во всем разобраться.
Поэтому она лениво посмотрела на Гольца, обводя его оценивающим взглядом с головы до пят, а потом неспешно последовала за убегающей Дуки. Внутри сгорала от стыда за это, за свою уязвленную по ее же воле гордость, но спонтанный порыв был сильнее.
Сначала она шла, быстро, но шла, шелестя длинной юбкой. Однако раздражение взяло верх: она побежала, наплевав на мнение других. Гольц уже давно скрылся за поворотом, а на улицах не было ни души. Пустынно и тихо, точно в городке и не жил никто.
Она перевела дыхание, поправив одежду. Найти Дуки было бы несложно: городок не самый большой, да и едва ли кто-нибудь повстречался бы ей в это время суток. Частичка ее разума (остатки здравого смысла) говорили, что ее, должно быть, ищет Альфред (или Альберт?). Впрочем, эгоистичную ее натуру это не волновало.
Полная решимости, она выискивала тонкий, хрупкий силуэт девушки в тенях некрупных домов.
// прости💔
Пьер вскинул голову, звонко рассмеявшись.
— А тебя это смущает? — С игривым вызовом спрашивает он, вновь поворачивая Аластара властным движением сцепленных на его спине рук. — Между прочим, это… фирменный аромат Одри Хепберн!
Сладостные цветочные нотки не были мужским одеколоном, но Пьеру было плевать. Пока ему нравился запах, он щедро (возможно, даже чересчур, впрочем, склонность к расточительности у него была всегда) себя опрыскивал. Он понятия не имел, нравилось ли это Аластару. В глубине души он надеялся, несмотря на показное безразличие, что очень.
— А ты шевелись, — прошипел он, наклоняясь ближе к уху Аластара. — Это тебе не вальс.
Однако сам, крича внутри, понял, что слегка отстаёт от музыки. Пришлось ускориться. Как назло, быстрый фокстрот давался ему хуже более медленных вариантов. А в этом странном клубе скорость почитали больше. Он, стараясь не терять грации, слегка увеличил шаги. А после и участил их, слившись с музыкой в один такт.
Не рассчитав позиции (но решив, что ударить в грязь лицом и просто продолжить, пропустив движение, будет слишком вульгарно), он сделал крутой поворот, вместе с этим развернув и Аластара. Пришлось прижаться еще ближе, чтобы удержать его. Пьер злорадствовал — едва ли это понравилось последнему.
Он кружился в такт бодрой музыке, упоенно вспоминая балы в далеком-далеком Версале. Та музыка такой весёлой не была, а отличалась скорее неспешным благородством. Эти меланхоличные мотивы и переливчатые напевы, они наводили на него тоску. Нет уж, он предпочёл бы что-то более бойкое и яркое. Что-то, требующее не столько чинного спокойствия, сколько ловкости и прытких движений.
— Осторожно! — шикнул он, когда Аластар (по его, заметьте, вине, чуть не задел соседнюю пару). Девушка, чей танец едва не потревожили, лишь хихикнула. Пьер жеманно улыбнулся и продолжил порхать по залу.
Было что-то ужасно веселое в том, что он вертел тело Аластара так, как ему вздумается. Это давало ему ощущение власти и странного превосходства. Он самодовольно вскинул брови, направляя шаги партнёра.
Мучится Аластару осталось недолго, по изменениям в мелодии Пьер чувствовал, что танец подходит к концу. В глубине души он трепетал от ожидания. Даже если они не получат выигрыша, сам процесс доставлял ему невероятное удовольствие. То было почти то же, что и играть в карты. Его голову прошибал азарт, вызов и...
— Осталось недолго, — хихикая, заметил он. — Mignon, ты отлично танцуешь!
– Отнюдь... – он запинается на середине предложения, когда Пьер его поворачивает. Удивительно – Аластар ведь его намного выше и скованее, обычно он никому так легко не даётся. Но фразу Рихтер так и не заканчивает – танец нужно продолжать дальше.
Послышалось даже, что он раз-другой ругнулся себе под нос на родном немецком, стараясь делать шаги, совпадающие со скоростью шагов партнёра. Такие шаги, чтобы успевать за музыкой.
И, надо признать, у него почти получилось: танец стал не только одного лишь Пьера, очевидно, ведущего в их паре, но их совместный.
Аластар вздрагивает, когда Пьер прижимается к нему в попытке (успешной, надо признать) удержать собственное превосходство – чужой парфюм забивается в ноздри, перебивая одеколон самого Аластара – мужской, тонкий и еле слышный. Его почти не услышать, если не стоять ближе, чем он обычно позволяет.
– Нет... нет, – он снова запинается, но продолжает сказанное, чеканя слова отрицания, – Тебе подходит.
Сложно назвать это лестью – смущения в голосе не слышно.
Едва ли Аластар мог назвать себя ценителем кино – какой смысл смотреть его, если он все равно путает героев фильма между собой? Особенно в таких фильмах, где все меняется так быстро и стремительно, что лица персонажей только и успеваешь запоминать. Аластара жизнь хорошей памятью на лица не только не наделила, она забрала возможность запоминать чужие лица вообще – и потому имена культовых знаменитостей для него просто имена. Он никогда не сможет оценить их по достоинству.
Зато может оценить по достоинству, как с Пьером сочетается чужой аромат. Не нужно быть экспертом в парфюмерии, чтобы понимать, что это женский парфюм, но едва ли Пьера с его вкусом это беспокоило. Он думал, ему подходило, и думал правильно.
Для Аластара было что-то по-своему ужасное в том, чтобы беспрекословно подчиняться чужой воле на сцене. Пусть это всего лишь танец, всего лишь сцепленные пальцы и чужая рука на спине, а вместе с этис кратковременное лишение личной свободы. Пусть это рука Пьера – пожалуй, самого давнего его знакомого, которому он доверится, как себе.
– Не льсти мне, Пьеретт, – он шипит в ответ, игнорируя французское прозвище, как проигнорировал и mon chérie. Не потому, что ему не нравится, а потому что...
Да он сам не был уверен, почему. Почему-то он привык считать, что у Пьера это свойственная ему манера разговора, и попадать в круг людей, которым он (Пьер) слащаво льстит, ему не хотелось, просто потому что он знал, какое место в жизни Пьера занимал или должен был занимать. Что он и что живые, а потому смертные люди по сравнению с ним?
//вот би уметь развивать диалоги
Нилам вздохнула. Естественно, откуда ему было знать? Даже если он и встречался с Джеймсом лицом к лицу, вряд ли последний назвался ему своим настоящим именем. Да и найти его среди толпы теперь сможет разве что сама Нилам, а если очень повезет - еще ходящие по этой земле его друзья. Странный вышел вопрос.
