Wizarding World 𓇻 RP
Цитата: rougon macquart от 13.01.2025, 22:53@obscurite
Серж тщательно выверял тон, пока объяснял суть предложенного им дела, и всё же голос его, настолько спокойный, насколько Серж мог выдавить из себя спокойствие, порой дрожал, когда он заговаривал о совсем уж волнительных для него вещах. Он не отличался свойственным многим политикам бездушным равнодушием, он привык говорить ясно, показывать, что всей своей душой вовлечён в рассматриваемую ситуацию, даже если она касалась его лишь косвенно. Он подстраивался под текущее положение, невольно, совсем того не замечая, и менял интонации совсем автоматически. В его движениях порой присутствовала наигранная, даже театральная размашистость, когда он глядел в толпу, окружающую его, и воображал себя великим оратором, полководцем, зачитывающим перед наступлением своей армии воинственные речи. А наедине с кем-то важным, вдали от праздной болтовни и пустых обещаний, он переходил на шелестящий глухой полушёпот, и гнусавый его голос становился ещё гнусавее. Он встретил Буша с надменной улыбкой, а ушёл от него побеждённым. Угрюмый наставленнический тон, с каким он обращался к Хелен, стал попыткой защитить уязвлённое достоинство.
Он следил за витиеватыми буквами, появляющимися на бумаге, убеждаясь, что его слова никак не переиначивают. Он на горьком опыте понял, как это нелестно — читать про себя неблагосклонного содержания статьи. Он очень заботился о том, чтобы в материале не обнаружилось ни одного упоминания его имени.
Сухо изложенные факты, скучный и будничный новостной разворот его бы не устроил. Ему нужна была сенсация, он желал ярких описаний и бурных предположений. Он не был бы против, напиши Хелен откровенную чушь, он этого желал. Чем скандальнее содержание, тем больше прочтений, а значит тем значительней реакция, тем труднее её будет подавить. Он поставил себе задачку не из лёгких, но самоуверенно полагал, что быстро с ней справиться.
Серж не слишком переживал: на его стороне была правда. Вернее, правда довольно преувеличенная. Участие Бэйли в почти контрабандистских схемах провоза нелегального товара было совершенно очевидным, но его истинные связи с этим случаем, ровно как и его реальные мотивы, Серж умолчал. Он не сказал, что Бэйли приложил к этому руки лишь косвенно и не сказал, что Бэйли руководствовался высшими побуждениями: ему важно было освобождение из плена некоторых магических существ. Быть может, ему наплели про ужасные условия содержания, издевательства или насилие, Серж не мог знать наверняка. При всей своей напыщенной деловитости, Бэйли был в какой-то степени даже принципиальным человеком, это его и погубило. Это не волновало Сержа ничуть, самым важным для него был сам факт свершения аферы, ровно как и то, что в дело вмешался не-маг. Это ставило под угрозу магическое сообщество, а это весьма серьёзный повод для осуждения. Бедняга Бэйли едва ли на это рассчитывал.
Периодически Серж пробегался глазами по уже написанным строчкам, но всякий раз на его лбу появлялась критичная, недовольная морщинка. Хелен, по его мнению, писала слишком робко.
— Сдержанность необязательна, — заметил Серж, и уголки его губ искривились в какой-то снисходительной улыбке.
В самом же деле он был раздражён. В нём смешалось нетерпение, желание поскорее покончить с начатым, одновременно с этим и странное наслаждение, какое приносил ему начатый процесс.
В первой статье, написанной об этом, Серж рассчитывал видеть представление Бэйли как человека глупого, жадного и безрассудного. Это была отправная точка, искра, что подожгла фитиль — дальше планировалось больше. Он ожидал, что найдутся те, кто нападут на ослабленное положение Бэйли и постараются сделать из него жестокого злодея, надавят на инцидент с не-магом, выставят свирепым чудовищем. А за ними последуют те, кто пустятся в его защиту, возьмут пару-другую интервью и превратят в невинного козла отпущения. Когда до этого дойдёт, руку уже приложит Конфедерация. Они уж постараются, чтобы об их сотрудниках не говорили плохо! Скандал покрывается другим скандалом, и вскоре про этот случай забудут, если вовремя отвести его в сторону. А пока это выгодно, пусть постоит на самом видном месте.
