Цитата: делулу от 02.01.2025, 14:27

приглашения!!!

@scaramouse 

@zakka 

@peshka 

@nuthatch 

Цитата: стереоняша ★ от 06.01.2025, 23:13

@autumnasthma 

// если что-то не совпадает с каноном — поправьте 

Анкета на взрослого:

Имя, фамилия: 

Джон «Джонни» Сайлас Рене Хардинг | John «Johnny» Silas René Harding 

Возраст: 

36 лет | 30. 10. 1938

Внешность: 

[spoiler title=★★★][/spoiler]

Образование:

Ильвермони, факультет Птице-гром.

Род занятий: 

Сотрудник отдела по защите магических существ.

Чистота крови: 

Чистокровный.

Волшебная палочка: 

Кедр, шерсть Вампуса, 10 ½ дюймов.

Биография: 

(Mister Sifter sold me songs

When I was just sixteen

Now he stops at traffic lights

But only when they're green)

В те времена, когда мой отец был ещё достаточно молод, когда сила — древняя и родная — ещё теплилась в нём, а тело его ещё поддавалось приказам разума, он рассказывал мне истории, что передавались из поколения в поколение, и которые когда-то давно он впервые услышал из уст собственного отца. 

Погоня за белым оленем ; битвы при полной луне ; исцеления, чудеснейшие исцеления ; танцы, в полях, на холодном, скрипучем паркете, на мягчайших восточных коврах ; любовь, дикая, настоящая, буйная, пропитанный ею воздух над рыжими, тёмными, русыми головами ; дары, волшебные, редкие ; всё это было наше, моё, твоё.

Наш род был старинным и запутанным — кровь коренных народов, прибывших на континент англичан и холодных русских смешивались во мне, словно зелье, служа, подобно люмосу, блестящим напоминанием о бесконечном кладезе знаний, что скрывало яркое волшебство нашей семьи. Столько всего было известно нам, столько силы у нас было: отец так часто об этом говорил, ибо хотелось ему, так же, как хочется и мне, чтобы гордость, которая хранилась в нас никогда не умирала — чтобы каждая ветвь рода знала себе цену. 

И хотя к тому времени, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы полностью прочувствовать всю былую могущественность предков, от давней величественности уже ничего не оставалось, (пыльный особняк ; гниющие переплёты ; молчание со стороны именитых гостей), во мне всегда была уверенность: таких как мы не свете больше не сыскать. 

Отец рассказывал многое: о предках-целителях, о тех, кому под силу было заполучить мех Вампуса. О тех, что укрепили в нас любовь к существам беззащитным. Но главное: он рассказывал о матери, что в моих воспоминаниях всегда была мёртвой, далёкой. 

Моя мать умерла при родах — она всегда была слабее — ибо род её прокляли ещё во время его зарождения, и шансов прожить долгую жизнь у неё почти что не было. Но из рассказов отца я узнал, что волосы у меня были точь-в-точь как у неё, и что глаза у меня сверкали так же красиво, а голос иногда звучал так же прелестно.

Отец мой назвал меня Джоном, потому что вопреки законам и вере нашего народа не-маги ему нравились, хоть и казалось ему, что люди, в жизнях которых не было магии были грустны и непримечательны. Джон: совсем простецкое имя, но мною любимое (хотя ещё ласковее слуху было мягкое Джонни). Джон: пафосное, обычное, моё. 

Мы любили друг друга крепкой, взаимной любовью: любили так, как положено, как должны любить друг друга отец и сын. Мы понимали друг друга: у меня никогда не было кого-то, кроме отца, из-за чего всё своё время я проводил с ним, запоминая его привычки и выучивая его наизусть. Отец был единственным, кто знал меня настоящего — ни одна служанка не могла успокоить меня, помочь мне, заставить меня улыбаться так, как это мог мой отец. И этого всегда было достаточно — в большом, уединённом доме где кроме нас с отцом проживали лишь старый, ворчливый эльф и одинокая служанка, долгое время ничего не менялось. 

Отец даровал мне знания, спокойное, скрытое от посторонних глаз детство и рутину, привычную. За это я навсегда останусь ему благодарен.

Но всё-таки, из примечательного: красный от бега отец и золотистое свечение снитча у него за спиной, горькие снадобья от всего-всего-всего, разноцветные ванны после долгих часов на лужайке за домом и безнадёжно испорченные рубашки, которые даже Бо (служанка: имя её писалось чудеснейшим образом — Beau) не могла спасти. Из давно забытого (?): ужаснейшая боль в ноге, сломанная в нескольких местах кость и оставшаяся чёрной меткой хромата. 

До сих пор эти воспоминания являются неотъемлемой частью меня, как человека — хотя я, к несчастью, уже совсем не такой, как прежде, и дело тут не во взрослении, а в том, что мир за пределами усадьбы совсем иной — не помни я их, взрослую жизнь я встретил бы совсем другим. 

Вероятно, именно из-за проведенного в просторной усадьбе беззаботного детства обучение в Ильвермони далось мне так тяжко. Не привыкший к большой, пубертатной толпе, в свои мизерные двенадцать, всё, чего я хотел, это вернуться домой. Общаться я умел только со взрослыми: моим лучшим другом всегда был отец, а других детей я видел настолько редко, что встречи эти можно было сосчитать по пальцам одной руки. Я был, мягко сказать, социально некомпетентным ребёнком, хотя чаще всего мои сверстники приходили к заключению, что я, незнакомый им прежде, обладал не слишком выдающимися умственными способностями. Меня это не сильно задевало — я был гордым, таким, каким вырастил меня отец. 

Ильвермони: одно название будоражит меня до сих пор, хотя в последний раз я был там почти двадцать лет назад. Ильвермони: место, в котором обучение казалось пыткой, в котором дом казался ещё милее, чем прежде. Ильвермони: почти вибрирующие от волшебства стены, тёмные, пахнущие влагой углы, глазницы, словно пустые, спрятанные под уложенными чёлками. Ильвермони: место, в котором ещё сильнее окрепла моя любовь к магическим существам. 

Ильвермони — все семь лет я провёл там, как и положено достойному Американскому волшебнику, терпя, стойко, неприязнь своих товарищей. Уроки давались мне сносно (выбивались из общей массы только забота о магических существах и заклинания), в квидитч я, увы, не играл с самого детства, ибо с восьми метла вызывала ужас вместо восторга (заметно хромая, я походил на гадкого утёнка: непривлекательного и неспортивного), а друзей, как таковых, у меня не имелось (но к счастью, где-то на фоне было несколько знакомых). И этого тоже было достаточно.

К пятому курсу, когда я наконец привык возвращаться в школу каждый новый учебный год, и когда лицо моё стало достаточно мужественным, чтобы иногда получать валентинки в виде розовых сердец с крыльями, мой отец сильно состарился, в результате чего сильно захворал. Несмотря на то, что я всегда знал его седым и немного медленным, в первые же каникулы того года, я, вернувшись домой, обнаружил, что за те несколько месяцев, что мы с ним не виделись, он успел постареть почти на десятилетие. Никогда — никогда, Боже упаси, никогда — раньше я не видел его таким... высушенным, таким больным. Таким маленьким. 

Бо ухаживала за ним, как могла: на каникулах эта должность была на мне, но я не жаловался, ибо это меньшее, что я мог сделать, чтобы в полной мере отплатить отцу за счастье, дарованное мне им. Я не знаю что с ним произошло за то короткое время, что меня не было — тоже проклятье? возраст? стресс? — но отец так и не поправился, не стал таким, каким я его помнил. Не выпрямился вновь: наоборот, в пятьдесят шестом ноги его отказали на совсем, а после, в пятьдесят девятом, и разум стал туманным. 

Школу я окончил почётно, хотя мыслями я всегда был рядом с отцом: как он сейчас? Стало ли ему хуже? Я потерял интерес ко всему, кроме существ, что я любил, пожалуй, почти так же сильно, как и отца (у меня, как я говорил ранее, это в крови) — я отдалился от однокурсников дальше, чем негласными социальными правилами это было дозволено. В тот период будущее казалось простым: провести всю жизнь рядом с отцом, зарабатывая как попало, вытягивая из наследства всё, до последних монеток. По-иному просто быть не могло: это казалось моим долгом, так было решено предками. 

И первое время после окончания Ильвермони всё так и было: утром, ещё до восхода солнца, я проходился по тропинкам вниз, спускаясь к ручейку, и набрав полный кувшин ледяной воды возвращался домой, приступая к готовке, помогая Бо, ожидая, пока отец наконец проснётся. Обычно он просыпался ближе к полудню, жалуясь еле слышным голосом на тошноту. Я умывал его, кормил его, развлекал его, читая книги и колдуя иногда что-то совсем простенькое. Иногда мы выходили с ним на прогулку: он, крепко вцепившись в меня, пытался ходить сам, но чаще всего я выкатывал его в кресле (удобнейшее изобретение не-магов), укрыв его острые, старческие колени с лёгким тремором толстым пледом. Иногда меня сменяла Бо, или даже эльф (которого, если память меня не подводит, звали Тибби), и тогда я мог работать: удивительно, но каким-то невероятным образом, мой талант ("призвание") — способность работать с магическими существами — запомнился моим школьным товарищам, и иногда они выискивали меня ради того, чтобы я взглянул на приобретенные ими животные (я просил за работу меньше, чем более квалифицированные специалисты). 

Так могло бы продолжаться вечно, но отцу моё присутствие начало надоедать. И не потому что я проводил с ним слишком много времени, совсем нет, просто моему отцу казалось, что ухаживая за ним, я тратил самые важные годы своей жизни. В чём-то он безусловно был прав — к двадцати одному я редко выходил из дома, ни разу не ходил с кем-то на свидание (многие мои одноклассники ещё со школы были помолвлены) и всё ещё плохо понимал, как работает взрослая жизнь, но я, в силу своей обеспокоенности, не хотел его слушать. И всё же отец настаивал, чтобы я покинул родной дом, и я, не желая огорчать его, сделал всё возможное, чтобы тому было комфортно, прежде чем собрать вещи (маленький чемодан с потемневшими от многочисленной носки рубашками, брюками и вельветовым пиджаком) и наконец по-настоящему уйти. 

Признаться, поначалу было ещё хуже, чем когда я впервые ступил на территорию Ильвермони — город я невзлюбил ещё мальчиком, так же как и не полюбились мне рычащие машины и высокие, многоэтажные здания. В непривычной обстановке я чувствовал себя ребёнком, неопытным и несуразным, потерявшимся посреди закоулков, без единого пути домой. В маленькой комнате, что я снимал на улице, название которой я уже не помню, было тесно, и ветер, который редкими порывами задувал в окно был чужим и тяжёлым. Много времени понадобилось мне, чтобы свыкнуться, и много ночей я провёл, думая о траве, что доставала мне до бёдер, и о птицах, что свободно летали над моей головой. Непозволительно много — я понимаю это только сейчас — но в итоге и Нью-Йорк стал мне мил. 

Я часто менял работу: руки скучали по старым знакомым, и держа в руках магические побрякушки я не раз представлял волшебство.

А летом шестьдесят четвёртого я встретил своего первого друга — Десмонда Мишо. 

Мишо был известным аврором (именно из-за него я в итоге и получил должность в МАКУСА) и встретились мы, когда я работал в лавке у одной довольно известной в узких кругах Леди Уинстенли. Я не знаю, чем так привлёк его тогда: возможно своей неопытностью, или своим нежеланием слушаться приказов достопочтенной Леди (проси за безделушки больше, Джонни), но так вышло, что вскоре случайные встречи переросли в дружеские обеды и долгие разговоры, запиваемые чем-то покрепче. 

Десмонд был добродушным, открытым и ответственным — у него была дочка, Лайла, складочка между бровей и высокая должность в Конгрессе. Жены у него не было, но его коллеги часто шутили, что тот был женат на своей работе: я восхищался тем, как его вечно тянуло в горячие точки, и тем, как любим он был всеми (иногда я ловил себя на мысли, что немного завидую). Он слушал меня, но что страннее всего — он не был похож на моего отца, под каким углом не смотри (не-маг психолог с которой я некоторое время встречался по вечерам часто говорила, что из-за моей прежней изоляции и привязанности к единственному родителю знакомых я выбирал по принципу "похож - непохож"). Мишо был резвым, не очень разговорчивым и популярным среди женщин (чем я тоже мог похвастаться, но, разумеется, меньше), что было совсем противоположным тому, каким был мой отец. И это так завораживало, что тревожащие меня мысли постепенно отступали на второй план. 

В один из наших многих разговоров я случайно обмолвился, что в Ильвермони считался лучшим среди тех, кто своим основным предметом выбрал уход за магическими существами. Тогда я этого не знал, но его это сильно зацепило: именно поэтому, когда встретившись в очередной раз, он предложил мне рассмотреть незначительную должность (после обучения, конечно, если ты к этом готов, Джо) в МАКУСА, я не сразу понял, откуда у него возникла такая идея. Но я согласился, и это, было, возможно, лучшим решением в моей жизни, ибо незначительная должность быстро переросла в нечто большее. 

Мы стали не только друзьями, но и коллегами, и для меня, никогда не работавшего в коллективе, это укрепило наши отношения. Мы виделись ещё чаще, сталкиваясь, изредка, в холлах, на лестницах (ещё реже: на собраниях), переглядываясь, безмолвно приветствуя друг друга. Малышка Лайла к тому времени звала меня дядей, а Десмонд, кажется, видел во мне брата, и жизнь становилась всё насыщеннее (фениксы, оборотни, пикси, гиппогрифы и всё более немыслимые существа напрашивались в мои компаньоны), а письма моему отцу всё радостнее, что несчастье, настигшее годом позже виделось мне платой за собственную глупость. 

Стоит сказать, что кроме меня и Лайлы, у Десмонда семьи не было. И вроде это было бы не так важно, если бы не тот факт, что осенью шестьдесят шестого Десмонд Мишо погиб, оставив мне на попечение свою дочь. 

Холодными были те дни перед рождеством, как малышка плакала в своей комнатушке, отказываясь есть, пить, разговаривать. Сейчас это всё давно позади, но тогда, когда ей было всего восемь, думалось, что мир перестал вертеться на своей оси, а время остановилось. И хотя я вырастил её такой же гордой, такой же яркой, как в своё время вырастил меня мой отец, я так никогда и не смог, даже частично, заменить ей человека, которого когда-то прозвали Десмондом Мишо.

Характер:

(He believes in a beauty

He's Venus as a boy

He believes in a beauty and gentle) 

Джон создан защищать: у Джона хватка ласковая, почти воздушная, а руки умелые, как у предков. 

Без Джона было бы, наверное, хуже — темнее — потому что Джон тёплый, как летнее солнце, как нагретые лучами солёные волны. Потому что Джону важно, чтобы всё было отлично, чтобы существа, любимые, родные, были в безопасности, чтобы отцу было не больно, а Лайла танцевала чаще. Потому что в Джоне любви столько, а отдавать её практически некому. 

Джона доверять не научили — ему легче работать одному, справляться без чужой помощи. У него секретов огромная сокровищница: рассказать бы их кому-нибудь, чтобы дышать стало проще, да вот только плохих привычек слишком много, а избавляться от них тяжелее чем терпеть. 

У него память ужасная — ему бы на себя посмотреть со стороны, чтобы вспомнить, понять, каков он для окружающих. Вылезти бы на секунду из дышащего тела, разглядеть как следует то, что из него слепил больной отец. Так бы лучше стало: и для него, и для людей вокруг. 

Ему бы посвятить себя чему-нибудь кроме магических существ: позволить себе переступить черту, навстречу к новому. 

Он знает, что о нём думают коллеги, знает, что во многом они правы: характер у него, по мнению людей с ним незнакомых, трудный. Джон: отстранённый, самоуверенный, чужой. 

Будь Джон чуть старше, он бы, скорее всего, не вышел бы таким несуразным: им бы занялись с самого детства, выпрямив вечно согнутую спину и исправив нелепую походку. Из него бы сделали достойного наследника многовекового рода, научив быть менее чувствительным, запретив желать слишком яро. 

Дополнительная информация:

[spoiler title=Десмонд][/spoiler]

[spoiler title=Одежда][/spoiler]

★ Патронус — русская голубая кошка. 

★ Богарт — разочарованный отец. 

★ Персонажи-ассоциации: Теодор Декер, Том Блейк, Пол Эджкомб, Энди Дюфрейн и Джонни Кейд. 

Цитата: делулу от 06.01.2025, 23:23

Цитата: стереоняша ★ от 06.01.2025, 23:13

@autumnasthma 

// если что-то не совпадает с каноном — поправьте 

Анкета на взрослого:

Имя, фамилия: 

Джон «Джонни» Сайлас Рене Хардинг | John «Johnny» Silas René Harding 

Возраст: 

36 лет | 30. 10. 1938

Внешность: 

[spoiler title=★★★][/spoiler]

Образование:

Ильвермони, факультет Птице-гром.

Род занятий: 

Сотрудник отдела по защите магических существ.

Чистота крови: 

Чистокровный.

Волшебная палочка: 

Кедр, шерсть Вампуса, 10 ½ дюймов.