Такой же странный как его утверждение о том, что он католик. Не менее нескладное, чем его нежная внешность и уносившиеся во все тяжкие нравы пятнадцатого века. Должно быть, его бог уже давно не печётся за ним, закрывая глаза на его тыкающуюся везде как слепой котенок тень и переставший пытаться указать ему нужное направление, чтобы наконец дойти до не имеющих конца в высоту райских ворот и отворить их с легким движением. Да и Эвангелисто на верующего не похож: так и не догадаешься, пока он сам об этом не скажет. Вряд-ли он очень много думает о высших силах или надеется на их волю. И будь бы Нилам хотя бы на сто лет моложе (и встреть она тогда в храме его, а не пресловутого Джеймса), она точно бы осудила Берлускони за его пренебрежительное отношение к богу, последователем которого он себя считал: ведь Его нужно любить, и любить беззаветно, отдавая до остатка все свои чувства, силы и помыслы. Она бы спросила не терпящим увиливаний тоном, как он так умудрился разочаровать небеса, что те до сих пор не давали ему шанса на покой, и закономерно не услышала бы ничего конкретного. Но это только гипотетически.
Эти мысли всколыхнули в ней какую-то решимость, доселе неосознаваемую. Она опускает глаза и с удивлением обнаруживает, что Эвангелисто до сих пор держит ее маленькие кисти в своих с каким-то особым трепетом, словно бы это и не державшееся на неведомой силе гниющее тело, а чашка из тонкого фарфора, которую нельзя сжимать слишком сильно, иначе она просто пойдет трещинами. Но теперь она сжимает свои пальцы вокруг его собственных, сплетая их так, чтобы было крайне сложно разорвать хватку, ведь ей нужно как-то показать, что она крайне серьёзна в отношении сказанных ею слов.
—Мне нужно встретиться хоть с кем-то, и как можно скорее. Даже если это будет незнакомый мне человек, есть шанс, что он хотя бы подскажет мне правильный путь...– ее тон неожиданно стал эмоциональным, в чем-то даже резким; ей было нехорошо от того, что она так сильно навязывается кому-то, но а что еще ей оставалось делать? Она никогда не скажет "я в отчаянии", но ее беспокойное выражение лица и то, с какой силой она цепляется за Эвангелисто, как утопающий за кусок дерева в открытом море, говорили сами за себя, – Я не хочу быть здесь еще три века...
Ну вот, она, пусть и косвенно, но все же умудрилась упрекнуть его в долгой продолжительности жизни. Когда она осознала, что сказала, то опустила глаза куда-то вниз, ее веки виновато прикрылись в стыдливой гримасе. Она хотела было разорвать их соприкосновение, но почему-то в какой-то момент передумала.
—Простите...– она произнесла одними губами, даже не уверенная, слышал ее Эвангелисто или нет. Молчание. Все становится каким-то неловким, и, казалось бы, пора бы скрыться с глаз мужчины, но тут Нилам замечает, как проходивший мимо официант и кто-то из сидевших неподалеку девушек пялятся на них так, будто бы получили возможность бесплатно наблюдать за чем-то непристойным. Похоже, их отстраненность от общего "веселья" и постоянные шушуканья все же привлекают внимание. Это заставило девушку смутиться еще больше. Ей нужно было быстрее выйти из этой ситуации и каким-то образом умудриться разрядить обстановку
—Может быть, мы выпьем? Я понимаю, что это не имеет смысла, но...все же...
Я чтооооо, написала два месяца назад обещанного челика?!
Мда, у этого паренька явно второе имя "Эмоциональное выгорание" и "Творческий кризис". С таким лютым Непесцом я столкнулась в первый раз за довольно долгую карьеру ролевика. Зная будущий сюжет, я никак не могла оформить характер. Но даже спустя месяц, после того как его трепещущий облик и главная "идея" более менее оформились в голове, я не могла выжить из себя ни строчки. Буквы в глове отказывались выстраиваться в слова, и я часами сидела перед телефоном абсолютно не зная, что написать. Бросить не позволяла совесть, писать – ушедшая муза. Пат – сказли бы шахматисты.
Хотя как можете видеть, сила воли способна на всё! Ну и плюс моё вынужденно нахождение на карантине, во время которого черезвычайно нечем заняться.
На умершего:
Имя, фамилия:
Рикардо Д'Арето
Национальность:
Отец выходец из Франции, мать из Италии.
Дата рождения, возраст на данный момент (дата рождения очень важна, убедительная просьба писать и год, и месяц, и день):
22.06.1924
Так как, он вернулся лишь пару недель назад, ему по-прежнему 18.
Возраст на момент смерти и дата смерти:
Ночь 22 июня. В день смерти ему исполнилось 18.
Внешность:
_37.jpg)
Характер:
"Достойный наследник и прекрасная партия" – сказали бы люди из круга его родителей.
"Избалованный золотой сыночек" – выплюнул случайный встречный.
"Маленький, одинокий ребенок" произнесла бы та, что навсегда смолкла.
Прекрасное воспитание, безукоризненные манеры, отличная репутация. Если долго не снимать маску, она может стать твоей кожей. Рикардо точно знает каким он должен быть. Элегантый, эрудированный, вежливый, идеальный для всех окружающих. Он по памяти процитирует Шекспира, на испанском дискутирует на тему оправданности вложений в фондовый рынок, безупречночно играет любое произведение Шопена на фортепиано. Ещё и нежно намекнёт юной хозяйке, что, если она не согласится на условия его отца, то последствия могут быть необратимыми. Рикардо давно принял правила игры и отлично справлялся с ролью "достойного наследника". Лишь изредка из случаных трещин просачивался то завистливый взгляд на обычных детей, что могут гулять и играть с кем и где захотят, то восхищённая улыбка, вызванная попсовой песней, а не возвышенной классикой.
Не смотря на воспитание, парень всё ещё был подростком, что прятал подаренные пластинки с попсой под кровать. Тщательно привитое высокомерие и вбитая в голову мысль о "высоком положении" не смогли подавить враждённое любопытство и отзывчивость. Пусть бОльшая часть окружающих и видела в этом лишь слабость и возможность попользоваться.
Но все эти правила этикета, бесконечное заучивание чужих мыслей и знание всех самых свежих сплетен абсолютно бессмысленно, когда ты мёртв. Он один на один против бурного потока жизни, тщетно цеплялся за осколки всю жизнь выстраевымой маски.
Биография:
Америка, 1923 год. Всего лишь десяток лет, растянувшийся в целую эпоху, полную надежд, безумных идей, внезапных взлётов и падений. Застывшая во время Первой мировой жизнь рванула вперёд в темпе расцветающего джаза. Потомственная элита смешалась с неожиданно талантливыми выскочками из "народа". Одним из таких и стал Жерар Д'Арето, приехавший из одного затерянного в лугах Франции городишка. Удивительная "чуйка" на нужных людей и достаточно гибкое понимание общепринятых моральных ценностей позволило ему в десятки раз приумножить доставшееся от бабушки скромное наследство, довольно быстро приобщившись к высшему обществу. Но волки с Волл-стрит не знают пощады, блеск бриллиантов заманивает и ослепляет, а безумный миг на вершине в любой момент может сменится годами на самом дне. Потому, дабы обезопасить капитал и лучше закрепить своё положение, Жерар решает избрать один из древнейших и надёжнейших путей – женитьбу.