Чем больше Серж говорил, тем меньше жалости к Бэйли, которого он вот-вот собирался компрометировать, он питал. Этот человек с его по-овечьи невинной наружностью и заносчивой привычкой лезть, куда не звали, был для него препятствием, которое Серж с большой радостью устранял. Но как бы он не заставлял себя думать иначе, Бэйли виделся ему кем-то большим, чем всего лишь надоедливым бельмом на глазу. Его популярность, становящаяся с каждым днём всё больше и больше (и Серж был уверен, что пока он торчит в душной и пыльной редакции, он приобретает очередное полезное знакомство), его обаяние и его большие цели — всё это было живым напоминанием Сержу о том, что его драгоценное влияние далеко не бесконечно.
Поначалу он не понимал, затем он стал завидовать. Это представлялось ему унизительным занятием — кто позволит себе вытеснить его после всего того, что он для Конфедерации сделал? Когда злость перестала его слепить, он вспомнил с досадой, что в политике выживает сильнейший. Если он потерял хватку, он должен уступить место кому-нибудь другому. У него было время доделать неоконченные дела и освободить пост, к которому он шёл недолго, но с большим рвением, кому-то другому.
Но это означало потерю власти, а значит и потерю того, что всё это время приносила ему власть — уважения к себе. Серж держался за пост скорее из глупого тщеславия, нежели из предположений реальной выгоды. Пути отступления у него были, и пути отступления неплохие, но пока ноги его держали, он желал стоять на своём. В политике выживает сильнейший, но если сил не осталось, то выживает тот, у кого напрочь отшибло совесть.
Вот почему он здесь.
Он мог бы заверить Хелен, что обойдётся с Бэйли по возможности мягко («Разумеется, если его не упекут под стражу раньше, чем я смогу на это повлиять»), но это было бы совершенно откровенной ложью. Ему есть дело до благополучия Бэйли, он, прямо говоря, хочет, чтобы тот серьёзно пострадал. Это жестоко, но и мир жесток тоже. Окажись Уолтер на его месте, он поступил бы так же — этим оправдывал себя Серж.
Он обожал власть, он жил властью, её осознание дарило ему трепещущее, горячее, желанное чувство удовлетворения. А сейчас возможность выправить своё положение казалась ещё заманчивее. Мягкий скрип пера, скользящего по бумаге, стал для него звуком спасения, он слушал его с едва сдерживаемым напряжением, с каким глотает воду долго страдавший от жажды.
И он очень насторожился, когда Хелен робко поинтересовалась, отчаялся ли он.
Серж осмотрел её с удивлением, каким-то растерянным выражением, будто не поняв толком, о чём шла речь.
— Дело вовсе не в этом, поверьте, — довольно сухо сказал Серж, когда вернулся из рассеянного состояния. — Я не то чтобы в отчаянии...
Он кашлянул, вглядываясь внимательно в глаза Хелен. Она смотрела на него сверху вниз, чуть прищурив веки и сведя брови ближе к переносице. Не осуждение, но какое-то потаённое отвращение. Он не почувствовал удивления в её тоне, скорее разочарование. Это задело его больше, чем если бы она задала вопрос вполне искренний.
Врать ей незачем, она итак всё понимает. Но он, пожалуй, соврёт.
— В большой игре всегда так, — отозвался он чуть приглушенно. — Либо ты их, либо они тебя.
«Я не собираюсь записывать себя в утиль» — вот, что говорил вызов в его складке возле носа, проявившийся от подобия усмешки. Я, быть может, смешон, но я ещё поборюсь, и борьба эта будет грязной.
Но Серж не мог утаить от себя того, что вопрос Хелен ранил его в самое уязвимое место. Он продолжил строить непринуждённый вид, ища того, во что можно было бы ткнуть её в ответ. Она, умышленно или нет, очень принизила его в его же глазах, и он намеревался прикрыть смущение и выпустить пар. Он вспомнил про фотографию, найденную им, про порывистую резкость Хелен, когда он ей эту фотографию вернул, про улыбающегося мальчика с неё.
— Между прочим, а кто на этом снимке? — спросил он будто бы безразлично. — На том, который я вам вернул.