Биография: 

(Mister Sifter sold me songs

When I was just sixteen

Now he stops at traffic lights

But only when they're green)

В те времена, когда мой отец был ещё достаточно молод, когда сила — древняя и родная — ещё теплилась в нём, а тело его ещё поддавалось приказам разума, он рассказывал мне истории, что передавались из поколения в поколение, и которые когда-то давно он впервые услышал из уст собственного отца. 

Погоня за белым оленем ; битвы при полной луне ; исцеления, чудеснейшие исцеления ; танцы, в полях, на холодном, скрипучем паркете, на мягчайших восточных коврах ; любовь, дикая, настоящая, буйная, пропитанный ею воздух над рыжими, тёмными, русыми головами ; дары, волшебные, редкие ; всё это было наше, моё, твоё.

Наш род был старинным и запутанным — кровь коренных народов, прибывших на континент англичан и холодных русских смешивались во мне, словно зелье, служа, подобно люмосу, блестящим напоминанием о бесконечном кладезе знаний, что скрывало яркое волшебство нашей семьи. Столько всего было известно нам, столько силы у нас было: отец так часто об этом говорил, ибо хотелось ему, так же, как хочется и мне, чтобы гордость, которая хранилась в нас никогда не умирала — чтобы каждая ветвь рода знала себе цену. 

И хотя к тому времени, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы полностью прочувствовать всю былую могущественность предков, от давней величественности уже ничего не оставалось, (пыльный особняк ; гниющие переплёты ; молчание со стороны именитых гостей), во мне всегда была уверенность: таких как мы не свете больше не сыскать. 

Отец рассказывал многое: о предках-целителях, о тех, кому под силу было заполучить мех Вампуса. О тех, что укрепили в нас любовь к существам беззащитным. Но главное: он рассказывал о матери, что в моих воспоминаниях всегда была мёртвой, далёкой. 

Моя мать умерла при родах — она всегда была слабее — ибо род её прокляли ещё во время его зарождения, и шансов прожить долгую жизнь у неё почти что не было. Но из рассказов отца я узнал, что волосы у меня были точь-в-точь как у неё, и что глаза у меня сверкали так же красиво, а голос иногда звучал так же прелестно.

Отец мой назвал меня Джоном, потому что вопреки законам и вере нашего народа не-маги ему нравились, хоть и казалось ему, что люди, в жизнях которых не было магии были грустны и непримечательны. Джон: совсем простецкое имя, но мною любимое (хотя ещё ласковее слуху было мягкое Джонни). Джон: пафосное, обычное, моё. 

Мы любили друг друга крепкой, взаимной любовью: любили так, как положено, как должны любить друг друга отец и сын. Мы понимали друг друга: у меня никогда не было кого-то, кроме отца, из-за чего всё своё время я проводил с ним, запоминая его привычки и выучивая его наизусть. Отец был единственным, кто знал меня настоящего — ни одна служанка не могла успокоить меня, помочь мне, заставить меня улыбаться так, как это мог мой отец. И этого всегда было достаточно — в большом, уединённом доме где кроме нас с отцом проживали лишь старый, ворчливый эльф и одинокая служанка, долгое время ничего не менялось. 

Отец даровал мне знания, спокойное, скрытое от посторонних глаз детство и рутину, привычную. За это я навсегда останусь ему благодарен.

Но всё-таки, из примечательного: красный от бега отец и золотистое свечение снитча у него за спиной, горькие снадобья от всего-всего-всего, разноцветные ванны после долгих часов на лужайке за домом и безнадёжно испорченные рубашки, которые даже Бо (служанка: имя её писалось чудеснейшим образом — Beau) не могла спасти. Из давно забытого (?): ужаснейшая боль в ноге, сломанная в нескольких местах кость и оставшаяся чёрной меткой хромата. 

До сих пор эти воспоминания являются неотъемлемой частью меня, как человека — хотя я, к несчастью, уже совсем не такой, как прежде, и дело тут не во взрослении, а в том, что мир за пределами усадьбы совсем иной — не помни я их, взрослую жизнь я встретил бы совсем другим. 

Вероятно, именно из-за проведенного в просторной усадьбе беззаботного детства обучение в Ильвермони далось мне так тяжко. Не привыкший к большой, пубертатной толпе, в свои мизерные двенадцать, всё, чего я хотел, это вернуться домой. Общаться я умел только со взрослыми: моим лучшим другом всегда был отец, а других детей я видел настолько редко, что встречи эти можно было сосчитать по пальцам одной руки. Я был, мягко сказать, социально некомпетентным ребёнком, хотя чаще всего мои сверстники приходили к заключению, что я, незнакомый им прежде, обладал не слишком выдающимися умственными способностями. Меня это не сильно задевало — я был гордым, таким, каким вырастил меня отец. 

Ильвермони: одно название будоражит меня до сих пор, хотя в последний раз я был там почти двадцать лет назад. Ильвермони: место, в котором обучение казалось пыткой, в котором дом казался ещё милее, чем прежде. Ильвермони: почти вибрирующие от волшебства стены, тёмные, пахнущие влагой углы, глазницы, словно пустые, спрятанные под уложенными чёлками. Ильвермони: место, в котором ещё сильнее окрепла моя любовь к магическим существам. 

Ильвермони — все семь лет я провёл там, как и положено достойному Американскому волшебнику, терпя, стойко, неприязнь своих товарищей. Уроки давались мне сносно (выбивались из общей массы только забота о магических существах и заклинания), в квидитч я, увы, не играл с самого детства, ибо с восьми метла вызывала ужас вместо восторга (заметно хромая, я походил на гадкого утёнка: непривлекательного и неспортивного), а друзей, как таковых, у меня не имелось (но к счастью, где-то на фоне было несколько знакомых). И этого тоже было достаточно.

К пятому курсу, когда я наконец привык возвращаться в школу каждый новый учебный год, и когда лицо моё стало достаточно мужественным, чтобы иногда получать валентинки в виде розовых сердец с крыльями, мой отец сильно состарился, в результате чего сильно захворал. Несмотря на то, что я всегда знал его седым и немного медленным, в первые же каникулы того года, я, вернувшись домой, обнаружил, что за те несколько месяцев, что мы с ним не виделись, он успел постареть почти на десятилетие. Никогда — никогда, Боже упаси, никогда — раньше я не видел его таким... высушенным, таким больным. Таким маленьким. 

Бо ухаживала за ним, как могла: на каникулах эта должность была на мне, но я не жаловался, ибо это меньшее, что я мог сделать, чтобы в полной мере отплатить отцу за счастье, дарованное мне им. Я не знаю что с ним произошло за то короткое время, что меня не было — тоже проклятье? возраст? стресс? — но отец так и не поправился, не стал таким, каким я его помнил. Не выпрямился вновь: наоборот, в пятьдесят шестом ноги его отказали на совсем, а после, в пятьдесят девятом, и разум стал туманным. 

Школу я окончил почётно, хотя мыслями я всегда был рядом с отцом: как он сейчас? Стало ли ему хуже? Я потерял интерес ко всему, кроме существ, что я любил, пожалуй, почти так же сильно, как и отца (у меня, как я говорил ранее, это в крови) — я отдалился от однокурсников дальше, чем негласными социальными правилами это было дозволено. В тот период будущее казалось простым: провести всю жизнь рядом с отцом, зарабатывая как попало, вытягивая из наследства всё, до последних монеток. По-иному просто быть не могло: это казалось моим долгом, так было решено предками. 

И первое время после окончания Ильвермони всё так и было: утром, ещё до восхода солнца, я проходился по тропинкам вниз, спускаясь к ручейку, и набрав полный кувшин ледяной воды возвращался домой, приступая к готовке, помогая Бо, ожидая, пока отец наконец проснётся. Обычно он просыпался ближе к полудню, жалуясь еле слышным голосом на тошноту. Я умывал его, кормил его, развлекал его, читая книги и колдуя иногда что-то совсем простенькое. Иногда мы выходили с ним на прогулку: он, крепко вцепившись в меня, пытался ходить сам, но чаще всего я выкатывал его в кресле (удобнейшее изобретение не-магов), укрыв его острые, старческие колени с лёгким тремором толстым пледом. Иногда меня сменяла Бо, или даже эльф (которого, если память меня не подводит, звали Тибби), и тогда я мог работать: удивительно, но каким-то невероятным образом, мой талант ("призвание") — способность работать с магическими существами — запомнился моим школьным товарищам, и иногда они выискивали меня ради того, чтобы я взглянул на приобретенные ими животные (я просил за работу меньше, чем более квалифицированные специалисты). 

Так могло бы продолжаться вечно, но отцу моё присутствие начало надоедать. И не потому что я проводил с ним слишком много времени, совсем нет, просто моему отцу казалось, что ухаживая за ним, я тратил самые важные годы своей жизни. В чём-то он безусловно был прав — к двадцати одному я редко выходил из дома, ни разу не ходил с кем-то на свидание (многие мои одноклассники ещё со школы были помолвлены) и всё ещё плохо понимал, как работает взрослая жизнь, но я, в силу своей обеспокоенности, не хотел его слушать. И всё же отец настаивал, чтобы я покинул родной дом, и я, не желая огорчать его, сделал всё возможное, чтобы тому было комфортно, прежде чем собрать вещи (маленький чемодан с потемневшими от многочисленной носки рубашками, брюками и вельветовым пиджаком) и наконец по-настоящему уйти. 

Признаться, поначалу было ещё хуже, чем когда я впервые ступил на территорию Ильвермони — город я невзлюбил ещё мальчиком, так же как и не полюбились мне рычащие машины и высокие, многоэтажные здания. В непривычной обстановке я чувствовал себя ребёнком, неопытным и несуразным, потерявшимся посреди закоулков, без единого пути домой. В маленькой комнате, что я снимал на улице, название которой я уже не помню, было тесно, и ветер, который редкими порывами задувал в окно был чужим и тяжёлым. Много времени понадобилось мне, чтобы свыкнуться, и много ночей я провёл, думая о траве, что доставала мне до бёдер, и о птицах, что свободно летали над моей головой. Непозволительно много — я понимаю это только сейчас — но в итоге и Нью-Йорк стал мне мил. 

Я часто менял работу: руки скучали по старым знакомым, и держа в руках магические побрякушки я не раз представлял волшебство.

А летом шестьдесят четвёртого я встретил своего первого друга — Десмонда Мишо. 

Мишо был известным аврором (именно из-за него я в итоге и получил должность в МАКУСА) и встретились мы, когда я работал в лавке у одной довольно известной в узких кругах Леди Уинстенли. Я не знаю, чем так привлёк его тогда: возможно своей неопытностью, или своим нежеланием слушаться приказов достопочтенной Леди (проси за безделушки больше, Джонни), но так вышло, что вскоре случайные встречи переросли в дружеские обеды и долгие разговоры, запиваемые чем-то покрепче. 

Десмонд был добродушным, открытым и ответственным — у него была дочка, Лайла, складочка между бровей и высокая должность в Конгрессе. Жены у него не было, но его коллеги часто шутили, что тот был женат на своей работе: я восхищался тем, как его вечно тянуло в горячие точки, и тем, как любим он был всеми (иногда я ловил себя на мысли, что немного завидую). Он слушал меня, но что страннее всего — он не был похож на моего отца, под каким углом не смотри (не-маг психолог с которой я некоторое время встречался по вечерам часто говорила, что из-за моей прежней изоляции и привязанности к единственному родителю знакомых я выбирал по принципу "похож - непохож"). Мишо был резвым, не очень разговорчивым и популярным среди женщин (чем я тоже мог похвастаться, но, разумеется, меньше), что было совсем противоположным тому, каким был мой отец. И это так завораживало, что тревожащие меня мысли постепенно отступали на второй план. 

В один из наших многих разговоров я случайно обмолвился, что в Ильвермони считался лучшим среди тех, кто своим основным предметом выбрал уход за магическими существами. Тогда я этого не знал, но его это сильно зацепило: именно поэтому, когда встретившись в очередной раз, он предложил мне рассмотреть незначительную должность (после обучения, конечно, если ты к этом готов, Джо) в МАКУСА, я не сразу понял, откуда у него возникла такая идея. Но я согласился, и это, было, возможно, лучшим решением в моей жизни, ибо незначительная должность быстро переросла в нечто большее. 

Мы стали не только друзьями, но и коллегами, и для меня, никогда не работавшего в коллективе, это укрепило наши отношения. Мы виделись ещё чаще, сталкиваясь, изредка, в холлах, на лестницах (ещё реже: на собраниях), переглядываясь, безмолвно приветствуя друг друга. Малышка Лайла к тому времени звала меня дядей, а Десмонд, кажется, видел во мне брата, и жизнь становилась всё насыщеннее (фениксы, оборотни, пикси, гиппогрифы и всё более немыслимые существа напрашивались в мои компаньоны), а письма моему отцу всё радостнее, что несчастье, настигшее годом позже виделось мне платой за собственную глупость. 

Стоит сказать, что кроме меня и Лайлы, у Десмонда семьи не было. И вроде это было бы не так важно, если бы не тот факт, что осенью шестьдесят шестого Десмонд Мишо погиб, оставив мне на попечение свою дочь. 

Холодными были те дни перед рождеством, как малышка плакала в своей комнатушке, отказываясь есть, пить, разговаривать. Сейчас это всё давно позади, но тогда, когда ей было всего восемь, думалось, что мир перестал вертеться на своей оси, а время остановилось. И хотя я вырастил её такой же гордой, такой же яркой, как в своё время вырастил меня мой отец, я так никогда и не смог, даже частично, заменить ей человека, которого когда-то прозвали Десмондом Мишо.

Характер:

(He believes in a beauty

He's Venus as a boy

He believes in a beauty and gentle) 

Джон создан защищать: у Джона хватка ласковая, почти воздушная, а руки умелые, как у предков. 

Без Джона было бы, наверное, хуже — темнее — потому что Джон тёплый, как летнее солнце, как нагретые лучами солёные волны. Потому что Джону важно, чтобы всё было отлично, чтобы существа, любимые, родные, были в безопасности, чтобы отцу было не больно, а Лайла танцевала чаще. Потому что в Джоне любви столько, а отдавать её практически некому. 

Джона доверять не научили — ему легче работать одному, справляться без чужой помощи. У него секретов огромная сокровищница: рассказать бы их кому-нибудь, чтобы дышать стало проще, да вот только плохих привычек слишком много, а избавляться от них тяжелее чем терпеть. 

У него память ужасная — ему бы на себя посмотреть со стороны, чтобы вспомнить, понять, каков он для окружающих. Вылезти бы на секунду из дышащего тела, разглядеть как следует то, что из него слепил больной отец. Так бы лучше стало: и для него, и для людей вокруг. 

Ему бы посвятить себя чему-нибудь кроме магических существ: позволить себе переступить черту, навстречу к новому. 

Он знает, что о нём думают коллеги, знает, что во многом они правы: характер у него, по мнению людей с ним незнакомых, трудный. Джон: отстранённый, самоуверенный, чужой. 

Будь Джон чуть старше, он бы, скорее всего, не вышел бы таким несуразным: им бы занялись с самого детства, выпрямив вечно согнутую спину и исправив нелепую походку. Из него бы сделали достойного наследника многовекового рода, научив быть менее чувствительным, запретив желать слишком яро. 

Дополнительная информация:

[spoiler title=Десмонд][/spoiler]

[spoiler title=Одежда][/spoiler]

★ Патронус — русская голубая кошка. 

★ Богарт — разочарованный отец. 

★ Персонажи-ассоциации: Теодор Декер, Том Блейк, Пол Эджкомб, Энди Дюфрейн и Джонни Кейд. 

@scaramouse 

принят!!!!!!!

Цитата: rougon macquart от 07.01.2025, 15:11

//на словах я Лев Толстой а на деле

=> @autumnasthma

Имя, фамилия: Серж Шантегрейль [ Serge Chantegreil ]. 

Возраст: 53-54 года. 

Внешность: 

[spoiler title="   "]

Это Михаил Зощенко, и я настолько отчаялась, что выбрала его

Мне правда не хотелось, честно

[/spoiler]

⭑.ᐟ Детали внешности

⋆ Серж прикладывает немало усилий к тому, чтобы выглядеть хорошо. Что-то магией, что-то простыми уходовыми (насколько они вообще были продвинуты в семидесятые) средствами он корректирует своё лицо, избавляясь от всего, что ему не нравилось, и дополняя те детали, которые в своей внешности он считает удачными.

⋆ Имеет привычку постукивать безымянным пальцем правой руки, когда нервничает.

⋆ Несмотря на строгие предпочтения в одежде, почти всегда (исключая, разве что, самые формальные случаи) носит толстое, золоченое, не очень аккуратное кольцо, представляет его "семейной реликвией". 

Образование: обучался в Шармбатоне, на факультете Мертриз* (студенты этого факультета властолюбивы и амбициозны, часто проявляют склонность к социальным наукам, нередко преуспевают в политике, юриспруденции). 

[spoiler title="*"]

Не уверена в том, насколько это каноничная инфа. В книгах и фильмах об этом, насколько я знаю, не упоминается (вообще акцент на Шармбатоне не делается), но пусть уж будет

[/spoiler]

Род занятий: делегат Международной конфедерации магов от США. Деятельность Конфедерации разнообразна, но в основном сосредоточена вокруг объединения различных магических сообществ по всему миру, сотрудничества волшебников, коллективного решения важных политических и социальных проблем, и тому подобное (Конфедерация в мире магов — это наша ООН). 

Чистота крови: чистокровный.