Сеньорина Лючия Моретти была из тех особ, про которых говорят "дама голубых кровей". Единственная наследница богатого итальянского рода, она была тонка и изящна, словно виноградная лоза на залитом солнцем склоне. Гибкие, ухоженные руки, никогда не знавшие ничего тяжелее бокала шампанского, притягивали восхищённые взгляды публики. И провалы тёмных, почти чёрных глаз, что всегда смотрели с лёгким снисхождением, в обрамлении пушистых ресниц. Она была молода, красива, богата и, несмотря на собственную юность, прекрасно осознавала каждое из своих достоинств. Многие, весьма влиятельные мужчины готовы были бросить к её ногам полмира, лишь за одну едва мелькнувшую улыбку, но к всеобщему удивлению (и легкой зависти) только безродный чужеземец, практически из ничего сделавший свое состояние, сумел затронуть струны её души. Был ли это тонкий расчет? Или всё же чувства побеждают разум? Скорее, всего понемногу, что вылилось в одну из самых грандиозных свадеб года.
Союз богатств Моретти с деловой хваткой Д'Арето оказался на редкость удачным, через считанные месяцы начав приносить огромную прибыль.
Всего через год у пары случилось пополнение. Дамские журналы и прочая сплетническая пресса молниеносно окрестили их идеальной семьёй, то и дело вставляя фотографии радостных родителей, с любовью обнимающих своё чадо. Но каждый знал, что этот ребёнок не больше чем долгосрочная гарантия их сотрудничества.
24 октября 1929 года золотые горы обрушались, придавив и изуродавав обломками тысячи невинных жизней. Биржевой крах постиг Америку, в мгновение ока разрушая и обесцения всё, чего добились и так самодовольно гордились десятки сотен людей. Дело жизни Д'Арето не оказалось исключением. Хотя чёрные когти банкротства пока только нежно царапнули капитал. Семья была была вынуждена продать бизнес, немедленно переезжая в более тихой место. Выбор пал на Монако.
Величесвенные склоны холмов, словно застывшие капли изумрудной гуаши, едва не искрились на солнце. С заднего сидения можно было отлично рассмотреть, как стремительно скрывающиеся за горизонтом могучие дубы неспешно махали кронами, приветствуя новых жителей. Ветер кольцами вился вокруг кабриолета, тёплыми порывами ласкал щёки, лёгкой рукой исправлял причёски да почти перекрывал ругань родителей, как обычно ссорившихся из-за пустяка. Но маленького Рика это не интересовало. Всё его внимание забрал тёмный, словно целиком вытесенеый из самого черного могильного камня особняк, что приближался с каждой секундой.
Жизнь Рикардо можно было бы охарактеризовать как "голубая мечта любого ребёнка". Несколько собственных комнат полностью в его распоряжении, любые игрушки любой цены и лучшие учителя для дошкольного, а затем и внеклассного обучения. Ценой этого "рая на земле" была всего лишь пожизненная роль "достойного наследника".
У него было всё. Кроме свободы и собственных родителей. Мальчик с удивлением читал об отцах, что могли рассказать что-то интересно или матерях, что вдруг просто так обнимали своих детей. Рик не мог вспомнить хоть один разговор с родителями без "должен... обязан... ты же наследник... не позорь меня...".
Медленно, неумолимо текла река времени, незаметно собираясь из невидимых минут. Обязанности и родительские надежды росли не по дням, а по часам. Школа, дополнительные занятия, домашняя работа и по-новой. Бесконечная каруселль, без кнопки "стоп". Рикардо подчинялся. Беспрекословно следовал правилам, старательно впитывал все знания как губка, а демоны тихо нашёптывали "сбеги, солги, освободись". Он всего лишь раз, много-много раз, послушает ту "оскорбительно заурядную" по мнению большинства знакомых песню. Ничего же не будет, если чуть задержаться в школе, предпочитая бессмысленную, но весёлую болтовню одноклассников, нравоучениям родителей. Никто не заметит, если в ночной тиши, когда Луна светит так призывно-мягко, выскользнуть из окна и бежать по сырой земле, по хрустально влажной траве до озера, чёрного глаза, смотрящего в небеса. Крутой берег всегда встречает приветливым шорохом ив, а нежное перешёптование волн успокоит и выслушает. Древнее озеро недалеко от дома – единственное место, где хоть не надолго можно побыть самим собой. Где никто не окрикнет, не сделает замечание, не скажет какое же он разочарование. Маленький "уголок" спокойствия и мечтательного счастья.
Родители не придавали значения водоёму, лишь пару раз, под замиранме сердца сына, отец замечал, что пора бы его засыпать. Но до действий дело не дошло.
Восемнадцатилетие один из переломных моментов любой жизни. Как бы Рикардо не ненавидил этот праздник, но даже для него этот день должен был стать началом чего-то нового. Ведь родители решили после окончания школы отправить сына учиться в Америку, тем более в Европе настали смутные времена.
По традиции гости праздновали на природе, местом же после уговоров сына стал берег того самого озера.
Звёзды, серебрястые мотыльки на бескрайнем полотне неба, скучающе взирали на торжество лицемерия и завистливой лжи. Рикардо улыбался, кланялся, очаровательно благодарил за поздравления и подарки, что осядут в родительских карманах, всё больше и больше задыхаясь в чужой фальши и потоках бессмысленной лести. Двенадцать ударов старинных часов, скромно стоящих в углу беседки, показались во истину божественным спасением, забрав на себя всё внимание. Гости пёстрым потоком двинулись к столам, решив отправздновать полночь очередным тостом за здоровье и счастье. Парень же,воспользовавшись заминкой, скользнул в тень, на самый край выступа, хоть на секунду давая себе передышку.
Последнее что он помнит, сильный толчок в расслабленное тело да всепоглощающий, пробирающий до последних клеток костей, холод. И наступила тьма.
Человек в почти на двадцать лет устаревшей парадном костюме был найден на берегу озеро на закрытой участок стариной усадьбы. Подоспевшей охране не удалось установить личность и способ проникновения на частную территорию. Неизвестный меньше чем через час покинул чужое владение, удалившись в неизвестном направлении.
Всё что знал, верил мальчик было уничтожено. Воспитание, тщательно вбитые нерушимые правила пошли прахом. От Рикардо Д'Арето, единственного наследника Моретти, осталось лишь "Рик, значица? Ну и имячко".