Серж тщательно выверял тон, пока объяснял суть предложенного им дела, и всё же голос его, настолько спокойный, насколько Серж мог выдавить из себя спокойствие, порой дрожал, когда он заговаривал о совсем уж волнительных для него вещах. Он не отличался свойственным многим политикам бездушным равнодушием, он привык говорить ясно, показывать, что всей своей душой вовлечён в рассматриваемую ситуацию, даже если она касалась его лишь косвенно. Он подстраивался под текущее положение, невольно, совсем того не замечая, и менял интонации совсем автоматически. В его движениях порой присутствовала наигранная, даже театральная размашистость, когда он глядел в толпу, окружающую его, и воображал себя великим оратором, полководцем, зачитывающим перед наступлением своей армии воинственные речи. А наедине с кем-то важным, вдали от праздной болтовни и пустых обещаний, он переходил на шелестящий глухой полушёпот, и гнусавый его голос становился ещё гнусавее. Он встретил Буша с надменной улыбкой, а ушёл от него побеждённым. Угрюмый наставленнический тон, с каким он обращался к Хелен, стал попыткой защитить уязвлённое достоинство.
Он следил за витиеватыми буквами, появляющимися на бумаге, убеждаясь, что его слова никак не переиначивают. Он на горьком опыте понял, как это нелестно — читать про себя неблагосклонного содержания статьи. Он очень заботился о том, чтобы в материале не обнаружилось ни одного упоминания его имени.
Сухо изложенные факты, скучный и будничный новостной разворот его бы не устроил. Ему нужна была сенсация, он желал ярких описаний и бурных предположений. Он не был бы против, напиши Хелен откровенную чушь, он этого желал. Чем скандальнее содержание, тем больше прочтений, а значит тем значительней реакция, тем труднее её будет подавить. Он поставил себе задачку не из лёгких, но самоуверенно полагал, что быстро с ней справиться.
Серж не слишком переживал: на его стороне была правда. Вернее, правда довольно преувеличенная. Участие Бэйли в почти контрабандистских схемах провоза нелегального товара было совершенно очевидным, но его истинные связи с этим случаем, ровно как и его реальные мотивы, Серж умолчал. Он не сказал, что Бэйли приложил к этому руки лишь косвенно и не сказал, что Бэйли руководствовался высшими побуждениями: ему важно было освобождение из плена некоторых магических существ. Быть может, ему наплели про ужасные условия содержания, издевательства или насилие, Серж не мог знать наверняка. При всей своей напыщенной деловитости, Бэйли был в какой-то степени даже принципиальным человеком, это его и погубило. Это не волновало Сержа ничуть, самым важным для него был сам факт свершения аферы, ровно как и то, что в дело вмешался не-маг. Это ставило под угрозу магическое сообщество, а это весьма серьёзный повод для осуждения. Бедняга Бэйли едва ли на это рассчитывал.
Периодически Серж пробегался глазами по уже написанным строчкам, но всякий раз на его лбу появлялась критичная, недовольная морщинка. Хелен, по его мнению, писала слишком робко.
— Сдержанность необязательна, — заметил Серж, и уголки его губ искривились в какой-то снисходительной улыбке.
В самом же деле он был раздражён. В нём смешалось нетерпение, желание поскорее покончить с начатым, одновременно с этим и странное наслаждение, какое приносил ему начатый процесс.
В первой статье, написанной об этом, Серж рассчитывал видеть представление Бэйли как человека глупого, жадного и безрассудного. Это была отправная точка, искра, что подожгла фитиль — дальше планировалось больше. Он ожидал, что найдутся те, кто нападут на ослабленное положение Бэйли и постараются сделать из него жестокого злодея, надавят на инцидент с не-магом, выставят свирепым чудовищем. А за ними последуют те, кто пустятся в его защиту, возьмут пару-другую интервью и превратят в невинного козла отпущения. Когда до этого дойдёт, руку уже приложит Конфедерация. Они уж постараются, чтобы об их сотрудниках не говорили плохо! Скандал покрывается другим скандалом, и вскоре про этот случай забудут, если вовремя отвести его в сторону. А пока это выгодно, пусть постоит на самом видном месте.