Волшебная палочка: пихта, 11 и 2/4 дюйма, сердечная жила дракона. Гибкая, лёгкая, пружинистая. Сильна в трансфигурации. Нежно кремового цвета с тёмными округлыми прожилками и витиеватой резьбой у основания.

Биография:

Шантегрейли в своё время были семьёй важной: древней, благородной до жути, очень чопорной. Однако к двадцатому веку, пережив  кризисы, ударившие по всей Европе, жуткие болезни, но что самое главное — существенные потери в Первой магловской мировой войне (чем достопочтенные Шантегрейли были очень возмущены: по вине этих грязных созданий мы теряем былую славу!), они значительно обнищали. Шантегрейли были классическим семейством волшебников-аристократов: устаревшим, ветхим и ненужным. Портреты её членов давно уже покрылись слоем пушистой пыли.

Серж был единственным мальчиком среди своих четырёх сестёр и воспитывали его как короля. Старомодные привычки все еще сохранились в мышлении Шантегрейлей — мальчик-наследник для них был всем. Сержа может и не баловали, в привычном, по крайней мере,  понимании этого слова, но растили с заметно большей заботой, нежели его сестёр. Сержу самое лучшее — незыблемое правило, которому дочери Шантегрейлей подчинялись пусть и с обидой, но беспрекословно.

И все же Серж к сёстрам, как и сестры к Сержу, был очень привязан. Манон — самая старшая, надменная и амбициозная, учила Сержа магическому праву, Жермена, которую из-за внутренней и физической силы прозвали “Маленькой Валькирией”, помогала ему с заклинаниями. Серж в свою очередь наставлял своих младших сестёр, Полин и Женевьеву. Детьми они были дружными, несмотря на различия. Порой ссорились, но непременно мирились. Они сохранили превосходные отношения даже повзрослев. И все же Серж понимал, что его явно главенствующее положение над сёстрами, предпочтение, которое выказывали ему родители, что все это будоражит их завистью. Но он был слишком самодоволен, чтобы это признать.

Серж получил неплохое начальное домашнее образование, пусть и несколько ограниченное предубеждениями его родни, и этого хватило ему для того, чтобы смело и уверенно начать обучение в Шармбатонской академии магии. Усердия и терпения, необходимого для достойной учёбы, у Сержа не было, но были шарм, услужливость и мастерское умение приукрашивать свои заслуги. Он брал не умом, он брал приятностью и напускной заинтересованностью. Он создал себе удачный вид ученика крайне надёжного, это настроило профессоров в его пользу. На старших курсах ему доверили значок старосты своего факультета.

Почти по всем предметам способности Сержа не превышали средних, и все же он был необъяснимо хорош в трансфигурации. Эта сложная дисциплина давалась ему без особого труда. Это очень сыграло ему на руку: его успех в такой тяжёлой области давал понять, что человек он крайне талантливый. В Шармбатоне трансфигурацию изучали скорее как науку теоретическую, нежели как что-то применимое на практике, а когда Серж преобразовал привычные академии техники в эффективные атакующие заклинания, его сделали местной знаменитостью.

Халатным к учёбе он был в значительной степени из-за собственной застенчивости. Серж был центром родительских симпатий, их маленьким сокровищем, драгоценностью, в которую они вложили немало своих сил. Он полагал, что оценивали его чересчур высоко, а потому так сильно боялся их подвести. Но на свои возможности он не полагался, боялся — и зря. В опасениях показаться глупым и смешным, он всячески избегал проявлений своих магических качеств. Трансфигурация раскрывала его тайный пыл, дарила гордость за себя самого, а гордость была ему так нужна.

Уже будучи подростком Серж проявлял значительный интерес к политике. Эту сферу он считал себе близкой, ведь у него было все, чтобы стать значительной государственной шишкой: он умел убеждать, он умел говорить, он умел настроить других хорошо по отношению к себе. Была в нем и та заметная неискренность, которая звучит вполне чистосердечно из уст политиков. Он видел себя в качестве главы бюро во Французском министерстве магии, он считал эту должность очень изящной.

Его внимание касалось и истории, и магического права. Ошеломительные навыки трансфигурации были для него приятным дополнением его способностей, а не ключевыми из них. Серж, кроме того, тщательно изучал языки, как распространённые, так и вымершие. Втайне от родителей он держал и интерес к маглам, интерес нерешительный и робкий, совсем по-детски наивный. Он рос среди волшебников и волшебниц, маглов знал лишь со строгих наставлений родителей о важности чистоты крови, и потому видел в них что-то очень трогательное.

Процесс обучения сильно подпортили беспорядки в Европе. Грин-де-вальд с его многочисленной армией волшебников-кретинов, желавших кровопролития (и кровь должна быть непременно грязной), принёс министерствам немало проблем. Замешалась даже Америка: тёмный волшебник очутился и там. Был недолгий период, когда родители его только о Грин-де-вальде и говорили, в основном в положительном свете. Когда тот начал откровенную борьбу, они сменили свою точку зрения на более лояльную. Серж очень хорошо запомнил панику в академии.

Замок Шармбатона охранялся лучше, чем большинство магических школ по всему миру. Это было тщательно спрятанное изолированное здание, проникнуть куда было тяжело. И все же охрана ужесточилась в десятки, сотни раз, когда прошли хоть малейшие слухи о том, что Грин-де-вальд во Франции.

Все закончилось ближе к окончанию тридцатых, когда Серж уже заканчивал академию. Результаты его экзаменов были достаточно высоки. Но самым главным для него было то, что профессора его обожали, а сверстники почитали за пример для подражания. Он не собирался быть любимчиком учителей, охотно стучавшим на своих однокурсников, если те нарушали правила. Он был добродушен и к ним и завоевал большие симпатии со всей школы. Обаятельный и лёгкий на подъём Серж нравился многим. Отталкивал разве что его вспыльчивость, временами даже резкость. Но то были мелочи, и мелочи эти нередко казались привлекательными. В своей злобной эмоциональности Серж был каким-то глубоко уязвимым и нежным.

Ему пророчили великое будущее во французском министерстве, но началась война, война, развязанная маглами, ведомыми предубеждениями и собственной глупостью, и Сержу пришлось на время оставить свои амбиции. В стране было небезопасно, магический мир подвергался тому же риску, какому подвергался магловский. Серж осознавал все возможные потери и очень боялся их потерпеть. Он мог бы воспользоваться хаосом в министерстве, чтобы состряпать себе хорошую карьеру, но не сумел вовремя подстроиться. Шантегрейли покинули страну, как покинули её многие семьи, спасая свои шкуры. 

США была самой привлекательной страной для мигрантов в сороковые годы. Дух Америки, развивающейся столь стремительно, стоял ярким светлым пятном на фоне полуразрушенной от войн и бедности Европы. Штаты переживали лучшие времена: за Второй мировой последовало окончание Великой депрессии. Кризис все ещё остался, и все же это была далеко не та нищая Америка, какой она была пару лет назад.

Для волшебников ситуация была та же, что и для маглов. Шантегрейли даже пользовались своего рода популярностью в местных магических кругах. Бежавшие из родных стран волшебники теснились друг к другу, желая объединить усилия, так что Шантегрейлям переезд пошёл на пользу. К счастью, их важным семейным качеством, передававшимся по наследству, была гибкость. В той ситуации, какая застала бы врасплох многих других на их месте, они смогли выбраться сухими из воды.

Когда в Штатах, несмотря на удалённость от основных боев, все же начались беспорядки, Серж очень быстро схватился за возможности. По окончании курсов, он пробовался в департамент магического правопорядка — в МАКУСА он был самым крупным и значимым. Так или иначе, остальные департаменты невольно подчинялись его приказам. Президент полагался на сильную поддержку именно департамента магического правопорядка, и поначалу Серж метил в главы. Он полагал, что у него есть необходимые знания в этой области. Серж любил власть, тонкую и скрытую, его тщеславному нутру это нужно было, как воздух.

Серж работал ночи напролёт, желая заслужить внимание руководства. Он рассчитывал на то, что его репутация надёжного работника привлечёт к себе внимание вышестоящих лиц. Ему нужно было, чтобы его взяли под покровительство, а дальше он намеревался выкарабкаться сам. Серж занимал своими отточенными шармбатоновским образованием манерами, прекрасным знанием политической игры и тактики. Но ему пришлось сильно постараться, чтобы оказаться в хорошем положении. 

Он сошёлся с влиятельным светским кругом, многие члены которого имели косвенное, но здорово ощутимое влияние на действие политики МАКУСА. Через этих людей Серж рассчитывал получить желанное место высокопоставленного сотрудника департамента, в каком он работал. Его планы изменились, когда ему повстречалась дочь посланника Конфедерации магов, легкомысленного человека по фамилии Монье. Луиза была прелестным юным созданием, любопытным и жизнерадостным. Они мгновенно полюбили друг друга.

Сержа и Луизу объединяло их лёгкое, жадное отношение к жизни. Оба из них в какой-то степени были лицемерами: Серж под своим напускным усердием скрывал прожорливые стремления, какие нельзя было удовлетворить одной только долгой работой, а Луиза была далеко не так весела, какой часто преподносила себя на вечеринках. Пока Серж, заявляя начальству о своей благопристойности, аккуратно преувеличивал свои заслуги, переворачивал определённые инциденты с ног на голову, дабы получить из них пользу, и подговаривал людей вокруг к своему выдвижению, Луиза, звонко и фальшиво хихикая и танцуя под задорный джаз, в глубине души чувствовала себя совершенно пустой.

Луиза считала себя очень несчастной, потому что не была в состоянии понять, что именно её не устраивает. Она не любила копаться в себе, она полагала, что свою меланхолию она может залить веселящей водой или затоптать мелкими шажками, оттачивая танго (танцы были одним из её самых значимых хобби). Она видела идеальной именно такую жизнь: беспечную, бурную и шумную, поэтому настоящие поводу её безосновательной грусти от неё ускользали.

Серж не видел этого и очень радовался, что его партнёршей оказалась такая приятная девушка. Он, как и Луиза, не очень любил думать о чувствах. Он был молод, глуп и безобразно притязателен, для него главной мерой человеческого счастья было его положение.

Вскоре после их первого поцелуя Серж и Луиза сыграли пышную свадьбу. Война к этому моменту уже закончилась, времена наступили спокойные. Когда же прошло известие, что вместе с Гитлером в Лету канул и Грин-де-вальд, это стало полным триумфом. Свёкор Сержа, отец Луизы, похлопотал, чтобы Сержа взяли в Конфедерацию.

Поначалу Серж сомневался в сердечном предложении Монье принять его. Он понимал, что положение МАКУСА по отношению к американской делегации главенствующее, ему не хотелось бросать нажитые связи в департаменте магического правопорядка. Серж приобрёл определённый статус и считал преступным вот так от всего отказываться. Но Монье предоставил ему возможность легко и просто, безо всякого притворства и усилий, получить заветное высокое место, всего лишь в честь того, что Серж стал членом семьи. Свою позицию он подкреплял весомыми доводами: Конфедерация — старинная и важная организация, влияющая непосредственно на политику многих сообществ магов. Разумеется, справедливо заметить, что на неё давят министерства, но это скорее сторонняя проблема, нежели главный повод отказаться от этого заветного шанса. Конфедерация требует ровно тех качеств, которые были у Сержа: обаятельности, убедительности и находчивости. Это тонкое, дипломатическое дело, работа в министерстве не идёт ни в какое сравнение с хорошей должностью в делегации.

При тщательном обдумывании (Серж, при всей своей импульсивности, был очень серьёзен в некоторых вопросах), Серж все же согласился, пусть и нервничая. К тридцати годам Серж стал сотрудником американской делегации. Работа это была довольно скучная, но — как и говорил  Монье, — не такая грубая, какая у него была раньше. Переход с одной должности на другую был мягким и почти незаметным, Серж сохранил всех своих былых покровителей и друзей. Опыт работы в МАКУСА подарил ему значительный авторитет и вес в глазах других делегатов.

Ушла необходимость в услужливой лживости, Серж стал сам себе хозяин. Это только подожгло и без того раскалённые угольки его самодовольства. Он стал ещё вспыльчивее, ещё раздражительнее, чем раньше, будучи важным человеком, он прощал себе дрянные поступки слишком легко.

Его хорошие отношения с семьёй Монье закончились в пятьдесят четвёртом году, когда Серж и Луиза расстались. Брак их не был крепким, он был удручающим, и обе стороны решили, что лучшим решением было бы его прекратить. Раньше они сковывали себя ненужными обязательствами, а теперь были совершенно свободны. Луиза, конечно, не утратила своей скрытой уязвимости и тоски, а Серж остался все таким же самонадеянным дураком, и им было намного лучше порознь. Расставание не было болезненным. Друзьями они не остались, и все же завершили отношения на спокойной ноте. Терять им было нечего.

По делам Конфедерации Сержу приходилось нередко разъезжать по другим странам, большую часть своего времени он проводил в многочисленных командировках. Работа у него была не самая сложная, но весьма утомительная. Различные споры и разногласия среди магов требовали определённых решений, для этого Конфедерация и требовалась. Серж поднял планку и стал весьма востребованным сотрудником, ему очень доверяло руководство. Долгожданное повышение было не за горами. Он был ещё совсем молод — ему не было и сорока, — а он уже прославил себя своим дипломатичным подходом.

Это был пик его карьеры. Самое плодовитое на достижения время. Он было на высоте и отлично это понимал. Он отошёл от суетливого начала своего жизненного пути, настала пора успеха.

Во время одной из поездок в Англию Серж повстречал Гвендолин Прайс. Гвендолин была мракоборцем, очень талантливой и сильной волшебницей. Гвендолин влекла Сержа своим стойким нравом и железным характером. Её порывистые и резкие движения и властный силуэт делали её похожей на хищную птицу.

Серж так и не смог понять, чем именно он понравился Гвендолин. Он рассматривал её симпатию исключительно с точки зрения своего статуса и влияния, он не думал, что смог бы зацепить Гвендолин чем-то ещё. Серж понимал, что характер у него был скверный, но это его ничуть не смущало. Он был рад, что ему уделяют внимание. Это тешило его хрупкую гордость.

Гвендолин имела валлийские корни, но, как и Серж, жила в Штатах. Они очень быстро организовали быт. Серж и Гвендолин начали жить вместе ещё до брака, связь их была на удивление серьёзной. Серж относился к семье рассеянно, главной его заботой была работа. Гвендолин тоже любила своё дело, и всё же натурой была куда более романтичной, несмотря на свою наружную холодность, нежели внешне эмоциональный и пылкий Серж.  

В конце пятидесятых Гвендолин забеременела. Переживала она это очень тяжело, ей пришлось временно уйти с работы и затеряться в домашних делах. Деятельная и активная по духу Гвендолин плохо выносила этот вынужденный отпуск, на самом же деле нагрузивший её ещё большим количеством дел.

Гвендолин и Серж во многом были очень разными, но их объединяло то, что они оба прятали друг от друга свою постыдную трусость. Гвендолин своими твёрдыми действиями желала показаться сильнее, чем она была на самом деле. Она была как маленький зверёк, встающий на задние лапы, чтобы видеться больше. Серж был совершенно такой же, разве что его показательная сила заключалась в другом. Они не были готовы к ребёнку, пусть и пытались убедить и себя, и друг друга, что это было не так. Они этого не хотели, но искренне полагали, что кто-то из них точно хочет.

Ребёнок мог бы скрепить их хилый союз, но он лишь дал ему те трещины, которые проявились бы со временем даже без его рождения, разве что не так скоро. Они ссорились по мелочам, но так часто, что это выматывало. Они не поделили имя ребёнка — очень хрупкого и болезненного мальчика, — Гвендолин настаивала, чтобы ему дали что-то кельтское, Серж упорно желал дать французское имя. В итоге Гвендолин сдалась, и мальчика назвали Пьером, и сразу же после этого они разругались из-за того, как именно стоило бы ухаживать за ребёнком.

Серж и Гвендолин достигли того возраста, когда многие родители их поколения уже имели и по двое детей, и они были совершенно беспомощны в вопросах воспитания. Пьеру пришлось с самых ранних лет выслушивать холодные и едкие колкости, которыми его родители плевались друг в друга всякий раз, когда у кого-то из них настроение было недостаточно хорошим.

Явным показателем того, насколько пропащим был этот брак, послужила небольшая интрижка Сержа с его коллегой. Гвендолин не знала об этом, он все сказал ей сам. Он понимал свою вину, но не чувствовал её. Гвендолин даже не слишком сердилась: она и без того его презирала.

Это закончилось тем же, чем закончился и первый брак Сержа: разводом, вот только в этот раз супруги относились друг к другу отнюдь не лояльно. Они питали взаимную жгучую ненависть. Несмотря на все старания Гвендолин, Сержу удалось оставить опеку за сыном за собой, и сохранил он её исключительно из чувства уязвлённого достоинства. Пьер не был ему так уж нужен. Конечно, он любил сына, но любил отстранённо и прохладно, без лишних нежностей. Пьер это прекрасно видел, он был далеко не так мал и наивен, каким его видел отец.

Серж баловал сына и полагал, что этого будет достаточно. Пьеру редко отказывали в чем-то, чего он хотел, не в раннем детстве уж точно. Серж, теперь занимающий руководящую должность и будучи непосредственным представителем американской делегации, редко имел достаточно времени, чтобы выделить его ребёнку. Пьера не было в его расписании, поэтому он скидывал мальчика на плечи своих сестёр.