Единственное за что смог уцепиться растеряный разум стала месть. Последний ориентир бесцельного существования.
Причина смерти:
Утопление
Цель:
Пусть сейчас главной целью у Рикардо является лишь месть, пусть один лишь вид озёр заставляет давно не бьющееся сердце сжиматься в леденящем страхе, но то дело, что вернуло ушедшую душу на землю является всего лишь продолжение веселья. Где-то глубоко-глубоко, спрятавшись даже от самого себя сияет желание вновь ощутить, то беззаботное счастье на берегу любимого озера.
Дополнительные детали:
Свободно говорит на итальянском, французском, немецком, английском и латыни.
Прекрасно играет на фортепиано и контрабасе.
Весьма смутно представляет нормальную жизнь без слуг (очень повезло, что мертвым не нужно есть и спать)
Поклонник Фрэнка Синатры и Шарль Трене
Цитата: Прекраснейшая Лилия от 23.09.2023, 18:12Я чтооооо, написала два месяца назад обещанного челика?!
Это не парень, это кабздец какой-тоМда, у этого паренька явно второе имя "Эмоциональное выгорание" и "Творческий кризис". С таким лютым Непесцом я столкнулась в первый раз за довольно долгую карьеру ролевика. Зная будущий сюжет, я никак не могла оформить характер. Но даже спустя месяц, после того как его трепещущий облик и главная "идея" более менее оформились в голове, я не могла выжить из себя ни строчки. Буквы в глове отказывались выстраиваться в слова, и я часами сидела перед телефоном абсолютно не зная, что написать. Бросить не позволяла совесть, писать – ушедшая муза. Пат – сказли бы шахматисты.
Хотя как можете видеть, сила воли способна на всё! Ну и плюс моё вынужденно нахождение на карантине, во время которого черезвычайно нечем заняться.
На умершего:
Имя, фамилия:
Рикардо Д'Арето
Национальность:
Отец выходец из Франции, мать из Италии.
Дата рождения, возраст на данный момент (дата рождения очень важна, убедительная просьба писать и год, и месяц, и день):
22.06.1924
Так как, он вернулся лишь пару недель назад, ему по-прежнему 18.
Возраст на момент смерти и дата смерти:
Ночь 22 июня. В день смерти ему исполнилось 18.
Внешность:
Характер:
"Достойный наследник и прекрасная партия" – сказали бы люди из круга его родителей.
"Избалованный золотой сыночек" – выплюнул случайный встречный.
"Маленький, одинокий ребенок" произнесла бы та, что навсегда смолкла.
Прекрасное воспитание, безукоризненные манеры, отличная репутация. Если долго не снимать маску, она может стать твоей кожей. Рикардо точно знает каким он должен быть. Элегантый, эрудированный, вежливый, идеальный для всех окружающих. Он по памяти процитирует Шекспира, на испанском дискутирует на тему оправданности вложений в фондовый рынок, безупречночно играет любое произведение Шопена на фортепиано. Ещё и нежно намекнёт юной хозяйке, что, если она не согласится на условия его отца, то последствия могут быть необратимыми. Рикардо давно принял правила игры и отлично справлялся с ролью "достойного наследника". Лишь изредка из случаных трещин просачивался то завистливый взгляд на обычных детей, что могут гулять и играть с кем и где захотят, то восхищённая улыбка, вызванная попсовой песней, а не возвышенной классикой.
Не смотря на воспитание, парень всё ещё был подростком, что прятал подаренные пластинки с попсой под кровать. Тщательно привитое высокомерие и вбитая в голову мысль о "высоком положении" не смогли подавить враждённое любопытство и отзывчивость. Пусть бОльшая часть окружающих и видела в этом лишь слабость и возможность попользоваться.
Но все эти правила этикета, бесконечное заучивание чужих мыслей и знание всех самых свежих сплетен абсолютно бессмысленно, когда ты мёртв. Он один на один против бурного потока жизни, тщетно цеплялся за осколки всю жизнь выстраевымой маски.
Биография:
Америка, 1923 год. Всего лишь десяток лет, растянувшийся в целую эпоху, полную надежд, безумных идей, внезапных взлётов и падений. Застывшая во время Первой мировой жизнь рванула вперёд в темпе расцветающего джаза. Потомственная элита смешалась с неожиданно талантливыми выскочками из "народа". Одним из таких и стал Жерар Д'Арето, приехавший из одного затерянного в лугах Франции городишка. Удивительная "чуйка" на нужных людей и достаточно гибкое понимание общепринятых моральных ценностей позволило ему в десятки раз приумножить доставшееся от бабушки скромное наследство, довольно быстро приобщившись к высшему обществу. Но волки с Волл-стрит не знают пощады, блеск бриллиантов заманивает и ослепляет, а безумный миг на вершине в любой момент может сменится годами на самом дне. Потому, дабы обезопасить капитал и лучше закрепить своё положение, Жерар решает избрать один из древнейших и надёжнейших путей – женитьбу.
Сеньорина Лючия Моретти была из тех особ, про которых говорят "дама голубых кровей". Единственная наследница богатого итальянского рода, она была тонка и изящна, словно виноградная лоза на залитом солнцем склоне. Гибкие, ухоженные руки, никогда не знавшие ничего тяжелее бокала шампанского, притягивали восхищённые взгляды публики. И провалы тёмных, почти чёрных глаз, что всегда смотрели с лёгким снисхождением, в обрамлении пушистых ресниц. Она была молода, красива, богата и, несмотря на собственную юность, прекрасно осознавала каждое из своих достоинств. Многие, весьма влиятельные мужчины готовы были бросить к её ногам полмира, лишь за одну едва мелькнувшую улыбку, но к всеобщему удивлению (и легкой зависти) только безродный чужеземец, практически из ничего сделавший свое состояние, сумел затронуть струны её души. Был ли это тонкий расчет? Или всё же чувства побеждают разум? Скорее, всего понемногу, что вылилось в одну из самых грандиозных свадеб года.
Союз богатств Моретти с деловой хваткой Д'Арето оказался на редкость удачным, через считанные месяцы начав приносить огромную прибыль.
Всего через год у пары случилось пополнение. Дамские журналы и прочая сплетническая пресса молниеносно окрестили их идеальной семьёй, то и дело вставляя фотографии радостных родителей, с любовью обнимающих своё чадо. Но каждый знал, что этот ребёнок не больше чем долгосрочная гарантия их сотрудничества.
24 октября 1929 года золотые горы обрушались, придавив и изуродавав обломками тысячи невинных жизней. Биржевой крах постиг Америку, в мгновение ока разрушая и обесцения всё, чего добились и так самодовольно гордились десятки сотен людей. Дело жизни Д'Арето не оказалось исключением. Хотя чёрные когти банкротства пока только нежно царапнули капитал. Семья была была вынуждена продать бизнес, немедленно переезжая в более тихой место. Выбор пал на Монако.