Чем больше Серж говорил, тем меньше жалости к Бэйли, которого он вот-вот собирался компрометировать, он питал. Этот человек с его по-овечьи невинной наружностью и заносчивой привычкой лезть, куда не звали, был для него препятствием, которое Серж с большой радостью устранял. Но как бы он не заставлял себя думать иначе, Бэйли виделся ему кем-то большим, чем всего лишь надоедливым бельмом на глазу. Его популярность, становящаяся с каждым днём всё больше и больше (и Серж был уверен, что пока он торчит в душной и пыльной редакции, он приобретает очередное полезное знакомство), его обаяние и его большие цели — всё это было живым напоминанием Сержу о том, что его драгоценное влияние далеко не бесконечно.
Поначалу он не понимал, затем он стал завидовать. Это представлялось ему унизительным занятием — кто позволит себе вытеснить его после всего того, что он для Конфедерации сделал? Когда злость перестала его слепить, он вспомнил с досадой, что в политике выживает сильнейший. Если он потерял хватку, он должен уступить место кому-нибудь другому. У него было время доделать неоконченные дела и освободить пост, к которому он шёл недолго, но с большим рвением, кому-то другому.
Но это означало потерю власти, а значит и потерю того, что всё это время приносила ему власть — уважения к себе. Серж держался за пост скорее из глупого тщеславия, нежели из предположений реальной выгоды. Пути отступления у него были, и пути отступления неплохие, но пока ноги его держали, он желал стоять на своём. В политике выживает сильнейший, но если сил не осталось, то выживает тот, у кого напрочь отшибло совесть.
Вот почему он здесь.
Он мог бы заверить Хелен, что обойдётся с Бэйли по возможности мягко («Разумеется, если его не упекут под стражу раньше, чем я смогу на это повлиять»), но это было бы совершенно откровенной ложью. Ему есть дело до благополучия Бэйли, он, прямо говоря, хочет, чтобы тот серьёзно пострадал. Это жестоко, но и мир жесток тоже. Окажись Уолтер на его месте, он поступил бы так же — этим оправдывал себя Серж.
Он обожал власть, он жил властью, её осознание дарило ему трепещущее, горячее, желанное чувство удовлетворения. А сейчас возможность выправить своё положение казалась ещё заманчивее. Мягкий скрип пера, скользящего по бумаге, стал для него звуком спасения, он слушал его с едва сдерживаемым напряжением, с каким глотает воду долго страдавший от жажды.
И он очень насторожился, когда Хелен робко поинтересовалась, отчаялся ли он.
Серж осмотрел её с удивлением, каким-то растерянным выражением, будто не поняв толком, о чём шла речь.
— Дело вовсе не в этом, поверьте, — довольно сухо сказал Серж, когда вернулся из рассеянного состояния. — Я не то чтобы в отчаянии...
Он кашлянул, вглядываясь внимательно в глаза Хелен. Она смотрела на него сверху вниз, чуть прищурив веки и сведя брови ближе к переносице. Не осуждение, но какое-то потаённое отвращение. Он не почувствовал удивления в её тоне, скорее разочарование. Это задело его больше, чем если бы она задала вопрос вполне искренний.
Врать ей незачем, она итак всё понимает. Но он, пожалуй, соврёт.
— В большой игре всегда так, — отозвался он чуть приглушенно. — Либо ты их, либо они тебя.
«Я не собираюсь записывать себя в утиль» — вот, что говорил вызов в его складке возле носа, проявившийся от подобия усмешки. Я, быть может, смешон, но я ещё поборюсь, и борьба эта будет грязной.
Но Серж не мог утаить от себя того, что вопрос Хелен ранил его в самое уязвимое место. Он продолжил строить непринуждённый вид, ища того, во что можно было бы ткнуть её в ответ. Она, умышленно или нет, очень принизила его в его же глазах, и он намеревался прикрыть смущение и выпустить пар. Он вспомнил про фотографию, найденную им, про порывистую резкость Хелен, когда он ей эту фотографию вернул, про улыбающегося мальчика с неё.
— Между прочим, а кто на этом снимке? — спросил он будто бы безразлично. — На том, который я вам вернул.