Серж совершенно не замечал, какую неприязнь питает к нему его же сын. Пьер всем сердцем любил Гвендолин и желал остаться именно с ней после развода. Тот факт, что отец не дал его матери возможность сохранить над сыном опеку, при этом сам же ничего Пьеру не давая, очень его возмущал. Он едва ли не ненавидел Сержа за то, как ужасно тот поступил с Гвендолин.

Пьер считал, что  Серж слишком многого от него требует и злился про себя за то, что не может прыгнуть выше головы. В сущности это было совсем надуманно, Серж не слишком беспокоил себя такими вопросами, как успехи своего сына. Но все-таки подавленное чувство любви и странного, беспричинного уважения к отцу сделало своё дело, и Пьер неосознанно старался быть похожим на отца: таким же беспечным, циничным и холодным. Он знал о том, как Серж был хорош в трансфигурации, пускай и в работе это качество ему было не нужно, и старался добиться тех же результатов, о каких говорили ему тётушки, рассказывая о детских годах Сержа. Пьер забивал себя учёбой и тренировками, чтобы заслужить похвалу от человека, чьего осуждения ужасно боялся одновременно. Он страшился отца, потому что знал, какую власть он невольно над ним имеет.

Когда Пьеру исполнилось восемь, Серж женился и в третий раз на молодой девушке по имени Катрин (в семье её звали Китти). Брак не продержался и нескольких месяцев, и в этот раз причина развода была скрыта ото всех. Серж очень злился на Китти, но Пьер не мог понять, почему. Как мачеху он Китти не воспринимал — слишком уж мало времени она с ним провела.

Серж Пьера в свою жизнь посвящал очень мало, и Пьер отвечал ему тем же. Во время своей учёбы в Ильвермони он был популярен среди сверстников, у него было много друзей, но никого близкого. Из-за потребности в крепком плече, на которое можно опереться, когда требуется помощь, потребности в ком-то, к кому можно обратиться, когда требуется совет, он очень привязался к профессору Эдварду Холлуорду, преподавателю трансфигурации. Серж несколько раз видел Холлуорда на встречах, инициированных администрацией Ильвермони, как правило, касающихся вопросов о изменениям в системе обучения в школе. Он показался ему очень приятным, знающим своё дело человеком. Он понятия не имел о том, что происходило под самым его носом.

Холлуорд был наставником Пьера, обучал его заклинаниям. Пьер, не знавший отцовской привязанности, полагал, что нашёл её в лице профессора. Всё вскоре это переросло в очень болезненную историю: Холлуорд, рассматривавший Пьера далеко не как болезненно неуверенного ребёнка, «преступил черту». Пьер не желал признаваться отцу до последнего, хотя бы потому, что считал себя виноватым. При всей своей общительности, он страдал от одиночества и лишь тогда осознал это полностью. Он нуждался в наставлении, в поддержке и в понимании. Через одного из своих сверстников, с каким у него сложились на удивление тесные отношения, он сделал открытое признание о случившемся, и Серж узнал об этом в числе последних.

В начале он был возмущён тем, что его же сын хранил от него такую страшную тайну. Затем он был огорчён тем, что никак не смог ему помочь. И лишь в конце ему стало стыдно за то, каким равнодушным он был всё это время. Печальный инцидент и грязное разбирательство не сблизили Пьера и Сержа, но последний стал заметно внимательнее. Пьер не был этому удивлён, он считал отца своим должником. Серж мучился от вины, и это удовлетворило презрение к нему Пьера.

И без сына и натянутых отношений с ним Серж переживал не лучшие времена. Близился закат его карьеры, его влияние значительно спадало, авторитет ставился под сомнение малочисленными, но неприятными случаями, изрядно портившими ему репутацию. Кроме того, ему страшно было становится старым. Он не готов был принять изменения своего тела. Серж был щепетилен и в глубине души очень стыдлив, и любая вещь, маравшая, как ему казалось, его внешность, воспринималась им с огромной серьёзностью. Но в первую очередь страшно ему было из-за работы. Он понимал, что скоро его сместят.

МАКУСА давило на Конфедерацию и её решения. Сержу некуда было деться. Ему стали поручать дела бессмысленные и совершенно глупые, не касающиеся важных магических проблем. На его место метили другие волшебники, а былые союзники находили более выгодные местечки. Серж чувствовал, что вскоре станет ненужным, и это его пугало. Отчаянным попытками он желал восстановить былое положение, хватался за соломинку, делал все, что было в его силах, но предотвратить неизбежного был не в состоянии. Его мучила тревога, и тревога небезосновательная. Чем дальше в своих волнениях он заходил, тем более фантастически ужасными представлялись ему исходы.

Остановить неизбежное течение времени он не мог. Он доблестно отслужил Конфедерации практически двадцать лет, и за это время научился правилам игры. В свои лучшие годы он сместил бы такого как он по щелчку пальцев, лишь попросить у важной шишки замолвить нужное словцо. Он не находил никаких иных вариантов для себя, кроме как переметнуться резко в сторону МАКУСА, уповая, что департамент магического правопорядка вновь откроет для него свои двери. Сохраняя привычный себе насмешливый вид, на самом же деле он жил одной надеждой на спасение, она билась в его сердце, как бабочка, задыхаясь от того, как сильно раздувались его тяжёлые от волнения лёгкие.

Характер:

В политике таких людей часто встретишь: внешне они собранные, холодные и уверенные, говорят с кривой усмешкой и полусонным выражением лица, чеканят язвительные фразочки, лживые, и одновременно очень искренние. Они заявят, что прислушиваются к мнением масс, они поклянутся, что пойдут на необходимые меры, чтобы разрешить проблемы недовольных, они громко выкрикнут: «Мы с вами, а с нами ли вы?», давя на те уязвимые душевные места, о каких не подозревает часть населения. За этой картинкой, блестящей и гладкой, точно вырезанной из новостной статейки, прячется, как правило, жуткая неуверенность. Неуверенность, которая порождает жадность, высокомерие и амбиции.

Серж с юных лет желал власти, славы и достатка. Окружённый вниманием в детстве, он не разлюбил внимание и будучи взрослым мужчиной, сохранил все то же инфантильное желание быть главным, возвышаться над другими, доминировать. Его хлипкую гордость, вялой лужицей распластавшуюся где-то в районе желудка, прожорливую и ненасытную, не удовлетворить простыми достижениями: ему нужно большее. Он доказывает себе свою же ценность, упорно и периодически успешно. В нём кипит жажда власти, жажда славы, жажда достатка.

Серж ровен и холоден до тех пор, пока не почувствует себя расслабленным. Он оттаивает, обнажается его вспыльчивая, пылкая натура. Он позволяет себе быть злобным, резким, гневным, позволяет впадать в уныние и тревогу, мучиться в волнениях и беспокойстве, но не позволяет проявлять ярко радость. Он скуп на приятные чувства, зато размашист в едких жестах. Серж восхищает коллег и подчинённых своим самодовольным достоинством, одновременно и отторгает близких своим равнодушием, своей раздражительностью — совершенно скверным характером.

Раздумывая о будущем, о работе и об отношениях с окружающими, Серж открывает себе собственную трусость, прикрытую величественным фасадом. Серж даже весь в своём тщеславии человек очень зажатый, не мягкий, а совершенно растаявший от давления со своей же стороны. Он маленький человечек с комплексом Наполеона, он недоволен тем, кого он из себя создал, и недовольство он переносит на других ядовитыми замечаниями, прохладным отношением или откровенной насмешкой.

Серж не способен увидеть в себе ничего хорошего, на себя он никогда не рассчитывает. Зато рассчитывает на других, и своего добивается, пользуясь другими. Приятными манерами и показной учтивостью Серж делает себе имя — делал, пока это не перестало быть необходимым. Когда требуется, он властен, когда требуется — услужлив. Серж унижает своё достоинство, пренебрегает им, стремясь завладеть чужими симпатиями, заслужить авторитет, добиться высот. Серж был поразительно ловок в искусстве влияния на людей ранее, но сейчас он стал практически неловок, и это заметно по нему ударило. Он теряет хватку, и от осознания этого впадает в глубокое отчаяние.

Дополнительная информация:

˗  ˏ  ˋ  Патронус — павлин (красивая птичка, не очень эффективная в действии).  

˗  ˏ  ˋ  Боггарт — публичное унижение, одиночество.

˗  ˏ  ˋ  Серж корит себя за отношение к сыну, но недостаточно сильно. Пьер получит великолепные связи после окончания Ильвермони, возможности, которые не снятся многим его сверстникам, и большие надежды, но никогда не получит той отцовской любви, на которую надеется.

˗  ˏ  ˋ  Из всех сестёр у Сержа наилучшие отношения с Женевьевой. Женевьева — мелкая офисная сошка, искренне наслаждающаяся своей скромной жизнью, полная противоположность своему амбициозному брату.

˗  ˏ  ˋ  Серж изредка, но все же практикует трансфигурацию, но его навыки за многие годы бездействия изрядно поубавились.

˗  ˏ  ˋ  Ассоциируется с песнями Sag mir leis je t'aime Хайди Брюль и избранными композициями из Кабаре пожилых джентльменов (Kabaret starszych panow — это польское телешоу из шестидесятых, известное в частности своими музыкальными номерами). 

Цитата: делулу от 07.01.2025, 15:34

Цитата: rougon macquart от 07.01.2025, 15:11

//на словах я Лев Толстой а на деле

=> @autumnasthma

Имя, фамилия: Серж Шантегрейль [ Serge Chantegreil ]. 

Возраст: 53-54 года. 

Внешность: 

[spoiler title="   "]

Это Михаил Зощенко, и я настолько отчаялась, что выбрала его

Мне правда не хотелось, честно

[/spoiler]

⭑.ᐟ Детали внешности

⋆ Серж прикладывает немало усилий к тому, чтобы выглядеть хорошо. Что-то магией, что-то простыми уходовыми (насколько они вообще были продвинуты в семидесятые) средствами он корректирует своё лицо, избавляясь от всего, что ему не нравилось, и дополняя те детали, которые в своей внешности он считает удачными.

⋆ Имеет привычку постукивать безымянным пальцем правой руки, когда нервничает.

⋆ Несмотря на строгие предпочтения в одежде, почти всегда (исключая, разве что, самые формальные случаи) носит толстое, золоченое, не очень аккуратное кольцо, представляет его "семейной реликвией". 

Образование: обучался в Шармбатоне, на факультете Мертриз* (студенты этого факультета властолюбивы и амбициозны, часто проявляют склонность к социальным наукам, нередко преуспевают в политике, юриспруденции). 

[spoiler title="*"]

Не уверена в том, насколько это каноничная инфа. В книгах и фильмах об этом, насколько я знаю, не упоминается (вообще акцент на Шармбатоне не делается), но пусть уж будет

[/spoiler]

Род занятий: делегат Международной конфедерации магов от США. Деятельность Конфедерации разнообразна, но в основном сосредоточена вокруг объединения различных магических сообществ по всему миру, сотрудничества волшебников, коллективного решения важных политических и социальных проблем, и тому подобное (Конфедерация в мире магов — это наша ООН). 

Чистота крови: чистокровный.

Волшебная палочка: пихта, 11 и 2/4 дюйма, сердечная жила дракона. Гибкая, лёгкая, пружинистая. Сильна в трансфигурации. Нежно кремового цвета с тёмными округлыми прожилками и витиеватой резьбой у основания.

Биография:

Шантегрейли в своё время были семьёй важной: древней, благородной до жути, очень чопорной. Однако к двадцатому веку, пережив  кризисы, ударившие по всей Европе, жуткие болезни, но что самое главное — существенные потери в Первой магловской мировой войне (чем достопочтенные Шантегрейли были очень возмущены: по вине этих грязных созданий мы теряем былую славу!), они значительно обнищали. Шантегрейли были классическим семейством волшебников-аристократов: устаревшим, ветхим и ненужным. Портреты её членов давно уже покрылись слоем пушистой пыли.

Серж был единственным мальчиком среди своих четырёх сестёр и воспитывали его как короля. Старомодные привычки все еще сохранились в мышлении Шантегрейлей — мальчик-наследник для них был всем. Сержа может и не баловали, в привычном, по крайней мере,  понимании этого слова, но растили с заметно большей заботой, нежели его сестёр. Сержу самое лучшее — незыблемое правило, которому дочери Шантегрейлей подчинялись пусть и с обидой, но беспрекословно.

И все же Серж к сёстрам, как и сестры к Сержу, был очень привязан. Манон — самая старшая, надменная и амбициозная, учила Сержа магическому праву, Жермена, которую из-за внутренней и физической силы прозвали “Маленькой Валькирией”, помогала ему с заклинаниями. Серж в свою очередь наставлял своих младших сестёр, Полин и Женевьеву. Детьми они были дружными, несмотря на различия. Порой ссорились, но непременно мирились. Они сохранили превосходные отношения даже повзрослев. И все же Серж понимал, что его явно главенствующее положение над сёстрами, предпочтение, которое выказывали ему родители, что все это будоражит их завистью. Но он был слишком самодоволен, чтобы это признать.

Серж получил неплохое начальное домашнее образование, пусть и несколько ограниченное предубеждениями его родни, и этого хватило ему для того, чтобы смело и уверенно начать обучение в Шармбатонской академии магии. Усердия и терпения, необходимого для достойной учёбы, у Сержа не было, но были шарм, услужливость и мастерское умение приукрашивать свои заслуги. Он брал не умом, он брал приятностью и напускной заинтересованностью. Он создал себе удачный вид ученика крайне надёжного, это настроило профессоров в его пользу. На старших курсах ему доверили значок старосты своего факультета.

Почти по всем предметам способности Сержа не превышали средних, и все же он был необъяснимо хорош в трансфигурации. Эта сложная дисциплина давалась ему без особого труда. Это очень сыграло ему на руку: его успех в такой тяжёлой области давал понять, что человек он крайне талантливый. В Шармбатоне трансфигурацию изучали скорее как науку теоретическую, нежели как что-то применимое на практике, а когда Серж преобразовал привычные академии техники в эффективные атакующие заклинания, его сделали местной знаменитостью.

Халатным к учёбе он был в значительной степени из-за собственной застенчивости. Серж был центром родительских симпатий, их маленьким сокровищем, драгоценностью, в которую они вложили немало своих сил. Он полагал, что оценивали его чересчур высоко, а потому так сильно боялся их подвести. Но на свои возможности он не полагался, боялся — и зря. В опасениях показаться глупым и смешным, он всячески избегал проявлений своих магических качеств. Трансфигурация раскрывала его тайный пыл, дарила гордость за себя самого, а гордость была ему так нужна.

Уже будучи подростком Серж проявлял значительный интерес к политике. Эту сферу он считал себе близкой, ведь у него было все, чтобы стать значительной государственной шишкой: он умел убеждать, он умел говорить, он умел настроить других хорошо по отношению к себе. Была в нем и та заметная неискренность, которая звучит вполне чистосердечно из уст политиков. Он видел себя в качестве главы бюро во Французском министерстве магии, он считал эту должность очень изящной.

Его внимание касалось и истории, и магического права. Ошеломительные навыки трансфигурации были для него приятным дополнением его способностей, а не ключевыми из них. Серж, кроме того, тщательно изучал языки, как распространённые, так и вымершие. Втайне от родителей он держал и интерес к маглам, интерес нерешительный и робкий, совсем по-детски наивный. Он рос среди волшебников и волшебниц, маглов знал лишь со строгих наставлений родителей о важности чистоты крови, и потому видел в них что-то очень трогательное.

Процесс обучения сильно подпортили беспорядки в Европе. Грин-де-вальд с его многочисленной армией волшебников-кретинов, желавших кровопролития (и кровь должна быть непременно грязной), принёс министерствам немало проблем. Замешалась даже Америка: тёмный волшебник очутился и там. Был недолгий период, когда родители его только о Грин-де-вальде и говорили, в основном в положительном свете. Когда тот начал откровенную борьбу, они сменили свою точку зрения на более лояльную. Серж очень хорошо запомнил панику в академии.

Замок Шармбатона охранялся лучше, чем большинство магических школ по всему миру. Это было тщательно спрятанное изолированное здание, проникнуть куда было тяжело. И все же охрана ужесточилась в десятки, сотни раз, когда прошли хоть малейшие слухи о том, что Грин-де-вальд во Франции.

Все закончилось ближе к окончанию тридцатых, когда Серж уже заканчивал академию. Результаты его экзаменов были достаточно высоки. Но самым главным для него было то, что профессора его обожали, а сверстники почитали за пример для подражания. Он не собирался быть любимчиком учителей, охотно стучавшим на своих однокурсников, если те нарушали правила. Он был добродушен и к ним и завоевал большие симпатии со всей школы. Обаятельный и лёгкий на подъём Серж нравился многим. Отталкивал разве что его вспыльчивость, временами даже резкость. Но то были мелочи, и мелочи эти нередко казались привлекательными. В своей злобной эмоциональности Серж был каким-то глубоко уязвимым и нежным.