Величесвенные склоны холмов, словно застывшие капли изумрудной гуаши, едва не искрились на солнце. С заднего сидения можно было отлично рассмотреть, как стремительно скрывающиеся за горизонтом могучие дубы неспешно махали кронами, приветствуя новых жителей. Ветер кольцами вился вокруг кабриолета, тёплыми порывами ласкал щёки, лёгкой рукой исправлял причёски да почти перекрывал ругань родителей, как обычно ссорившихся из-за пустяка. Но маленького Рика это не интересовало. Всё его внимание забрал тёмный, словно целиком вытесенеый из самого черного могильного камня особняк, что приближался с каждой секундой.
Жизнь Рикардо можно было бы охарактеризовать как "голубая мечта любого ребёнка". Несколько собственных комнат полностью в его распоряжении, любые игрушки любой цены и лучшие учителя для дошкольного, а затем и внеклассного обучения. Ценой этого "рая на земле" была всего лишь пожизненная роль "достойного наследника".
У него было всё. Кроме свободы и собственных родителей. Мальчик с удивлением читал об отцах, что могли рассказать что-то интересно или матерях, что вдруг просто так обнимали своих детей. Рик не мог вспомнить хоть один разговор с родителями без "должен... обязан... ты же наследник... не позорь меня...".
Медленно, неумолимо текла река времени, незаметно собираясь из невидимых минут. Обязанности и родительские надежды росли не по дням, а по часам. Школа, дополнительные занятия, домашняя работа и по-новой. Бесконечная каруселль, без кнопки "стоп". Рикардо подчинялся. Беспрекословно следовал правилам, старательно впитывал все знания как губка, а демоны тихо нашёптывали "сбеги, солги, освободись". Он всего лишь раз, много-много раз, послушает ту "оскорбительно заурядную" по мнению большинства знакомых песню. Ничего же не будет, если чуть задержаться в школе, предпочитая бессмысленную, но весёлую болтовню одноклассников, нравоучениям родителей. Никто не заметит, если в ночной тиши, когда Луна светит так призывно-мягко, выскользнуть из окна и бежать по сырой земле, по хрустально влажной траве до озера, чёрного глаза, смотрящего в небеса. Крутой берег всегда встречает приветливым шорохом ив, а нежное перешёптование волн успокоит и выслушает. Древнее озеро недалеко от дома – единственное место, где хоть не надолго можно побыть самим собой. Где никто не окрикнет, не сделает замечание, не скажет какое же он разочарование. Маленький "уголок" спокойствия и мечтательного счастья.
Родители не придавали значения водоёму, лишь пару раз, под замиранме сердца сына, отец замечал, что пора бы его засыпать. Но до действий дело не дошло.
Восемнадцатилетие один из переломных моментов любой жизни. Как бы Рикардо не ненавидил этот праздник, но даже для него этот день должен был стать началом чего-то нового. Ведь родители решили после окончания школы отправить сына учиться в Америку, тем более в Европе настали смутные времена.
По традиции гости праздновали на природе, местом же после уговоров сына стал берег того самого озера.
Звёзды, серебрястые мотыльки на бескрайнем полотне неба, скучающе взирали на торжество лицемерия и завистливой лжи. Рикардо улыбался, кланялся, очаровательно благодарил за поздравления и подарки, что осядут в родительских карманах, всё больше и больше задыхаясь в чужой фальши и потоках бессмысленной лести. Двенадцать ударов старинных часов, скромно стоящих в углу беседки, показались во истину божественным спасением, забрав на себя всё внимание. Гости пёстрым потоком двинулись к столам, решив отправздновать полночь очередным тостом за здоровье и счастье. Парень же,воспользовавшись заминкой, скользнул в тень, на самый край выступа, хоть на секунду давая себе передышку.
Последнее что он помнит, сильный толчок в расслабленное тело да всепоглощающий, пробирающий до последних клеток костей, холод. И наступила тьма.
Человек в почти на двадцать лет устаревшей парадном костюме был найден на берегу озеро на закрытой участок стариной усадьбы. Подоспевшей охране не удалось установить личность и способ проникновения на частную территорию. Неизвестный меньше чем через час покинул чужое владение, удалившись в неизвестном направлении.
Всё что знал, верил мальчик было уничтожено. Воспитание, тщательно вбитые нерушимые правила пошли прахом. От Рикардо Д'Арето, единственного наследника Моретти, осталось лишь "Рик, значица? Ну и имячко".
Единственное за что смог уцепиться растеряный разум стала месть. Последний ориентир бесцельного существования.
Причина смерти:
Утопление
Цель:
Пусть сейчас главной целью у Рикардо является лишь месть, пусть один лишь вид озёр заставляет давно не бьющееся сердце сжиматься в леденящем страхе, но то дело, что вернуло ушедшую душу на землю является всего лишь продолжение веселья. Где-то глубоко-глубоко, спрятавшись даже от самого себя сияет желание вновь ощутить, то беззаботное счастье на берегу любимого озера.
Дополнительные детали:
Свободно говорит на итальянском, французском, немецком, английском и латыни.
Прекрасно играет на фортепиано и контрабасе.
Весьма смутно представляет нормальную жизнь без слуг (очень повезло, что мертвым не нужно есть и спать)
Поклонник Фрэнка Синатры и Шарль Трене
Сильно прошу не судить, я и так знаю сколько плохо. Постараюсь других сделать посимпатичнее)
Какой же тут уровень анкет, Mamma Mia. Ребят, вы в курсе наcколько вы круты?!?!
И как тяжело под такие высокие стандарты писать.
Цитата: Прекраснейшая Лилия от 23.09.2023, 18:12Я чтооооо, написала два месяца назад обещанного челика?!
Это не парень, это кабздец какой-тоМда, у этого паренька явно второе имя "Эмоциональное выгорание" и "Творческий кризис". С таким лютым Непесцом я столкнулась в первый раз за довольно долгую карьеру ролевика. Зная будущий сюжет, я никак не могла оформить характер. Но даже спустя месяц, после того как его трепещущий облик и главная "идея" более менее оформились в голове, я не могла выжить из себя ни строчки. Буквы в глове отказывались выстраиваться в слова, и я часами сидела перед телефоном абсолютно не зная, что написать. Бросить не позволяла совесть, писать – ушедшая муза. Пат – сказли бы шахматисты.
Хотя как можете видеть, сила воли способна на всё! Ну и плюс моё вынужденно нахождение на карантине, во время которого черезвычайно нечем заняться.
На умершего:
Имя, фамилия:
Рикардо Д'Арето
Национальность:
Отец выходец из Франции, мать из Италии.
Дата рождения, возраст на данный момент (дата рождения очень важна, убедительная просьба писать и год, и месяц, и день):
22.06.1924
Так как, он вернулся лишь пару недель назад, ему по-прежнему 18.