Цитата: сон от 14.01.2025, 00:16@potassiumcyanide
сквозь бледный дым папиросы, никак не хотевший улетать в открытое для него окно, фигура Сержа выглядела мутноватой и неясной. таковой она и представлялась на самом деле Хелен. опустив руку с зажженной полоской яда, она внутренне улыбнулась этому, но легче ей не стало.
его оправдания походили на озвучивание утвержденных истин - так или иначе, но по-другому быть не могло. слова месье Шантегрейля само собой разумелись, а Елена смотрела на его стареющее лицо, слыша увилистые попытки самообеления. в силу своей естественной мягкости, пусть и скрытой за построенным фасадом неуверенностей и горделивых обид, ей отчасти стало жалко этого человека. но ведь жалость - чувство отнюдь не положительное, а Хелен достаточно это понимала, чтобы в конце концов прийти к неуверенному осуждению. поступки Сержа для нее казались противоестественными, и будь она смелее и свободнее от имевшихся обязательств, она, пожалуй, прямо выразила бы свои мысли. но что-то смутное, безымянное и пока неясное, не считая ее стесненности, не давали ей этого сделать.
одно Шульцберг было интересным - мотивы мужчины. разве одно только властолюбие толкает людей его фасона на подобные? отнюдь, - она так не считала. за этим кроется целая совокупность причин, связь между которыми, порою прослеживается с трудом. причины и следствия тяжелой цепью тянуться от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему, коверкая людей на самый разный манер. разве не за что было осудить Елену? но вереницу своих причин и побуждений она знала в лицо, пусть и пыталась отвергать многие из них в силу своего малодушия. а что же скрывалось за фигурой месье Шантегрейля?
ход ее мыслей был прерван болезненным уколом. уголки губ Хелен заострились, она прищурилась, но совсем не готовилась к оборонительному выпаду. слишком очевидными и вместе с тем невыносимыми для нее сделались свои же поступки. а может, она просто устала.
за окном алело закатное небо, по изрезанным золотыми лучами облакам струились красные огни уходящего солнца. как странно и глупо все складывалось, хотя, скорее разваливалось. а ведь со стороны все наверняка представлялось иначе. и с каждым человеком, наверное, так же: со стороны все иначе, проще или сложнее - не важно. все не так, все просто по-другому.
— а это мой сын, - ответила Хелен, не отрывая взгляд от окна. в ее голосе слышался слабый вызов, ведь это, все-таки, было весьма неприятно, и даже этот полый мышечный орган в форме конуса, именуемый сердцем, болезненно сжался.
— его зовут Тесеус, - зачем-то добавила она, выкидывая папиросу. “и я его плохая мать”. да, взаимное уязвление состоялось, можно было бы считать это прекрасным окончанием дня, но Хелен вдруг обернулась, недобро сверкнув глазами.
— у вас есть дети, месье Шантегрейль?
губы ее чуть дрогнули, когда она замолчала, посмотрев в темные глаза Сержа. тяжелая цепь тянется от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему.
сквозь бледный дым папиросы, никак не хотевший улетать в открытое для него окно, фигура Сержа выглядела мутноватой и неясной. таковой она и представлялась на самом деле Хелен. опустив руку с зажженной полоской яда, она внутренне улыбнулась этому, но легче ей не стало.
его оправдания походили на озвучивание утвержденных истин - так или иначе, но по-другому быть не могло. слова месье Шантегрейля само собой разумелись, а Елена смотрела на его стареющее лицо, слыша увилистые попытки самообеления. в силу своей естественной мягкости, пусть и скрытой за построенным фасадом неуверенностей и горделивых обид, ей отчасти стало жалко этого человека. но ведь жалость - чувство отнюдь не положительное, а Хелен достаточно это понимала, чтобы в конце концов прийти к неуверенному осуждению. поступки Сержа для нее казались противоестественными, и будь она смелее и свободнее от имевшихся обязательств, она, пожалуй, прямо выразила бы свои мысли. но что-то смутное, безымянное и пока неясное, не считая ее стесненности, не давали ей этого сделать.
одно Шульцберг было интересным - мотивы мужчины. разве одно только властолюбие толкает людей его фасона на подобные? отнюдь, - она так не считала. за этим кроется целая совокупность причин, связь между которыми, порою прослеживается с трудом. причины и следствия тяжелой цепью тянуться от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему, коверкая людей на самый разный манер. разве не за что было осудить Елену? но вереницу своих причин и побуждений она знала в лицо, пусть и пыталась отвергать многие из них в силу своего малодушия. а что же скрывалось за фигурой месье Шантегрейля?