Ему пророчили великое будущее во французском министерстве, но началась война, война, развязанная маглами, ведомыми предубеждениями и собственной глупостью, и Сержу пришлось на время оставить свои амбиции. В стране было небезопасно, магический мир подвергался тому же риску, какому подвергался магловский. Серж осознавал все возможные потери и очень боялся их потерпеть. Он мог бы воспользоваться хаосом в министерстве, чтобы состряпать себе хорошую карьеру, но не сумел вовремя подстроиться. Шантегрейли покинули страну, как покинули её многие семьи, спасая свои шкуры. 

США была самой привлекательной страной для мигрантов в сороковые годы. Дух Америки, развивающейся столь стремительно, стоял ярким светлым пятном на фоне полуразрушенной от войн и бедности Европы. Штаты переживали лучшие времена: за Второй мировой последовало окончание Великой депрессии. Кризис все ещё остался, и все же это была далеко не та нищая Америка, какой она была пару лет назад.

Для волшебников ситуация была та же, что и для маглов. Шантегрейли даже пользовались своего рода популярностью в местных магических кругах. Бежавшие из родных стран волшебники теснились друг к другу, желая объединить усилия, так что Шантегрейлям переезд пошёл на пользу. К счастью, их важным семейным качеством, передававшимся по наследству, была гибкость. В той ситуации, какая застала бы врасплох многих других на их месте, они смогли выбраться сухими из воды.

Когда в Штатах, несмотря на удалённость от основных боев, все же начались беспорядки, Серж очень быстро схватился за возможности. По окончании курсов, он пробовался в департамент магического правопорядка — в МАКУСА он был самым крупным и значимым. Так или иначе, остальные департаменты невольно подчинялись его приказам. Президент полагался на сильную поддержку именно департамента магического правопорядка, и поначалу Серж метил в главы. Он полагал, что у него есть необходимые знания в этой области. Серж любил власть, тонкую и скрытую, его тщеславному нутру это нужно было, как воздух.

Серж работал ночи напролёт, желая заслужить внимание руководства. Он рассчитывал на то, что его репутация надёжного работника привлечёт к себе внимание вышестоящих лиц. Ему нужно было, чтобы его взяли под покровительство, а дальше он намеревался выкарабкаться сам. Серж занимал своими отточенными шармбатоновским образованием манерами, прекрасным знанием политической игры и тактики. Но ему пришлось сильно постараться, чтобы оказаться в хорошем положении. 

Он сошёлся с влиятельным светским кругом, многие члены которого имели косвенное, но здорово ощутимое влияние на действие политики МАКУСА. Через этих людей Серж рассчитывал получить желанное место высокопоставленного сотрудника департамента, в каком он работал. Его планы изменились, когда ему повстречалась дочь посланника Конфедерации магов, легкомысленного человека по фамилии Монье. Луиза была прелестным юным созданием, любопытным и жизнерадостным. Они мгновенно полюбили друг друга.

Сержа и Луизу объединяло их лёгкое, жадное отношение к жизни. Оба из них в какой-то степени были лицемерами: Серж под своим напускным усердием скрывал прожорливые стремления, какие нельзя было удовлетворить одной только долгой работой, а Луиза была далеко не так весела, какой часто преподносила себя на вечеринках. Пока Серж, заявляя начальству о своей благопристойности, аккуратно преувеличивал свои заслуги, переворачивал определённые инциденты с ног на голову, дабы получить из них пользу, и подговаривал людей вокруг к своему выдвижению, Луиза, звонко и фальшиво хихикая и танцуя под задорный джаз, в глубине души чувствовала себя совершенно пустой.

Луиза считала себя очень несчастной, потому что не была в состоянии понять, что именно её не устраивает. Она не любила копаться в себе, она полагала, что свою меланхолию она может залить веселящей водой или затоптать мелкими шажками, оттачивая танго (танцы были одним из её самых значимых хобби). Она видела идеальной именно такую жизнь: беспечную, бурную и шумную, поэтому настоящие поводу её безосновательной грусти от неё ускользали.

Серж не видел этого и очень радовался, что его партнёршей оказалась такая приятная девушка. Он, как и Луиза, не очень любил думать о чувствах. Он был молод, глуп и безобразно притязателен, для него главной мерой человеческого счастья было его положение.

Вскоре после их первого поцелуя Серж и Луиза сыграли пышную свадьбу. Война к этому моменту уже закончилась, времена наступили спокойные. Когда же прошло известие, что вместе с Гитлером в Лету канул и Грин-де-вальд, это стало полным триумфом. Свёкор Сержа, отец Луизы, похлопотал, чтобы Сержа взяли в Конфедерацию.

Поначалу Серж сомневался в сердечном предложении Монье принять его. Он понимал, что положение МАКУСА по отношению к американской делегации главенствующее, ему не хотелось бросать нажитые связи в департаменте магического правопорядка. Серж приобрёл определённый статус и считал преступным вот так от всего отказываться. Но Монье предоставил ему возможность легко и просто, безо всякого притворства и усилий, получить заветное высокое место, всего лишь в честь того, что Серж стал членом семьи. Свою позицию он подкреплял весомыми доводами: Конфедерация — старинная и важная организация, влияющая непосредственно на политику многих сообществ магов. Разумеется, справедливо заметить, что на неё давят министерства, но это скорее сторонняя проблема, нежели главный повод отказаться от этого заветного шанса. Конфедерация требует ровно тех качеств, которые были у Сержа: обаятельности, убедительности и находчивости. Это тонкое, дипломатическое дело, работа в министерстве не идёт ни в какое сравнение с хорошей должностью в делегации.

При тщательном обдумывании (Серж, при всей своей импульсивности, был очень серьёзен в некоторых вопросах), Серж все же согласился, пусть и нервничая. К тридцати годам Серж стал сотрудником американской делегации. Работа это была довольно скучная, но — как и говорил  Монье, — не такая грубая, какая у него была раньше. Переход с одной должности на другую был мягким и почти незаметным, Серж сохранил всех своих былых покровителей и друзей. Опыт работы в МАКУСА подарил ему значительный авторитет и вес в глазах других делегатов.

Ушла необходимость в услужливой лживости, Серж стал сам себе хозяин. Это только подожгло и без того раскалённые угольки его самодовольства. Он стал ещё вспыльчивее, ещё раздражительнее, чем раньше, будучи важным человеком, он прощал себе дрянные поступки слишком легко.

Его хорошие отношения с семьёй Монье закончились в пятьдесят четвёртом году, когда Серж и Луиза расстались. Брак их не был крепким, он был удручающим, и обе стороны решили, что лучшим решением было бы его прекратить. Раньше они сковывали себя ненужными обязательствами, а теперь были совершенно свободны. Луиза, конечно, не утратила своей скрытой уязвимости и тоски, а Серж остался все таким же самонадеянным дураком, и им было намного лучше порознь. Расставание не было болезненным. Друзьями они не остались, и все же завершили отношения на спокойной ноте. Терять им было нечего.

По делам Конфедерации Сержу приходилось нередко разъезжать по другим странам, большую часть своего времени он проводил в многочисленных командировках. Работа у него была не самая сложная, но весьма утомительная. Различные споры и разногласия среди магов требовали определённых решений, для этого Конфедерация и требовалась. Серж поднял планку и стал весьма востребованным сотрудником, ему очень доверяло руководство. Долгожданное повышение было не за горами. Он был ещё совсем молод — ему не было и сорока, — а он уже прославил себя своим дипломатичным подходом.

Это был пик его карьеры. Самое плодовитое на достижения время. Он было на высоте и отлично это понимал. Он отошёл от суетливого начала своего жизненного пути, настала пора успеха.

Во время одной из поездок в Англию Серж повстречал Гвендолин Прайс. Гвендолин была мракоборцем, очень талантливой и сильной волшебницей. Гвендолин влекла Сержа своим стойким нравом и железным характером. Её порывистые и резкие движения и властный силуэт делали её похожей на хищную птицу.

Серж так и не смог понять, чем именно он понравился Гвендолин. Он рассматривал её симпатию исключительно с точки зрения своего статуса и влияния, он не думал, что смог бы зацепить Гвендолин чем-то ещё. Серж понимал, что характер у него был скверный, но это его ничуть не смущало. Он был рад, что ему уделяют внимание. Это тешило его хрупкую гордость.

Гвендолин имела валлийские корни, но, как и Серж, жила в Штатах. Они очень быстро организовали быт. Серж и Гвендолин начали жить вместе ещё до брака, связь их была на удивление серьёзной. Серж относился к семье рассеянно, главной его заботой была работа. Гвендолин тоже любила своё дело, и всё же натурой была куда более романтичной, несмотря на свою наружную холодность, нежели внешне эмоциональный и пылкий Серж.  

В конце пятидесятых Гвендолин забеременела. Переживала она это очень тяжело, ей пришлось временно уйти с работы и затеряться в домашних делах. Деятельная и активная по духу Гвендолин плохо выносила этот вынужденный отпуск, на самом же деле нагрузивший её ещё большим количеством дел.

Гвендолин и Серж во многом были очень разными, но их объединяло то, что они оба прятали друг от друга свою постыдную трусость. Гвендолин своими твёрдыми действиями желала показаться сильнее, чем она была на самом деле. Она была как маленький зверёк, встающий на задние лапы, чтобы видеться больше. Серж был совершенно такой же, разве что его показательная сила заключалась в другом. Они не были готовы к ребёнку, пусть и пытались убедить и себя, и друг друга, что это было не так. Они этого не хотели, но искренне полагали, что кто-то из них точно хочет.

Ребёнок мог бы скрепить их хилый союз, но он лишь дал ему те трещины, которые проявились бы со временем даже без его рождения, разве что не так скоро. Они ссорились по мелочам, но так часто, что это выматывало. Они не поделили имя ребёнка — очень хрупкого и болезненного мальчика, — Гвендолин настаивала, чтобы ему дали что-то кельтское, Серж упорно желал дать французское имя. В итоге Гвендолин сдалась, и мальчика назвали Пьером, и сразу же после этого они разругались из-за того, как именно стоило бы ухаживать за ребёнком.

Серж и Гвендолин достигли того возраста, когда многие родители их поколения уже имели и по двое детей, и они были совершенно беспомощны в вопросах воспитания. Пьеру пришлось с самых ранних лет выслушивать холодные и едкие колкости, которыми его родители плевались друг в друга всякий раз, когда у кого-то из них настроение было недостаточно хорошим.

Явным показателем того, насколько пропащим был этот брак, послужила небольшая интрижка Сержа с его коллегой. Гвендолин не знала об этом, он все сказал ей сам. Он понимал свою вину, но не чувствовал её. Гвендолин даже не слишком сердилась: она и без того его презирала.

Это закончилось тем же, чем закончился и первый брак Сержа: разводом, вот только в этот раз супруги относились друг к другу отнюдь не лояльно. Они питали взаимную жгучую ненависть. Несмотря на все старания Гвендолин, Сержу удалось оставить опеку за сыном за собой, и сохранил он её исключительно из чувства уязвлённого достоинства. Пьер не был ему так уж нужен. Конечно, он любил сына, но любил отстранённо и прохладно, без лишних нежностей. Пьер это прекрасно видел, он был далеко не так мал и наивен, каким его видел отец.

Серж баловал сына и полагал, что этого будет достаточно. Пьеру редко отказывали в чем-то, чего он хотел, не в раннем детстве уж точно. Серж, теперь занимающий руководящую должность и будучи непосредственным представителем американской делегации, редко имел достаточно времени, чтобы выделить его ребёнку. Пьера не было в его расписании, поэтому он скидывал мальчика на плечи своих сестёр.

Серж совершенно не замечал, какую неприязнь питает к нему его же сын. Пьер всем сердцем любил Гвендолин и желал остаться именно с ней после развода. Тот факт, что отец не дал его матери возможность сохранить над сыном опеку, при этом сам же ничего Пьеру не давая, очень его возмущал. Он едва ли не ненавидел Сержа за то, как ужасно тот поступил с Гвендолин.

Пьер считал, что  Серж слишком многого от него требует и злился про себя за то, что не может прыгнуть выше головы. В сущности это было совсем надуманно, Серж не слишком беспокоил себя такими вопросами, как успехи своего сына. Но все-таки подавленное чувство любви и странного, беспричинного уважения к отцу сделало своё дело, и Пьер неосознанно старался быть похожим на отца: таким же беспечным, циничным и холодным. Он знал о том, как Серж был хорош в трансфигурации, пускай и в работе это качество ему было не нужно, и старался добиться тех же результатов, о каких говорили ему тётушки, рассказывая о детских годах Сержа. Пьер забивал себя учёбой и тренировками, чтобы заслужить похвалу от человека, чьего осуждения ужасно боялся одновременно. Он страшился отца, потому что знал, какую власть он невольно над ним имеет.

Когда Пьеру исполнилось восемь, Серж женился и в третий раз на молодой девушке по имени Катрин (в семье её звали Китти). Брак не продержался и нескольких месяцев, и в этот раз причина развода была скрыта ото всех. Серж очень злился на Китти, но Пьер не мог понять, почему. Как мачеху он Китти не воспринимал — слишком уж мало времени она с ним провела.

Серж Пьера в свою жизнь посвящал очень мало, и Пьер отвечал ему тем же. Во время своей учёбы в Ильвермони он был популярен среди сверстников, у него было много друзей, но никого близкого. Из-за потребности в крепком плече, на которое можно опереться, когда требуется помощь, потребности в ком-то, к кому можно обратиться, когда требуется совет, он очень привязался к профессору Эдварду Холлуорду, преподавателю трансфигурации. Серж несколько раз видел Холлуорда на встречах, инициированных администрацией Ильвермони, как правило, касающихся вопросов о изменениям в системе обучения в школе. Он показался ему очень приятным, знающим своё дело человеком. Он понятия не имел о том, что происходило под самым его носом.

Холлуорд был наставником Пьера, обучал его заклинаниям. Пьер, не знавший отцовской привязанности, полагал, что нашёл её в лице профессора. Всё вскоре это переросло в очень болезненную историю: Холлуорд, рассматривавший Пьера далеко не как болезненно неуверенного ребёнка, «преступил черту». Пьер не желал признаваться отцу до последнего, хотя бы потому, что считал себя виноватым. При всей своей общительности, он страдал от одиночества и лишь тогда осознал это полностью. Он нуждался в наставлении, в поддержке и в понимании. Через одного из своих сверстников, с каким у него сложились на удивление тесные отношения, он сделал открытое признание о случившемся, и Серж узнал об этом в числе последних.

В начале он был возмущён тем, что его же сын хранил от него такую страшную тайну. Затем он был огорчён тем, что никак не смог ему помочь. И лишь в конце ему стало стыдно за то, каким равнодушным он был всё это время. Печальный инцидент и грязное разбирательство не сблизили Пьера и Сержа, но последний стал заметно внимательнее. Пьер не был этому удивлён, он считал отца своим должником. Серж мучился от вины, и это удовлетворило презрение к нему Пьера.

И без сына и натянутых отношений с ним Серж переживал не лучшие времена. Близился закат его карьеры, его влияние значительно спадало, авторитет ставился под сомнение малочисленными, но неприятными случаями, изрядно портившими ему репутацию. Кроме того, ему страшно было становится старым. Он не готов был принять изменения своего тела. Серж был щепетилен и в глубине души очень стыдлив, и любая вещь, маравшая, как ему казалось, его внешность, воспринималась им с огромной серьёзностью. Но в первую очередь страшно ему было из-за работы. Он понимал, что скоро его сместят.

МАКУСА давило на Конфедерацию и её решения. Сержу некуда было деться. Ему стали поручать дела бессмысленные и совершенно глупые, не касающиеся важных магических проблем. На его место метили другие волшебники, а былые союзники находили более выгодные местечки. Серж чувствовал, что вскоре станет ненужным, и это его пугало. Отчаянным попытками он желал восстановить былое положение, хватался за соломинку, делал все, что было в его силах, но предотвратить неизбежного был не в состоянии. Его мучила тревога, и тревога небезосновательная. Чем дальше в своих волнениях он заходил, тем более фантастически ужасными представлялись ему исходы.

Остановить неизбежное течение времени он не мог. Он доблестно отслужил Конфедерации практически двадцать лет, и за это время научился правилам игры. В свои лучшие годы он сместил бы такого как он по щелчку пальцев, лишь попросить у важной шишки замолвить нужное словцо. Он не находил никаких иных вариантов для себя, кроме как переметнуться резко в сторону МАКУСА, уповая, что департамент магического правопорядка вновь откроет для него свои двери. Сохраняя привычный себе насмешливый вид, на самом же деле он жил одной надеждой на спасение, она билась в его сердце, как бабочка, задыхаясь от того, как сильно раздувались его тяжёлые от волнения лёгкие.

Характер:

В политике таких людей часто встретишь: внешне они собранные, холодные и уверенные, говорят с кривой усмешкой и полусонным выражением лица, чеканят язвительные фразочки, лживые, и одновременно очень искренние. Они заявят, что прислушиваются к мнением масс, они поклянутся, что пойдут на необходимые меры, чтобы разрешить проблемы недовольных, они громко выкрикнут: «Мы с вами, а с нами ли вы?», давя на те уязвимые душевные места, о каких не подозревает часть населения. За этой картинкой, блестящей и гладкой, точно вырезанной из новостной статейки, прячется, как правило, жуткая неуверенность. Неуверенность, которая порождает жадность, высокомерие и амбиции.