Возраст на момент смерти и дата смерти:
Ночь 22 июня. В день смерти ему исполнилось 18.
Внешность:
Характер:
"Достойный наследник и прекрасная партия" – сказали бы люди из круга его родителей.
"Избалованный золотой сыночек" – выплюнул случайный встречный.
"Маленький, одинокий ребенок" произнесла бы та, что навсегда смолкла.
Прекрасное воспитание, безукоризненные манеры, отличная репутация. Если долго не снимать маску, она может стать твоей кожей. Рикардо точно знает каким он должен быть. Элегантый, эрудированный, вежливый, идеальный для всех окружающих. Он по памяти процитирует Шекспира, на испанском дискутирует на тему оправданности вложений в фондовый рынок, безупречночно играет любое произведение Шопена на фортепиано. Ещё и нежно намекнёт юной хозяйке, что, если она не согласится на условия его отца, то последствия могут быть необратимыми. Рикардо давно принял правила игры и отлично справлялся с ролью "достойного наследника". Лишь изредка из случаных трещин просачивался то завистливый взгляд на обычных детей, что могут гулять и играть с кем и где захотят, то восхищённая улыбка, вызванная попсовой песней, а не возвышенной классикой.
Не смотря на воспитание, парень всё ещё был подростком, что прятал подаренные пластинки с попсой под кровать. Тщательно привитое высокомерие и вбитая в голову мысль о "высоком положении" не смогли подавить враждённое любопытство и отзывчивость. Пусть бОльшая часть окружающих и видела в этом лишь слабость и возможность попользоваться.
Но все эти правила этикета, бесконечное заучивание чужих мыслей и знание всех самых свежих сплетен абсолютно бессмысленно, когда ты мёртв. Он один на один против бурного потока жизни, тщетно цеплялся за осколки всю жизнь выстраевымой маски.
Биография:
Америка, 1923 год. Всего лишь десяток лет, растянувшийся в целую эпоху, полную надежд, безумных идей, внезапных взлётов и падений. Застывшая во время Первой мировой жизнь рванула вперёд в темпе расцветающего джаза. Потомственная элита смешалась с неожиданно талантливыми выскочками из "народа". Одним из таких и стал Жерар Д'Арето, приехавший из одного затерянного в лугах Франции городишка. Удивительная "чуйка" на нужных людей и достаточно гибкое понимание общепринятых моральных ценностей позволило ему в десятки раз приумножить доставшееся от бабушки скромное наследство, довольно быстро приобщившись к высшему обществу. Но волки с Волл-стрит не знают пощады, блеск бриллиантов заманивает и ослепляет, а безумный миг на вершине в любой момент может сменится годами на самом дне. Потому, дабы обезопасить капитал и лучше закрепить своё положение, Жерар решает избрать один из древнейших и надёжнейших путей – женитьбу.
Сеньорина Лючия Моретти была из тех особ, про которых говорят "дама голубых кровей". Единственная наследница богатого итальянского рода, она была тонка и изящна, словно виноградная лоза на залитом солнцем склоне. Гибкие, ухоженные руки, никогда не знавшие ничего тяжелее бокала шампанского, притягивали восхищённые взгляды публики. И провалы тёмных, почти чёрных глаз, что всегда смотрели с лёгким снисхождением, в обрамлении пушистых ресниц. Она была молода, красива, богата и, несмотря на собственную юность, прекрасно осознавала каждое из своих достоинств. Многие, весьма влиятельные мужчины готовы были бросить к её ногам полмира, лишь за одну едва мелькнувшую улыбку, но к всеобщему удивлению (и легкой зависти) только безродный чужеземец, практически из ничего сделавший свое состояние, сумел затронуть струны её души. Был ли это тонкий расчет? Или всё же чувства побеждают разум? Скорее, всего понемногу, что вылилось в одну из самых грандиозных свадеб года.
Союз богатств Моретти с деловой хваткой Д'Арето оказался на редкость удачным, через считанные месяцы начав приносить огромную прибыль.
Всего через год у пары случилось пополнение. Дамские журналы и прочая сплетническая пресса молниеносно окрестили их идеальной семьёй, то и дело вставляя фотографии радостных родителей, с любовью обнимающих своё чадо. Но каждый знал, что этот ребёнок не больше чем долгосрочная гарантия их сотрудничества.
24 октября 1929 года золотые горы обрушались, придавив и изуродавав обломками тысячи невинных жизней. Биржевой крах постиг Америку, в мгновение ока разрушая и обесцения всё, чего добились и так самодовольно гордились десятки сотен людей. Дело жизни Д'Арето не оказалось исключением. Хотя чёрные когти банкротства пока только нежно царапнули капитал. Семья была была вынуждена продать бизнес, немедленно переезжая в более тихой место. Выбор пал на Монако.
Величесвенные склоны холмов, словно застывшие капли изумрудной гуаши, едва не искрились на солнце. С заднего сидения можно было отлично рассмотреть, как стремительно скрывающиеся за горизонтом могучие дубы неспешно махали кронами, приветствуя новых жителей. Ветер кольцами вился вокруг кабриолета, тёплыми порывами ласкал щёки, лёгкой рукой исправлял причёски да почти перекрывал ругань родителей, как обычно ссорившихся из-за пустяка. Но маленького Рика это не интересовало. Всё его внимание забрал тёмный, словно целиком вытесенеый из самого черного могильного камня особняк, что приближался с каждой секундой.
Жизнь Рикардо можно было бы охарактеризовать как "голубая мечта любого ребёнка". Несколько собственных комнат полностью в его распоряжении, любые игрушки любой цены и лучшие учителя для дошкольного, а затем и внеклассного обучения. Ценой этого "рая на земле" была всего лишь пожизненная роль "достойного наследника".
У него было всё. Кроме свободы и собственных родителей. Мальчик с удивлением читал об отцах, что могли рассказать что-то интересно или матерях, что вдруг просто так обнимали своих детей. Рик не мог вспомнить хоть один разговор с родителями без "должен... обязан... ты же наследник... не позорь меня...".
Медленно, неумолимо текла река времени, незаметно собираясь из невидимых минут. Обязанности и родительские надежды росли не по дням, а по часам. Школа, дополнительные занятия, домашняя работа и по-новой. Бесконечная каруселль, без кнопки "стоп". Рикардо подчинялся. Беспрекословно следовал правилам, старательно впитывал все знания как губка, а демоны тихо нашёптывали "сбеги, солги, освободись". Он всего лишь раз, много-много раз, послушает ту "оскорбительно заурядную" по мнению большинства знакомых песню. Ничего же не будет, если чуть задержаться в школе, предпочитая бессмысленную, но весёлую болтовню одноклассников, нравоучениям родителей. Никто не заметит, если в ночной тиши, когда Луна светит так призывно-мягко, выскользнуть из окна и бежать по сырой земле, по хрустально влажной траве до озера, чёрного глаза, смотрящего в небеса. Крутой берег всегда встречает приветливым шорохом ив, а нежное перешёптование волн успокоит и выслушает. Древнее озеро недалеко от дома – единственное место, где хоть не надолго можно побыть самим собой. Где никто не окрикнет, не сделает замечание, не скажет какое же он разочарование. Маленький "уголок" спокойствия и мечтательного счастья.