ход ее мыслей был прерван болезненным уколом. уголки губ Хелен заострились, она прищурилась, но совсем не готовилась к оборонительному выпаду. слишком очевидными и вместе с тем невыносимыми для нее сделались свои же поступки. а может, она просто устала.
за окном алело закатное небо, по изрезанным золотыми лучами облакам струились красные огни уходящего солнца. как странно и глупо все складывалось, хотя, скорее разваливалось. а ведь со стороны все наверняка представлялось иначе. и с каждым человеком, наверное, так же: со стороны все иначе, проще или сложнее - не важно. все не так, все просто по-другому.
— а это мой сын, - ответила Хелен, не отрывая взгляд от окна. в ее голосе слышался слабый вызов, ведь это, все-таки, было весьма неприятно, и даже этот полый мышечный орган в форме конуса, именуемый сердцем, болезненно сжался.
— его зовут Тесеус, - зачем-то добавила она, выкидывая папиросу. “и я его плохая мать”. да, взаимное уязвление состоялось, можно было бы считать это прекрасным окончанием дня, но Хелен вдруг обернулась, недобро сверкнув глазами.
— у вас есть дети, месье Шантегрейль?
губы ее чуть дрогнули, когда она замолчала, посмотрев в темные глаза Сержа. тяжелая цепь тянется от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему.
Цитата: стереоняша ★ от 14.01.2025, 00:43@autumnasthma
— Не скажу, обещаю, — заверил Рихтера Джон, — а пиджак оставьте. Вам он сейчас нужнее.
Тёмно-коричневый бархатный пиджак в своё время обошёлся ему в целое состояние (читай: все заработанные честным трудом деньги). Он был маггловским, со странными украшениями на плечах в виде пришитых наспех пёстрых заплаток и пивными крышками на воротнике. Потёртый на локтях, воняющий потом, он не представлял из себя что-то очень модное или красивое, но Джон всё равно считал, что пиджак этот был самым ценным, что он имел. В нём был что-то особенное: он ощущался приятной тяжестью на теле, в нём был столько пыли, что казалось, будто создан он был ещё во времена Мерлина, а главное он почему-то совсем не смущал магических существ своими побрякушками и платочками вырвиглазных цветов.
— Вернёте его как-нибудь в другой раз.
Вручив пиджак обратно, Джон отстранился, не отводя взгляда от собеседника. Помолчав немного, он добавил, пытаясь звучать чётко и убедительно:
— Будьте с собой помягче, мистер Рихтер. Никто вас за это осудит.
Хотелось добавить что-то вроде, я вас не осужу, но кем он был в жизни одного из важнейших людей в МАКУСА, чтобы эти слова имели хоть какое-то значение?
— Не скажу, обещаю, — заверил Рихтера Джон, — а пиджак оставьте. Вам он сейчас нужнее.
Тёмно-коричневый бархатный пиджак в своё время обошёлся ему в целое состояние (читай: все заработанные честным трудом деньги). Он был маггловским, со странными украшениями на плечах в виде пришитых наспех пёстрых заплаток и пивными крышками на воротнике. Потёртый на локтях, воняющий потом, он не представлял из себя что-то очень модное или красивое, но Джон всё равно считал, что пиджак этот был самым ценным, что он имел. В нём был что-то особенное: он ощущался приятной тяжестью на теле, в нём был столько пыли, что казалось, будто создан он был ещё во времена Мерлина, а главное он почему-то совсем не смущал магических существ своими побрякушками и платочками вырвиглазных цветов.
— Вернёте его как-нибудь в другой раз.
Вручив пиджак обратно, Джон отстранился, не отводя взгляда от собеседника. Помолчав немного, он добавил, пытаясь звучать чётко и убедительно:
— Будьте с собой помягче, мистер Рихтер. Никто вас за это осудит.
Хотелось добавить что-то вроде, я вас не осужу, но кем он был в жизни одного из важнейших людей в МАКУСА, чтобы эти слова имели хоть какое-то значение?