Серж с юных лет желал власти, славы и достатка. Окружённый вниманием в детстве, он не разлюбил внимание и будучи взрослым мужчиной, сохранил все то же инфантильное желание быть главным, возвышаться над другими, доминировать. Его хлипкую гордость, вялой лужицей распластавшуюся где-то в районе желудка, прожорливую и ненасытную, не удовлетворить простыми достижениями: ему нужно большее. Он доказывает себе свою же ценность, упорно и периодически успешно. В нём кипит жажда власти, жажда славы, жажда достатка.

Серж ровен и холоден до тех пор, пока не почувствует себя расслабленным. Он оттаивает, обнажается его вспыльчивая, пылкая натура. Он позволяет себе быть злобным, резким, гневным, позволяет впадать в уныние и тревогу, мучиться в волнениях и беспокойстве, но не позволяет проявлять ярко радость. Он скуп на приятные чувства, зато размашист в едких жестах. Серж восхищает коллег и подчинённых своим самодовольным достоинством, одновременно и отторгает близких своим равнодушием, своей раздражительностью — совершенно скверным характером.

Раздумывая о будущем, о работе и об отношениях с окружающими, Серж открывает себе собственную трусость, прикрытую величественным фасадом. Серж даже весь в своём тщеславии человек очень зажатый, не мягкий, а совершенно растаявший от давления со своей же стороны. Он маленький человечек с комплексом Наполеона, он недоволен тем, кого он из себя создал, и недовольство он переносит на других ядовитыми замечаниями, прохладным отношением или откровенной насмешкой.

Серж не способен увидеть в себе ничего хорошего, на себя он никогда не рассчитывает. Зато рассчитывает на других, и своего добивается, пользуясь другими. Приятными манерами и показной учтивостью Серж делает себе имя — делал, пока это не перестало быть необходимым. Когда требуется, он властен, когда требуется — услужлив. Серж унижает своё достоинство, пренебрегает им, стремясь завладеть чужими симпатиями, заслужить авторитет, добиться высот. Серж был поразительно ловок в искусстве влияния на людей ранее, но сейчас он стал практически неловок, и это заметно по нему ударило. Он теряет хватку, и от осознания этого впадает в глубокое отчаяние.

Дополнительная информация:

˗  ˏ  ˋ  Патронус — павлин (красивая птичка, не очень эффективная в действии).  

˗  ˏ  ˋ  Боггарт — публичное унижение, одиночество.

˗  ˏ  ˋ  Серж корит себя за отношение к сыну, но недостаточно сильно. Пьер получит великолепные связи после окончания Ильвермони, возможности, которые не снятся многим его сверстникам, и большие надежды, но никогда не получит той отцовской любви, на которую надеется.

˗  ˏ  ˋ  Из всех сестёр у Сержа наилучшие отношения с Женевьевой. Женевьева — мелкая офисная сошка, искренне наслаждающаяся своей скромной жизнью, полная противоположность своему амбициозному брату.

˗  ˏ  ˋ  Серж изредка, но все же практикует трансфигурацию, но его навыки за многие годы бездействия изрядно поубавились.

˗  ˏ  ˋ  Ассоциируется с песнями Sag mir leis je t'aime Хайди Брюль и избранными композициями из Кабаре пожилых джентльменов (Kabaret starszych panow — это польское телешоу из шестидесятых, известное в частности своими музыкальными номерами). 

блин как же он хорош

принят!!!! @potassiumcyanide

Цитата: делулу от 08.01.2025, 01:29

[I feel like I'm just missing

Something whenever you leave

We've got all the ingredients

Except you loving me]

Имя, фамилия

Аврелий Микаэль Рихтер (Aurelius Mikael Richter)

Возраст

46 лет

Внешность

[spoiler title=" "]

Помоложе:

[/spoiler]

• У Аврелия витилиго, начавшее проявляться в подростковом возрасте. Больше всего пигмента сошло на шее, руках (некоторые пальцы у него и вовсе бесцветные) и лице – белые ресницы, кусочек брови и отдельные пряди волос. Аврелий не привык скрывать свой дефект и считает его довольно привлекательным. 

Образование

Школа Чародейства и Волшебства Ильверморни, факультет Птица-гром 

Род занятий

Заместитель президента МАКУСА

Чистота крови

Чистокровный 

Волшебная палочка

13 дюймов, клен, шерсть ругару. Гибкая, производит яркую, впечатляющую магию. Строгая, но изящная.

Биография

Его самое яркое детское воспоминание - он и его младший брат Халгримм спорят, и по вине Халгримма взрывается лампочка накаливания. Родители ругают его; семилетний Аврелий заступается за брата.

Рихтеры переехали в США более чем за сотню лет до его рождения и придерживались философии чистой крови и без всякого строгого закона Раппапорт. Кровь волшебника текла в нем с обеих сторон, передавшись через множество поколений; Аврелий был первым ребенком в семье, гордостью, которая соответствующе воспитывалась.

Вся жизнь Аврелия до поступления в школу была значительно сопряжена с Халгриммом: ближе него в семье у него никого не было. Когда Аврелию было шесть, родился его второй брат, Реджинальд; когда же ему исполнилось восемь, появилась сестра, которую окрестили Фрейей. Аврелий, хоть и был старшим ребенком, никогда не был обременен заботой о младших сиблингах; его семья, несмотря на тяжелое время, была достаточно состоятельной, чтобы нанимать нянь и гувернанток. Выучивший еще до школы некоторые основы, воспитанный благородным манерам, он был зачислен в Школу чародейства и волшебства Ильверморни.

Двери ему открыли сразу три факультета: Птица-гром, Рогатый змей и Пакваджи, но Аврелий предпочел Птица-гром, факультет авантюристов, куда традиционно поступали все Рихтеры.

Еще первокурсником преподаватели окрестили его едва ли не одаренным ребенком. Их похвала и несложный, открытый нрав Аврелия привлекали однокурсников. У него, выходца из чистокровного рода, не было и капли свойственного им снобизма в отношении маглорожденных. Аврелию ничего не стоило влиться в коллектив и завоевать там авторитет. Так продолжалось до самого конца его студенческой жизни.

Когда Аврелий был на втором курсе, в Ильверморни поступил Халгримм - на год раньше, чем ему положено. Его готовы были принять два факультета, и он поступил на Рогатый змей. От родителей Аврелий узнал, что Халгримм очень скучал по нему дома; уроки гувернантки ему разонравились, писем из Ильверморни ему не хватало, да и Аврелий не писал почти: школьная жизнь его поглотила полностью.

Увы, таким же блестящим, как его старший брат, Халгримм не стал. Халгримм не испытывал проблем в общении, но выделиться и заработать авторитет, как Аврелий, он сразу не смог (и все последующие годы учебы не сможет никогда). То, как беззаботно променял Аврелий общество Халгримма на общество своих новых товарищей с факультета, сильно разочаровало его. Учителя не видели Халгримма без сравнения с Аврелием. Дебют Аврелия затмил все, чем мог бы стать Халгримм. Они стали как небо земля: бледный, светловолосый, самую малость зажатый, строгий к себе Халгримм и яркий, любимый, выделяющийся Аврелий с достойной аристократа внешностью (к четвертому курсу у него неожиданно развилось витилиго, но и это не убавило его популярности среди однокурсников).

Аврелий преуспевал в большинстве дисциплин; казалось, что бы он ни учил, все давалось ему с неестественной легкостью. Своими учебными результатами он задал высочайшую планку как Халгримму, так и оставшимся брату и сестре, которые были еще слишком маленькими, чтобы ходить в школу. Родители его были бесконечно этому рады; их первый сын оправдал все их усилия. Нельзя было сказать, что не оправдал Халгримм - как выделялся Аврелий, и как мерк на его фоне даже более амбициозный, но менее успешный Халгримм, с которыми они так любили проводить время в детстве. Там, где Халгримм получал “хорошо”, Аврелий уже запомнился как получивший “отлично”. Халгримм пытался сделать все, чтобы хоть в чем-то превзойти брата - Аврелий понимал это, ведь не зря Халгримм еженедельно встречался с ним в дуэльном клубе, в котором Аврелий почти регулярно держался на вершине списков, хотя и было известно, что он ему не ровня? Противостояния эти были настолько регулярны, что зрители даже ставили на одного из дуэлянтов и вели отдельный счет. Халгримму удалось окончательно и подряд одолеть Аврелия только лишь на пятом курсе. 

Они все отдалялись и, хотя и противостояние факультетов тоже вносило свой вклад, в основном причина таилась в зависти Халгримма. Аврелий чувствовал это, полагая, что мало что в силах сделать с этим. Ведь сам он знал, что брат его успешен в заклинаниях, в ЗОТИ - словом, такой же незаурядный маг, который найдет свое призвание, как только перестанет гнаться за тенью брата. 

Седьмой курс обязывал его к успешной сдаче экзаменов. Обязывал даже не Аврелий сам себя, а его родители - впервые за семь лет они вдруг оказались обеспокоены итоговыми результатами старшего сына, в которых тот ни разу не давал повода усомниться. 

Накануне отъезда он впервые серьезно впервые поругался с родителями (из-за какой-то мелочи, едва ли достойной упоминания). Чем отличался покладистый Аврелий от резкого Халгримма - с родителями он спорил очень редко. Ему не казалось, что семья относится к нему очень пристрастно, пока Халгримм, злорадно фыркнув, ему об этом не сообщил. Угрюмый и подавленный, Аврелий сел на поезд до Ильверморни. Родители через неделю написали ему, что вовсе не злятся; Халгримм же продолжал его избегать. 

Седьмой курс ознаменовался у студентов Птица-гром контрабандой интересных напитков для вечеринок; все-таки они учились на факультете, присущем авантюристам. Аврелий мог в любое время добраться до периодически пополняемых запасов веселящей воды. Обращаться к этим запасам он продолжил и после того, как вечеринки устраивать перестали. Школьный авторитет вдруг показался ему непреподъемной ношей, уроки - невероятно тяжелыми, а отношения с Халгриммом - безнадежно испорченными, последнее расстроило его особенно.

Он очнулся только к концу второго месяца, когда долгов набралось настолько много, что это все совсем не вязалось с устоявшимся образом блистательного ученика. И он был рад, что Халгримм редко удостаивал себя чести пересечься с ним, осунувшимся и казавшимся бесконечно уставшим, - Аврелий верил, что он бы молча позлорадствовал.

Чудесным стечением удачи и неописуемых волевых усилий ему удалось нагнать программу и сдать экзамены так, как от него ожидали. Аврелий выпустился как один из лучших учеников за последнее десятилетие. Зловредные отношения с веселящей водой были забыты им как страшный сон.

Его второй младший брат, Реджинальд, перешел на второй курс, а Фрейя только-только поступила. Аврелий удивительно мало заботился о сиблингах; иногда помогал им, но в основном разница в возрасте была слишком большой, чтобы они могли найти общий язык. Свое отношение к семье Аврелий поменял, когда Халгримм вернулся домой после экзаменов. Он до сих пор помнит, как это было: Халгримм надрывно плакал, держа в руках конверт с результатами экзаменов - ему не хватило пяти баллов до максимальной оценки, и это все еще находилось в пределах порога “превосходно”. Аврелий обнадежил бы его, что пять баллов - это всего ничего, потом вспомнил, что сам сдал экзамены без единого снятого балла. Никогда Аврелий не видел брата таким разбитым. Никогда ему так не хотелось, чтобы член семьи не страдал, когда он находится рядом.

После учебы он пошел на курсы по повышению квалификации для журналистов. Свободное время он уделял волшебным шахматам; он заинтересовался ими еще в школе. Более взрослому Аврелию пророчили успех в этой области, стоит ему только начать в ней совершенствоваться. Но волшебное шахматное сообщество его не интересовало так, как интересовало не-магическое. 

Аврелий много слышал о не-магах и в семье, и вне ее, в основном неприятное. А о законе, запрещающим контакты с ними, знал любой шестилетний ребенок. И хотя и маги, и не-маги в своих мирах имели смежные сферы деятельности, маги обделенных волшебством ставили на ступеньку ниже, словно не могли их понять, как бы ни пытались. 

Шахматы не-магов виделись ему совсем другими - и одновременно очень похожими и очень понятными. У них была богатая история, равно как и правила, частично заимствованные волшебным сообществом. Аврелий счел своим долгом ознакомиться с первоисточником. 

А потом, в 1946 году, впервые посетил небольшой любительский турнир в Нью-Йорке под псевдонимом Филипп Беккер. Он даже сейчас не скажет толком, что конкретно его привлекло: общество, о котором всю жизнь ему твердили плохое, или наслаждение преступления черты закона, так свято всеми остальными почитаемой? Он не считал закон Раппапорт неоправданно строгим или беспочвенным, но считал себя достаточно умным, чтобы короткие вылазки в не-магический мир не причинили никому ущерба. Он полагал, если соблюдать меры предосторожности, об этом не придется заботиться. На какие ухищрения он только не шел - Аврелий быстро освоил метро, научился попадать в любую точку города без использования магии, не оставлял никаких свидетельств о том, где бывал. О своем увлечении магловскими шахматами он не рассказывал даже Халгримму, отношения с которым заметно наладились. Брат проходил курсы для мракоборцев МАКУСА.

На своем более-менее крупном турнире в Манхэттенском шахматном клубе он познакомился с не-магом по имени Бэзил Кедзиерски. Его компания странно его увлекла. Бэзил был интересным собеседником, не менее хорошим игроком; кроме того, тоже работал в сфере журналистики. Все это совершенно не вязалось у Аврелия с представлениями о не-магах, какими они были на самом деле. Бэзил был ему симпатичен, но Аврелий держал почетную дистанцию. А когда ему предложили писать о магической политике, он понял, что ему стоит и вовсе уйти.

Расставание было ужасно болезненным - и Аврелий не осмелился никому рассказать о нем, зная прекрасно, что это разоблачит его перед лицом закона и пресечет его начинающуюся карьеру на корню. 

Аврелий прекрасно показывал себя как журналист - учтивый, образованный, умеющий мгновенно найти подход. Отдельным представителям МАКУСА он нравился, и ему было предложено писать для предвыборной баллотирующегося в МАКУСА президента. Учитывая, что продвигаемую политику он разделял лично, и что им была завоевана благосклонность очень высокопоставленных лиц, Аврелий согласился. Его карьера шла в гору. Предвыборная кампания Персиваля Маккарти, президента МАКУСА с 1953 по 1960, состоялась достаточно успешно, чтобы не выдержать давления в период реального упадка.

Однако Маккарти укрепил итак наличествующие у Аврелия связи с МАКУСА. 

Об Аврелии уже шли слухи как о будущем политике. У него было все, нажитое опытом и проверенное временем: природная харизма, умение очаровать, завладеть чужим вниманием, заставить людей слушать и внимать, вместе с этим грамотный слог, безупречная дикция, связи в МАКУСА. Популярность, сопутствующая ему еще в школьные годы; работа журналистом - коллеги одновременно восхищались им и одновременно завидовали ему, мечтали, чтобы Аврелий когда-нибудь прекратил забирать их лавры. Аврелий стал бы превосходным лидером. К тому же, что немаловажно, он был очень симпатичный - объективы фотокамер его любили. На него хотелось смотреть и вместе с тем слушать.

Аврелиевы конкуренты обрадовались, когда по воле Маккарти ему предложили место в Отделе магических отношений и образования. Аврелий понимал, что лишается нагретого места. Но должность в Отделе магических отношений была не просто предложением. Это была тропинка, предшествующая восходу на гору, гору высокую и с непроложенной дорогой. На гору, с которой ему будет виден весь американский магический мир. И он, стоит ему только лишь возжелать и облечь желание в действия, как он всегда это делал, станет царем этой горы.

 

Аврелию день, когда он взошел на помост, наклонился к стойке с микрофоном и обвел взглядом работников МАКУСА - от тех, кто идет сразу после президента - глав отделов, до совсем мелких офисных рабочих - уже знающих, кто стоит перед ними, до какой должности его повысили, кого президент избрал ближайшим соратником из десятка кандидатов, но все равно делающего завершающий, победный штрих, говорящего мотивационное слово; как ни странно, всегда напоминал его первый день в школе на первом курсе. Он собирает учебную сумку после урока, делая вид, что не замечает, как внимательно глазами следит за ним преподаватель. Аврелий знал, что заинтересовал его своей любознательностью. Преподаватель подозвал его к себе и спросил:

- Напомни свое имя?

Маленький Аврелий хлопает большими карими глазами, а взрослый, улыбающийся и раскованный, наклоняется к микрофону.

- Вы уже знаете. Аврелий. Аврелий Микаэль Рихтер.

Характер

«Мой старший брат, Аврелий, сейчас работает заместителем президента. Это выдающийся человек, нельзя этого не признать. Он не такой, как я, он умеет нравиться. Он идеальный кандидат на эту должность. Обаятельный, изящный, убедительный. Аврелий очень хорошо говорит. Но в заклинаниях он ничуть не хуже... Такому брату сложно не завидовать»,  – Халгримм об Аврелии

Он прекрасен, как солнце, и одинок, как солнце. Аврелий обладает странной способностью почти сразу очаровывать людей. Наверное, дело во внешности: в расслабленном лице с мягкими, почти женскими чертами, в белых пятнах, захвативших большую часть лица; задумчивом взгляде и золотистых глазах, аккуратно уложенных волосах и тщательно подобранной, дорогой одежде. Или в языке тела: прямой осанке, непринужденной позе, раскованных жестах, манерах, совсем немного отдающих чем-то благородным и аристократичным. А может, все-таки в привычках вести диалог: в хорошо поставленной речи, в учтивом звонком смехе, в белозубой улыбке, ненавязчивом зрительном контакте. Если сложить все вместе, в этом и будет весь Аврелий. 