Родители не придавали значения водоёму, лишь пару раз, под замиранме сердца сына, отец замечал, что пора бы его засыпать. Но до действий дело не дошло.
Восемнадцатилетие один из переломных моментов любой жизни. Как бы Рикардо не ненавидил этот праздник, но даже для него этот день должен был стать началом чего-то нового. Ведь родители решили после окончания школы отправить сына учиться в Америку, тем более в Европе настали смутные времена.
По традиции гости праздновали на природе, местом же после уговоров сына стал берег того самого озера.
Звёзды, серебрястые мотыльки на бескрайнем полотне неба, скучающе взирали на торжество лицемерия и завистливой лжи. Рикардо улыбался, кланялся, очаровательно благодарил за поздравления и подарки, что осядут в родительских карманах, всё больше и больше задыхаясь в чужой фальши и потоках бессмысленной лести. Двенадцать ударов старинных часов, скромно стоящих в углу беседки, показались во истину божественным спасением, забрав на себя всё внимание. Гости пёстрым потоком двинулись к столам, решив отправздновать полночь очередным тостом за здоровье и счастье. Парень же,воспользовавшись заминкой, скользнул в тень, на самый край выступа, хоть на секунду давая себе передышку.
Последнее что он помнит, сильный толчок в расслабленное тело да всепоглощающий, пробирающий до последних клеток костей, холод. И наступила тьма.
Человек в почти на двадцать лет устаревшей парадном костюме был найден на берегу озеро на закрытой участок стариной усадьбы. Подоспевшей охране не удалось установить личность и способ проникновения на частную территорию. Неизвестный меньше чем через час покинул чужое владение, удалившись в неизвестном направлении.
Всё что знал, верил мальчик было уничтожено. Воспитание, тщательно вбитые нерушимые правила пошли прахом. От Рикардо Д'Арето, единственного наследника Моретти, осталось лишь "Рик, значица? Ну и имячко".
Единственное за что смог уцепиться растеряный разум стала месть. Последний ориентир бесцельного существования.
Причина смерти:
Утопление
Цель:
Пусть сейчас главной целью у Рикардо является лишь месть, пусть один лишь вид озёр заставляет давно не бьющееся сердце сжиматься в леденящем страхе, но то дело, что вернуло ушедшую душу на землю является всего лишь продолжение веселья. Где-то глубоко-глубоко, спрятавшись даже от самого себя сияет желание вновь ощутить, то беззаботное счастье на берегу любимого озера.
Дополнительные детали:
Свободно говорит на итальянском, французском, немецком, английском и латыни.
Прекрасно играет на фортепиано и контрабасе.
Весьма смутно представляет нормальную жизнь без слуг (очень повезло, что мертвым не нужно есть и спать)
Поклонник Фрэнка Синатры и Шарль Трене
мальчик принят^^
Цитата: – ᶜᵉˡᵉⁿᵉ от 18.09.2023, 16:49
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Имя, фамилия:
Люси́ль Мари́ Ка́ртер-Корнуоллис
Национальность:
Канадка
Дата рождения, возраст на данный момент (дата рождения очень важна, убедительная просьба писать и год, и месяц, и день):
07/02/1860 | 100 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти:
22/08/1894 | 34 лет
Внешность:
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Характер:
Люсиль Картер-Корнуоллис – женщина, которая несмотря на печаль и боль в её жизни, всегда улыбалась, когда думала о своём сыне. Эта улыбка стала неотъемлемой частью её лица, ибо сын был для неё всем, началом и концом. Она выбрала скромную жизнь, предпочитая проживать в небольшой квартире в центре Лондона, не стремясь к роскоши и не делая вид, что ей нужно больше, чем другим. Люсиль была преданной супругой, всегда рядом со своим мужем, поддерживая его во всём. Она жила ради него и для него, и их отношения были гармоничными. Люсиль умела ценить время, проводя его с близкими, и она приносила тепло и участие, даже в самые тёмные времена. Её сильная привязанность к семье порой ставила её перед волнениями, но супруг всегда был рядом, проявляя заботу и внимание.
Женщина всегда любила природу, от высоких гор до глубоких океанов, постоянно выражая благодарность за творение Господа и стараясь не вредить окружающей среде. Рождение её сына было для неё настоящим чудом, олицетворением надежды и долгожданной звездой, которая осветила их жизнь. Но смерть разрушила всё, она разлучила отца, мать и сына, но Люсиль не переставала верить в надежду, она продолжала надеяться на счастливый конец и мечтала о встрече со своим ребёнком после смерти, и хоть прикоснуться рукой, и поддерживать его.
Люсиль была истинным воплощением силы духа. Её жизнь была полна испытаний и трудностей, но она никогда не позволяла им сломить себя. Вместо того чтобы поддаваться отчаянию, она всегда старалась найти в себе внутренние силы для преодоления любых преград. Каждый раз, когда жизнь ставила перед ней новые вызовы, она принимала их как возможность расти и развиваться. Её решимость и уверенность в собственных силах позволяли ей идти вперёд даже в самых тяжёлых моментах. Она не боялась столкнуться с проблемами и не сдавалась, даже если ситуация казалась безвыходной. Её сила духа также проявлялась в способности оставаться позитивной и поддерживать близких, несмотря на все трудности. Она была опорой для своей семьи, и её сила была иногда как свет в тёмном мире, наполняя их жизнь надеждой и верой.
Внутри неё просыпался настоящий зверь, когда дело касалось её любимого мужа и сына. Её сила духа и решимость становились особенно яркими, когда она чувствовала, что их интересы или безопасность находятся под угрозой. Люсиль устанавливала ясные границы для тех, кто смел даже приблизиться к её семье. Она была готова действовать на защиту своих близких и стояла на стороне справедливости и правды во всех вопросах, касающихся их благополучия.
Даже после того, как смерть забрала её, Люсиль не изменила свои черты характера. Она осталась такой же разносторонней личностью, но с более глубокой искренней любовью и жаждой вернуться к своей семье. Женщина продолжала воспринимать мир во всей его красоте и сложности. Благодаря Господу за каждый момент жизни, несмотря на боль и утрату.
Биография:
╭─────╯•╰─────╮
╰─────╮•╭─────╯
Люси́ль, образовано от слова слово «lux», которое дословно переводится как «свет», она получила от матери, второе имя Мари, в честь своей тёти. Родилась седьмого февраля, в холодное утро, 1860 года, в знатной семье, в городе Оттава. Увы, Люсиль потеряла родителей когда ей было совсем мало — 2 года. Эдуард Говард и Ава Говард погибли во время кораблекрушения, оставив маленькую Люсиль одну.
Ее двоюродный дядя взял ее под свое крыло, и Люсиль переехала с ним в город Филадельфию. Там она воспитывалась в баптистских традициях, получала домашнее образование, в 1867 году переехала с дядей в Лондон, в районе Кенсингтон, где по соседству жил будущий лорд Корнуоллис, Александр. В молодости изучала французский, древнегреческий, итальянский, литературу.
В 1877 году, во время светского бала поближе познакомилась с Александром, который произвел на нее сильное впечатление, они оба нашли общий язык, и было принято, что в скором времени они поженятся. В конце 1878 года 18 летняя Люсиль вышла за него замуж, и взяла его фамилию, её брак был источником счастья, и она с гордостью сопровождала своего мужа на балах и путешествиях.
В 1889 году, Александр и Люсиль переехали в Британскую Индию, чтобы навестить старшего брата, который продавал чайные плантации, там они проживали в городе Бомбей, и в 1892 году на свет появился первенец — Теодор Чарльз Картер-Корнуоллис. В 1893 году, через год, в одном корабле с лордом де Монтегю, они попадают в кораблекрушение, и их выбросило на берега Борнео. Монтегю крадет у них ценности, и сбегает по неизвестному пути. Люсиль, в руках которой маленький Теодор волнуется, но благодаря своей решительности они находят ближе к тропическому лесу заброшенный, маленький деревянный дом. Они переделывают из листьев пальмы крышу, украшают этот небольшой дом красивыми вещами — ракушки, перья, камни...
Выживают они благодаря мужеству и храбрости Александра, который охотится, и Люсиль же собирает ягоды, фрукты, плетет прочные сети из пальмовых листьев. Они не могут иметь доступ к помощи, и позже и совсем рядом, местные племена, видят чужаков, и начинают атаковать. Александр и Люсиль сражаются с этой угрозой, пытаясь защитить себя и своего младенца. Они боролись до последнего, чтобы защитить своего сына, но, к сожалению, они не смогли избежать трагической участи. В исходе борьбы местные устроили пожар, который начал увеличиваться, деревянный дом начал гореть, Люсиль чудом успела помочь Александру вытащить из него маленького Тео, но сами они, увы, погибают.
Причина смерти:
Александр и Люсиль Картер-Корнуоллис погибли от пожара, устроенного местными племенами.
Цель:
Цели таковой нет, кроме как в последний раз увидеть своего сына, после стольких лет.
Дополнительные детали:
○ Любит животных, но особенно собак.
○ Её любимый праздник это Рождество.
○ Любимый цвет красный.
○ Ненавидит когда лгут.
○ Любимая погода дождь.
Take my hand
Take my whole life, too
For I can't help falling in love with you
девушка принята 🎀
//ура тупые шутки ! !
Марселло не стал скрывать того, что он нервничал. Рука было снова потянулась к карману, дабы выудить оттуда заветную коробочку, но вовремя остановилась. Марселло размял пальцы в воздухе, тяжело вздохнул и вновь уставился на Виргинию.
Она стояла с видом совершенно непоколебимым. Марселло позавидовал ее стойкости — на ее глазах попытались убить человека, с которым она провела вечер, а она не дрогнет. Убедившись, что пистолет не выстрелит, Марселло убрал его. Он, оттягивая ткань брюк, железным холодным куском морозил его бедра.
— Полагаю, уйти было бы самым разумным решением, — повторил он жалобно. Уверенность его испарилась еще тогда, когда они вошли в этот злополучный отель.
Виргиния сморщила нос.
— Пока кто-то не вызвал полицию. — Она отвернулась от него.
Она сделала пару шагов к Фриде, положив руку ей на плечо, и произнесла с удивительной нежностью:
— Kulta, да ты вся дрожишь! Знаешь, чем быстрее ты отсюда свалишь, тем лучше тебе будет. Не принимай как грубость — так и есть. Тот huijata, кем бы он тебе ни приходился, как минимум ранен. Он, пожалуй, заслужил, но едва ли это законно. И если вскроется то, что вы причастны, то кончится это плохо. У вас же есть машина, верно? Вот и здорово. Значит езжай.
И она сочувственно улыбнулась. Марселло опешил.
— Вот это да, — пробормотал он с раздражением, — в Финляндии резкая перемена климата.
Только сейчас он заметил, что все это время навязчиво пританцовывал левой ногой. Носок его ботинка проделывал дыру в скрипучем полу, притоптывал странную мелодию. Ему это не понравилось.
— Скорее идем, — бросил он с примесью гнева и страха. — Скорее, скорее! Пока мы еще можем уйти. — Его акцент усилился настолько, что разобрать слова стало сложнее.
И он вышел вслед за Фридой, спешно и торопливо шагая.
Возможно, даже чересчур поспешно, потому что его нервные движения были слышны. А когда он увидел дремлющего человека на ресепшен, сердце его окаменело.
— Santa merda! — прошипел он, чуть не споткнувшись.
Человек за ресепшен — мужчина лет пятидесяти, толстоватый, лысеющий, но выглядящий так, будто только что побывал на небесах — лениво потянулся и уставился на него тупым взглядом.
— Вы заказывали номер? — спросил он, зевнув.
И Марселло не нашел ничего лучше, чем ответить:
— О да, да, я здесь… — Он круто развернулся и притянул ничего не подозревающую Виргинию, плетущуюся чуть позади, к себе. — С ней. Да с ней… номер на…
Он вспомнил про Фриду и чуть не умер во второй раз.
— Номер на…
Мужчина за ресепшен лишь понимающе рассмеялся.
— О да, сэр, номер на компанию. — Он улыбнулся, рассматривая отчеты.
Марселло замялся.
— Скажите, а вы не слышали никаких… странных звуков… синьор? — неловко улыбаясь, поинтересовался он робким лепетом.
Мужчина за ресепшен снова усмехнулся.
— Никаких… хлопков, например? — Марселло сгорал от стыда, потому что понимал, как это звучит. Это его удивило — подобное никогда не казалось ему чем-то плохим. В любом случае, лучше уж ход мыслей этого полного мужчины за стойкой будет грязным, чем он позвонит в Скотленд-Ярд.
— Никаких, сэр.
— Никаких… никаких криков, или…
— Да заткнись уже! — сквозь зубы процедила Виргиния.
— Могу вас заверить, я ничего не слышал, — беспечно отозвался человек с ресепшен. Марселло был полон благодарности к нему. Будь он жив, пообещал бы в мыслях умереть за него.
— Это славно, — с явным облегчением сказал он, направляясь к выходу. В руке он сжимал коробочку с его инициалами.