Аврелий удивительно легок в общении и располагающ к себе на первых порах. Он поразительно схож с простым человеком; избиратели таких обычно любят, коллеги, наоборот, относятся с настороженностью и еле заметным презрением. Но Аврелий видит и восхищение, и презрение, и зависть. Халгримм шутил: “То, для чего мне дана способность к легилименции, мой брат Аврелий может увидеть и без всякой магии”. Бытие популярным студентом, потом журналистика и, наконец, политика - все это научило его читать людей не только как открытую книгу, но и между строк. Ему приписывают недюжинную проницательность. 

Из всех Рихтеров Аврелий, пожалуй, наиболее амбициозен, но меньше всех привык заявлять о своих амбициях. Он не привык просить; привык брать то, что можно взять молча, а того, что взять нельзя, он добивается непомерными усилиями. Но если ему  все-таки приходится говорить, он говорит убедительно. 

Есть в нем что-то такое - исконно солнечное. Тепло заразительное, приятное, но обжигающее тех, кто стоит под его лучами слишком долго. Авторитет незримый, вне зависимости от того, отстаивает ли Аврелий его вербально или просто стоит рядом, сложив руки за спиной и вскидывая брови в ответ на слова - как солнце заходит ночью, оставляя ждать света. Одиночество почтенное, ведь итак известно - кто приблизится слишком близко, может сгореть. 

Сгореть даже не от жара, а от холода - ведь лед, когда до него дотрагиваешься, тоже с непривычки кажется ужасно горячим. Аврелий не испытывает недостатка ни в уважении, ни во власти, ни в признании.

Возможно, лишь только в любви.

Дополнительная информация

• Его первое имя – Аврелий – переводится как «золотой, сияющий». 
• Почти все родственники зовут его Мика. В юности Аврелию это очень не нравилось, но сейчас он более благосклонен к этому обращению.
• Аврелий - правша.
• Патронус - сокол. Патронусы в виде птиц по какой-то причине смежны для всех его сиблингов.
• Аврелий хорошо для волшебника разбирается в искусстве не-магов. Ему особенно симпатизируют работы Мунка.
• Аврелий читал “Размышления” своего тезки Марка Аврелия.
• У Аврелия трое сиблингов - два младших брата и младшая сестра. Халгримм, старший, работал 19 лет мракоборцем в департаменте мракоборцев МАКУСА (однако они с Аврелием довольно редко пересекались в области деятельности). Реджинальд, наименее амбициозный, избрал путь ученого, а Фрейя работает в Отделе тюрем в Международной конфедерации магов и ловит международных преступников.
• Из всех своих сиблингов Аврелий – единственный, кто ни разу не был в браке.
• Аврелий думает, что мог бы однажды взять к себе приемного ребенка, но не считает, что со своей нынешней должностью сможет уделять ему достаточно внимания и отдавать достаточно любви. 
• Персонаж вдохновлен Микаэлем Бельманом из цикла о Харри Холе Ю Несбё.

Цитата: сон от 08.01.2025, 16:13

//мне очень стыдно, но я вдруг поняла, что соскучилась по ролевым и анкетам. простите 

 

Анкета на взрослого:

`Я пришла к тебе черной полночью

За последней помощью

Я - бродяга, родства не помнящий

Корабль тонущий ‘

Имя, фамилия:

Елена Приквели/Шу́льцберг [Helena Annegret Schultzberg]

Возраст: 36 лет

Внешность:

 

 

Образование: 

школа чародейства и волшебства Ильвермони; факультет Пакваджи

Род занятий:

корректор газеты “Нью-Йоркский призрак”

Чистота крови:

полукровка

Волшебная палочка:

боярышник; 13 дюймов; шерсть единорога; хрупкая [из боярышника получаются крайне противоречивые палочки, полные парадоксов, которые наиболее хорошо уживаются с конфликтной натурой, прошедшей через период потрясений. шерсть единорога - сердцевина, имеющая свойства полностью противоположные материалу древесины. она дает наиболее стойкую магию и меньше других подвергается влиянию колебаний и блокировок]

Биография:

` сквозь маленькое окошко иллюминатора тускло проскальзывали лучи корабельных огней. “трюмные крысы, трюмные… как крысы..” - мать сидела на дощатом полу, обхватив двумя руками один единственный чемодан. запах чего-то кислого бил в ноздри, - она так и не смогла привыкнуть к этому странному месту: вокруг вода и люди. много-много людей с испуганными лицами и чемоданами. от людей пахло потом и страхом, от чемоданов - кожей.

она не понимала тогда, маленькая девочка, почему ее мать, больная страхом, бежала из их родного дома, с ужасом хватая первые попавшиеся вещи. куда исчез их мир, их мечты, надежды. “большевики” - с ненавистью выплюнула однажды мать. зачем они отняли у них все? за что? ‘

осенью 1920 года пароход “Асен” причалил к берегам Эт-Тель-эль-Кебира. по его трапам спускались немногочисленные пассажиры весьма печального видо - большинство из них представляли русские эмигранты. месяц назад их должны были высадить в Константинополе, но на борту началась эпидемия: холодный запах смерти и медленно начинающийся голод были верными спутниками пассажиров и команды на протяжении всего времени, пока они, неприкаянные, двигались от порта к порту.

страшно усталые, изнеможденные - среди пассажиров были маленькая девочка и ее мать. графиня Екатерина Владимировна Верещагина и ее дочь Оленька. маленькая и испуганная, она совсем не помнила тех страшных лет, проведенных в изгнании. лишь смутные обрывки: они уезжают из Петрограда в имение маменьки - декабрь, рождество не праздновали; маменька плачет, бонна прячет девочку в ее комнате, но Оленька все равно узнает - папу расстреляли. а потом люди. снова много людей, которые должны им помочь, пароход, смерть бонны, потом жаркая чужая страна, палаточный лагерь и англичане. Оля помнила, как им давали червивые галеты, как мама на носилках таскала дрова. никого не удивляла уже общая страшная бедность, но страх - ей все время было страшно.

в 1922 году Англия признала независимость Египта. лагерь свернули - финансирование закончилось. и вновь начались люди, только в этот раз их было немного: сначала художник Василий Шубин перевез Екатерину Владимировну и Оленьку в Каир, потом в их жизни появился отставной офицер с седыми волосами и громким смехом. рядом с ним они были недолго. какой-то молодой человек по-имени Серж с младенчески невинными ямочками - его мама любила больше всех - привез их в Париж. оттуда в Берлин - Оля очень хорошо это помнила - они ехали на поезде с господином Августом Кнаббе. он был последним. прицепился к маменьке, как репейник, и она стала фрау Кнаббе - женой владельца фабрик, производивших химическую продукцию.

и они снова начали жить почти как до революции¡ Екатерина Владимировна закрывала глаза на многие недостатки своего мужа - ей не нужно было его любить. она, безусловно, понимала, что никогда не вернет своего прошлого, но слабая надежда, слышимость ускользнувшего от нее эфира богемной жизни заставляли графиню с остервенением цепляться за приобретенный статус. она сильно постарела за эти шесть лет - красивое лицо подернулось рябью морщин, в иссиня-черных волосах серебрились нити седины. графиня понимала, что ее красота стала бесполезной. и тем отчаяннее фрау Кнаббе доказывала свое положение, тем безнадежнее смотрела на их будущее. ко всему прочему, она вдруг поняла какой обузой стала для нее Ольга.

девочка росла, принося матери все больше опасений. о многих странностях Екатерина думала с тревогой, пока, наконец, худшие из ее подозрений не оправдались. дочь, переняв способности матери, была волшебницей, и как бы графиня не старалась забыть о своем не-маггловском происхождении, почти что растворившись в их мире, Ольга все испортила. скрывая правду за почти что сомнительными оправданиями, она будто бы отправляет маленькую Олю во Францию, где та должна будет учиться в женском пансионе. на самом же деле, Ольгу ждало обучение в Шармбатоне.

в 33-м году к власти пришел Гитлер. химеру германской промышленной элиты начали чесать против шерсти, чтобы потом победоносно снять с нее шкуру. для четы Кнаббе это было полным крушением. куда они бежали Ольга, закончившая академию магию двумя годами позже, не знала. теперь ее ничто не связывало с миром магглов. прошлое страшило ее грозной тенью и она всеми силами избегала его, прежде всего, приняв удушающую ненависть ко всем не-магам. избрав карьеру колодомедика она с головой ушла в работу и дальнейшее обучение. прошлое уснуло, но совсем ненадолго.

в маггловском мире все острее ощущался запах грядущей войны. грандиозность этой угрозы не могла не затронуть заточенным лезвием и волшебников. волею жестоких судеб, в 38-ом году Ольга (уже успевшая стать Ольгой Бувá) снова попадает в Германию. на этот раз уже не бедной эмигранткой, а послом доброй воли в числе французской делегации волшебников. три головокружительных месяца в Берлине заканчиваются для нее Фридрихом Шульцбергом.

он, следуя жанру иронии, был не-магом. кроме того, Шульцберг, будучи истинным арийцем, яро проповедовал нацизм. о том, кем на самом деле была Ольга он не знал. для него - переводчицей французского посла и прекрасным трофеем, который он так просто заполучил у этого französisches Schwein.

летом она узнала, что носит под сердцем ребенка. его ребенка. и снова для нее распахнулись пасти маггловского мира.

четыре года войны она и родившаяся девочка Елена (отец называл ее Хелен) провели в Берлине. за год до окончания мировой мясорубки Шульцберг, резко изменивший свое мнение относительно германского правительства, решается на крайне отчаянный шаг - бежать в Америку.

Хелене было шесть лет, когда она плыла на крейсере через Атлантический океан. худенькое детское тельце прижималось к материнским рукам, жалобно сжимающим один единственный чемодан. Ольга смотрела на Шульцберга, прятавшего за напряженным молчанием свой страх, и думала о том, что снова она опально бежит. снова и снова. и вот теперь здесь ее дочь.

корабль успешно высадился в Аргентине. Ольга не спрашивала мужа как он сумел организовать их неожиданный переезд. она только молила небеса, чтобы жизнь Хелены никогда не повторила ее собственную. пусть она останется в этом, чуждом и противном ее матери мире, пусть девочка будет обычной. как-нибудь они выживут, но без новых потрясений судьбы, только без этого.

Елене Шульцберг исполнилось восемь лет. всегда молчаливая мать, носившая маску несчастно-скупого лица, отец, умевший много пить и очень громко смеяться. нет, он не трогал их. но и девочка, и женщина испытывали к нему чувство патологического страха, сидевшего где-то глубоко в подсознании.

однажды, кажется, днем позднего августа, Хелен с отцом были на озере. их маленький дом, стоявший на краю коттеджного городка, ярко блестел недавно покрашенной крышей. Шульцберг пытался залатать старую весельную лодку, Елена стояла рядом и с интересом наблюдала за отцом. где-то в доме пряталась мать, наверное, убирала после завтрака. девочка что-то щебетала высокому светловолосому мужчине, стоявшему на пристани, и описывала вокруг него витиеватые круги, успевая что-то напевать мимоходом и притопывать ножкой. Шульцберг едва слушал, вставляя общие фразы: “да, конечно.. наверное.” когда Елене наскучило однообразие отца, она подошла к краю пристани. золотые отблески солнца в волнующейся воде казались трепетанием крыльев фей. Хелен нравился этот танец солнечных лучей, лишенный какого-либо ритма. может, это была вовсе не вода? в озере разлилось жидкое золото! девочка присела, чтобы дотянуться до воды. кончиками пальцев она ощущала теплый трепет.

когда Шульцберг поднял голову, он увидел лишь смазанное пятно ярко-синего платья дочери, стремительно исчезающего за краем пристани. ее имя вырвалось из него диким вскриком, он бросился к месту падения, но не услышал всплеска воды. девочка, смеясь, парила над водной гладью, всего в паре дюймов над разливающимся в озере солнцем.

в этом была виновата Ольга. он твердо был убежден, что в бесноватости дочери была виновна мать. это из-за нее Хелен передалась поганая кровь! плача в ногах у мужа, Ольга пыталась объяснить ему все, как оно есть. губы тряслись от страха и слез - какой жалкой она была тогда! но Шульцберг не понял. волшебники стали для него чем-то вроде евреев. еще одна порченная раса недо-людей.

Елена тогда смотрела на родителей из щелочки приоткрытой двери. еще никогда она не видела такой гнев отца. от звука его надрывающегося голоса, казалось девочке, тряслись стены, а причитания Ольги слышались слабыми стенаниями. где-то сломалось что-то, кажется, важное. девочка зажмурилась, чтобы не видеть, как Шульцберг ударил ее мать.

и начался воистину ад. каждый вечер пах горько-пряным эфиром. Шульцберг не мог принять того, что его родная дочь была.. чем-то неполноценным. когда случалось это, Ольга закрывала дочь в комнате. и до самого утра в голове девочки звенели крики отца. он винил ее мать, винил во всем. он ненавидел ее - гнев душил. багровея до кончиков ушей, Шульцберг вымещал на жене все, как ему казалось, обиды судьбы. Ольга не могла от него уйти. эта больного вида привязанность опоясывала отныне ее красной нитью. и она терпела.

“я урод” - сказала однажды Хелен матери. та молча проглотила беззвучные слезы, продолжая заплетать дочери волосы. синие ленты вплелись в темные пряди цвета бронзы. так не могло продолжаться, в конце концов, Елена может сбежать отсюда, у нее может быть другая, лучшая жизнь.

и как когда-то ее собственная мать прятала дочь за ненадобностью, Ольга спрятала свою дочь, но теперь, в надежде. отец ничего знал. письмо из Ильвермони пришло в положенный срок, Ольга была готова к этому. с великим трудом ей удалось в тайне от Шульцберга отправить дочь в штат Массачусетс.

девочка не знала что случилось после того, как отец все узнал. со временем он смирился, поэтому, когда закончился первый год обучения Хелен в Ильвермони, Шульцбергу было совершенно плевать на дочь. горько-пряный запах только сильнее въелся в его одежду. было проще все похоронить. сделать вид, что у него вовсе нет никакой семьи. он не обращал внимания на жену, на вернувшуюся спустя почти год, дочь. его жизнь была испорчена. вот и все.

дом стал для Елены страшной обителью сырости и гнили. лицо Ольги, казалось, окаменело. она походила на принявшую аскезу - Хелен боялась и ее. боялась того неясного чувства глубокой вины перед матерью. и все глубже вонзалось в мозг “я урод”. дом-призрак, дом - страшное воспоминание. все истлело голубоватой струйкой дыма в один миг, и все из-за нее - из-за Елены.

шли годы обучения в Ильвермони. Хелен была растерянной, пугливой ученицей, вечно неуверенной в собственном успехе. она не верила в свои таланты, хотя, отрицать их наличие было бы глупостью. старательность и ответственность разбивались о неприступные стены собственной неуверенности. но все равно в Ильвермони было намного лучше, школа стала для нее домом.

ей шел девятнадцатый год. Шульцберг был болен туберкулезом, мать, приняв облик сестры милосердия, бережно ухаживала за больным мужем. Елена вернулась домой, закончив Ильвермони. она отныне была здесь лишней.

в кружке тихо остывал чай. Хелен смотрела в темную воду, хотелось замолчать мыслями. она не знала что делать теперь, куда идти, зачем идти. дверь неслышно открылась и зашла мама. в руках дребезжал поднос с пустыми тарелкой и чашкой. сухие бескровные губы были безмолвно поджаты. невыплаканное и недосказанное больно кольнуло в груди. Хелен, ненужной, просто хотелось узнать - почему? “ты думаешь, что тебе больно?” - прошептала Ольга голосом, похожим на скрежет сухого песка.

в тот вечер Елена узнала о том как Шульцберг стал ей отцом, как они оказались в Америке. срывающимся голосом мать изливала на нее потоки желчи. это был их последний разговор.

и снова один маленький чемодан, да что-то потерянное позади.

в запыленном пальто и износившихся туфлях она оказалась в Чикаго. возможно, для нее были открыты пусть и немногие, но все же более удачные пути, чем работа официанткой в одной из забегаловок для волшебников разного толка.

Хелен никогда не умела много зарабатывать, она только мечтала: мечтала о лучшей жизни, о большой любви и большом будущем. но какими грандиозными бы не были ее планы, день ото дня она продолжала подвязывать свои пыльно-бронзовые волосы и надевать засаленный фартук.

так она жила до 1962 года, пока не познакомилась с Мэттью Приквели.

это был энергичный молодой волшебник, начинающий осваивать торговое дело. Елена находила его во многом приятным и симпатичным спутником, Мэттью был крайне простым и бесхитростным человеком, столь же искренно влюбленным в Хелен. осенью 63-го они поженились.

о работе официантки она, конечно же, забыла. сначала они жили в Торонто образцово среднестатистической семьей, затем дело Мэттью начало расширяться - он был производителем волшебных метел - и достаток семьи Приквели вместе с ним. в 69-ом они уже живут в Лос-Анджелесе: свой коттедж, небольшой штат прислуги, лоснящаяся одежда и запах наступающей роскоши. Мэттью прекрасно вел дела, жизнь, кажется налаживалась, а Хелен не верила, что сценарий может быть так ослепительно прост. она боялась, что однажды наступит день и их счастье расколется, что-то пойдет не так, муж прогорит. в конце концов, ее душила эта должность богатой жены. она прозябала, не находя себе места. и тогда Мэттью предложил завести ребенка - в 71-ом рождается Тесеус Мэттью Приквели.

все стало только хуже. младенец принес дополнительные проблемы, он напоминал ей раковую опухоль, от которой она теперь находилась в прямой зависимости. Мэттью, впрочем, был счастлив, найдя в маленьком сыне будущего наследника компании, но Хелен вовсе не разделяла его мыслей.

у нее резко ухудшилось здоровье: она тяжело заболела, проведя почти три месяца в постели. страшно худая и изнеможенная болезнью, она не хотела видеть никого. после выздоровления хозяйки, в доме сняли все зеркала, ибо миссис Приквели не могла смотреть на  свои отражения.

однажды она зашла в комнату к маленькому Тесеусу. “иди к маме” - тихо сказала няня, которую все звали просто - Бо. мальчик нахмурился, топнув ножкой, но остался стоять на месте. собрав в голосе всю возможную ласку, Хелен позвала сына. тот посмотрел на няню, протягивая к ней руки: “ты моя настоящая мама, Бо!”

она не любила этого ребенка и уже не могла полюбить. Елена не любила своего мужа. ненавидела эту жизнь, бессмысленно утягивающую своим круговоротом ко дну. когда Мэттью нашел ее без сознания в спальне, лежащая рядом пустая ампула дополнила собою всю картину. ее спасли, но он не смог простить этого Хелен. начались бесконечные ссоры.

она считала его виновным в случившемся - это он привел ее жизнь к такому, а Мэттью по-прежнему любил Хелен и, ненавидя себя за эту, по его мнению, слабость, винил жену в безрассудстве и равнодушии.

шел сентябрь 73-го. на одном из уже привычных для всех них вечеров, собирающих сливки магического сообщества Америки, журналист газеты “Нью-Йоркский призрак” Томá Нехребéцки готовил фото для нового выпуска. все это порядком тяготило его, но делать колдофото жен богатых магнатов он находил весьма забавным.  в объектив его камеры попала и Хелен. уже спустя время, пересматривая сделанный материал, он остановился на фотографии Елены Приквели. письмо, неуверенные поначалу строки и она соглашается на одну, только одну съемку.

Томá нашел в ней выдающуюся модель. все больше ее фотокарточек начали заполнять скромный архив начинающего фотографа. он нашел чувство глубокой привязанности к ней, и Елене ужасно это льстило. она пьянела чужим восхищением к себе и казалась такой важной и нужной кому-то! спустя два месяца тайных встреч, Хелен рассказывает обо всем Мэттью. он не кричит, не пытается оставить ее. ультиматумом Приквели поставил следующее: он не даст ей развода и Тесеус останется с отцом. Хелен тяготило только первое, но все же рождество 1973 она встречала в Нью-Йорке вместе с Тома.

колдофото Хелен все множились. по-началу они жили, как она говорила, в “творческом союзе” и купались в темных, но приятных водах культурной богемы. а потом Тома начал от нее уставать. сначала он просто избегал своей музы, думая, что ему следовало бы немного забыть ее образ, тогда все вернется на круги своя. но это не помогло. он привык, а значит любить и восхищаться больше не мог.

Хелен просила остаться. она не понимала как Тома мог устать и разочароваться, не понимала как ее счастье может быть таким скоротечным и призрачным. но он ушел и все закончилось.

возвратиться к мужу она не могла. чувство уязвленной гордости не позволило бы, да и разве можно добровольно накидывать на шею удавку? и оставить Тома она тоже не могла. она… она, пожалуй, даже любила его!

в начале июля 74-го года Хелен устраивается корректором в газету “Нью-Йорский призрак” и узнает, что Нехребецки во Франции. у нее нет денег, чтобы ехать за ним. из квартиры, где раньше они жили с Тома, она переселяется в комнату на мансарде пятиэтажного дома - так дешевле. теперь она остается в Нью-Йорке - совершенно чужом и неприветливом городе, где из знакомых лишь коллеги мужа, не готовые принимать ее в таком положении. а дома - Тесеус и Мэттью, но она ни за что не вернется туда.

Характер:

Елена - результат стечения многих причин и следствий. с самого детства ей внушалась собственная неполноценность, некая ненормальность ее естества. чувство вины за это пронзало всю ее натуру, из этого рождались ядовитыми стеблями неуверенность и пугливость.

в ранние годы несоответствие видимого с ощущаемым раскачивало детскую психику, делая из нее в дальнейшем крайне неустойчивого человека. и пусть с годами ее внутреннее сознание обрело некий стержень, она все равно не могла стать целостной фигурой.

перед Хелен все время стает проблема выбора, итог которого для нее заведомо провален. она настолько уверена в собственной неудаче, что ей легче не видеть своих успехов, ведь они, по ее мнению, невозможны. а значит она хронически несчастна. и следуя такому распорядку, Елена нередко опускается до жалости к себе, но имеющаяся у нее при этом гордость вызывает отвращение к такому чувству.

и образуется замкнутый порочный круг, где Хелен и палач, и жертва, и судья.

она живет с оглядкой на прошлое, вечно задавая себе вопрос: а правильно ли я поступила? единственной оценкой своих действий для Елены является мнение окружающих. они задают тон ее мыслям, они же определяют ее собственное отношение к себе. когда большинство довольно, значит, возможно, она идет правильной дорогой. где-то внутри нее сидит страх перед признанием любой похвалы к себе. она боится успехов, предпочитая неуклонно идти вперед. да, было хорошо, но это относительное “хорошо” не вечно и нужно двигаться дальше.

а другая ее часть понимает ненормальность таких суждений и пытается вырваться из них, делая при этом крайне необдуманные поступки. ей до жути неприятен такой отчаянно жалкий вид себя, ей хочется быть совершенно другой. и она то ослабляет хватку узла на шее, то затягивает его вновь, раз за разом пугаясь саму себя.

Дополнения:

` несмотря на то, что Елена, по-прежнему оставаясь замужней, должна носить фамилию мужа, после переезда в Нью-Йорк она снова начала называться Шульцберг

` ее патронус - горностай, в греческой мифологии символизирующий обман и недоверие

` мать Ольги была чистокровной волшебницей, вынуждено вышедшей замуж за маггла

` в детстве она страдала клептоманией, которая, вероятно, в той или иной степени преследует ее и во взрослой жизни

` Шульцберг и Ольга скончались с разницей в несколько дней в 1965 году. об их смерти Елена не знает ничего

` музыкальная ассоциация — Шостакович, струнный квартет №8 (2 часть)

Цитата: делулу от 08.01.2025, 17:09

Цитата: сон от 08.01.2025, 16:13

//мне очень стыдно, но я вдруг поняла, что соскучилась по ролевым и анкетам. простите 

 

Анкета на взрослого:

`Я пришла к тебе черной полночью

За последней помощью

Я - бродяга, родства не помнящий

Корабль тонущий ‘

Имя, фамилия:

Елена Приквели/Шу́льцберг [Helena Annegret Schultzberg]

Возраст: 36 лет

Внешность:

 

Образование:

школа чародейства и волшебства Ильвермони; факультет Пакваджи

Род занятий:

корректор газеты “Нью-Йоркский призрак”

Чистота крови:

полукровка

Волшебная палочка:

боярышник; 13 дюймов; шерсть единорога; хрупкая [из боярышника получаются крайне противоречивые палочки, полные парадоксов, которые наиболее хорошо уживаются с конфликтной натурой, прошедшей через период потрясений. шерсть единорога - сердцевина, имеющая свойства полностью противоположные материалу древесины. она дает наиболее стойкую магию и меньше других подвергается влиянию колебаний и блокировок]

Биография:

` сквозь маленькое окошко иллюминатора тускло проскальзывали лучи корабельных огней. “трюмные крысы, трюмные… как крысы..” - мать сидела на дощатом полу, обхватив двумя руками один единственный чемодан. запах чего-то кислого бил в ноздри, - она так и не смогла привыкнуть к этому странному месту: вокруг вода и люди. много-много людей с испуганными лицами и чемоданами. от людей пахло потом и страхом, от чемоданов - кожей.

она не понимала тогда, маленькая девочка, почему ее мать, больная страхом, бежала из их родного дома, с ужасом хватая первые попавшиеся вещи. куда исчез их мир, их мечты, надежды. “большевики” - с ненавистью выплюнула однажды мать. зачем они отняли у них все? за что? ‘

осенью 1920 года пароход “Асен” причалил к берегам Эт-Тель-эль-Кебира. по его трапам спускались немногочисленные пассажиры весьма печального видо - большинство из них представляли русские эмигранты. месяц назад их должны были высадить в Константинополе, но на борту началась эпидемия: холодный запах смерти и медленно начинающийся голод были верными спутниками пассажиров и команды на протяжении всего времени, пока они, неприкаянные, двигались от порта к порту.

страшно усталые, изнеможденные - среди пассажиров были маленькая девочка и ее мать. графиня Екатерина Владимировна Верещагина и ее дочь Оленька. маленькая и испуганная, она совсем не помнила тех страшных лет, проведенных в изгнании. лишь смутные обрывки: они уезжают из Петрограда в имение маменьки - декабрь, рождество не праздновали; маменька плачет, бонна прячет девочку в ее комнате, но Оленька все равно узнает - папу расстреляли. а потом люди. снова много людей, которые должны им помочь, пароход, смерть бонны, потом жаркая чужая страна, палаточный лагерь и англичане. Оля помнила, как им давали червивые галеты, как мама на носилках таскала дрова. никого не удивляла уже общая страшная бедность, но страх - ей все время было страшно.

в 1922 году Англия признала независимость Египта. лагерь свернули - финансирование закончилось. и вновь начались люди, только в этот раз их было немного: сначала художник Василий Шубин перевез Екатерину Владимировну и Оленьку в Каир, потом в их жизни появился отставной офицер с седыми волосами и громким смехом. рядом с ним они были недолго. какой-то молодой человек по-имени Серж с младенчески невинными ямочками - его мама любила больше всех - привез их в Париж. оттуда в Берлин - Оля очень хорошо это помнила - они ехали на поезде с господином Августом Кнаббе. он был последним. прицепился к маменьке, как репейник, и она стала фрау Кнаббе - женой владельца фабрик, производивших химическую продукцию.

и они снова начали жить почти как до революции¡ Екатерина Владимировна закрывала глаза на многие недостатки своего мужа - ей не нужно было его любить. она, безусловно, понимала, что никогда не вернет своего прошлого, но слабая надежда, слышимость ускользнувшего от нее эфира богемной жизни заставляли графиню с остервенением цепляться за приобретенный статус. она сильно постарела за эти шесть лет - красивое лицо подернулось рябью морщин, в иссиня-черных волосах серебрились нити седины. графиня понимала, что ее красота стала бесполезной. и тем отчаяннее фрау Кнаббе доказывала свое положение, тем безнадежнее смотрела на их будущее. ко всему прочему, она вдруг поняла какой обузой стала для нее Ольга.

девочка росла, принося матери все больше опасений. о многих странностях Екатерина думала с тревогой, пока, наконец, худшие из ее подозрений не оправдались. дочь, переняв способности матери, была волшебницей, и как бы графиня не старалась забыть о своем не-маггловском происхождении, почти что растворившись в их мире, Ольга все испортила. скрывая правду за почти что сомнительными оправданиями, она будто бы отправляет маленькую Олю во Францию, где та должна будет учиться в женском пансионе. на самом же деле, Ольгу ждало обучение в Шармбатоне.

в 33-м году к власти пришел Гитлер. химеру германской промышленной элиты начали чесать против шерсти, чтобы потом победоносно снять с нее шкуру. для четы Кнаббе это было полным крушением. куда они бежали Ольга, закончившая академию магию двумя годами позже, не знала. теперь ее ничто не связывало с миром магглов. прошлое страшило ее грозной тенью и она всеми силами избегала его, прежде всего, приняв удушающую ненависть ко всем не-магам. избрав карьеру колодомедика она с головой ушла в работу и дальнейшее обучение. прошлое уснуло, но совсем ненадолго.

в маггловском мире все острее ощущался запах грядущей войны. грандиозность этой угрозы не могла не затронуть заточенным лезвием и волшебников. волею жестоких судеб, в 38-ом году Ольга (уже успевшая стать Ольгой Бувá) снова попадает в Германию. на этот раз уже не бедной эмигранткой, а послом доброй воли в числе французской делегации волшебников. три головокружительных месяца в Берлине заканчиваются для нее Фридрихом Шульцбергом.

он, следуя жанру иронии, был не-магом. кроме того, Шульцберг, будучи истинным арийцем, яро проповедовал нацизм. о том, кем на самом деле была Ольга он не знал. для него - переводчицей французского посла и прекрасным трофеем, который он так просто заполучил у этого französisches Schwein.

летом она узнала, что носит под сердцем ребенка. его ребенка. и снова для нее распахнулись пасти маггловского мира.

четыре года войны она и родившаяся девочка Елена (отец называл ее Хелен) провели в Берлине. за год до окончания мировой мясорубки Шульцберг, резко изменивший свое мнение относительно германского правительства, решается на крайне отчаянный шаг - бежать в Америку.

Хелене было шесть лет, когда она плыла на крейсере через Атлантический океан. худенькое детское тельце прижималось к материнским рукам, жалобно сжимающим один единственный чемодан. Ольга смотрела на Шульцберга, прятавшего за напряженным молчанием свой страх, и думала о том, что снова она опально бежит. снова и снова. и вот теперь здесь ее дочь.

корабль успешно высадился в Аргентине. Ольга не спрашивала мужа как он сумел организовать их неожиданный переезд. она только молила небеса, чтобы жизнь Хелены никогда не повторила ее собственную. пусть она останется в этом, чуждом и противном ее матери мире, пусть девочка будет обычной. как-нибудь они выживут, но без новых потрясений судьбы, только без этого.

Елене Шульцберг исполнилось восемь лет. всегда молчаливая мать, носившая маску несчастно-скупого лица, отец, умевший много пить и очень громко смеяться. нет, он не трогал их. но и девочка, и женщина испытывали к нему чувство патологического страха, сидевшего где-то глубоко в подсознании.

однажды, кажется, днем позднего августа, Хелен с отцом были на озере. их маленький дом, стоявший на краю коттеджного городка, ярко блестел недавно покрашенной крышей. Шульцберг пытался залатать старую весельную лодку, Елена стояла рядом и с интересом наблюдала за отцом. где-то в доме пряталась мать, наверное, убирала после завтрака. девочка что-то щебетала высокому светловолосому мужчине, стоявшему на пристани, и описывала вокруг него витиеватые круги, успевая что-то напевать мимоходом и притопывать ножкой. Шульцберг едва слушал, вставляя общие фразы: “да, конечно.. наверное.” когда Елене наскучило однообразие отца, она подошла к краю пристани. золотые отблески солнца в волнующейся воде казались трепетанием крыльев фей. Хелен нравился этот танец солнечных лучей, лишенный какого-либо ритма. может, это была вовсе не вода? в озере разлилось жидкое золото! девочка присела, чтобы дотянуться до воды. кончиками пальцев она ощущала теплый трепет.

когда Шульцберг поднял голову, он увидел лишь смазанное пятно ярко-синего платья дочери, стремительно исчезающего за краем пристани. ее имя вырвалось из него диким вскриком, он бросился к месту падения, но не услышал всплеска воды. девочка, смеясь, парила над водной гладью, всего в паре дюймов над разливающимся в озере солнцем.

в этом была виновата Ольга. он твердо был убежден, что в бесноватости дочери была виновна мать. это из-за нее Хелен передалась поганая кровь! плача в ногах у мужа, Ольга пыталась объяснить ему все, как оно есть. губы тряслись от страха и слез - какой жалкой она была тогда! но Шульцберг не понял. волшебники стали для него чем-то вроде евреев. еще одна порченная раса недо-людей.

Елена тогда смотрела на родителей из щелочки приоткрытой двери. еще никогда она не видела такой гнев отца. от звука его надрывающегося голоса, казалось девочке, тряслись стены, а причитания Ольги слышались слабыми стенаниями. где-то сломалось что-то, кажется, важное. девочка зажмурилась, чтобы не видеть, как Шульцберг ударил ее мать.

и начался воистину ад. каждый вечер пах горько-пряным эфиром. Шульцберг не мог принять того, что его родная дочь была.. чем-то неполноценным. когда случалось это, Ольга закрывала дочь в комнате. и до самого утра в голове девочки звенели крики отца. он винил ее мать, винил во всем. он ненавидел ее - гнев душил. багровея до кончиков ушей, Шульцберг вымещал на жене все, как ему казалось, обиды судьбы. Ольга не могла от него уйти. эта больного вида привязанность опоясывала отныне ее красной нитью. и она терпела.

“я урод” - сказала однажды Хелен матери. та молча проглотила беззвучные слезы, продолжая заплетать дочери волосы. синие ленты вплелись в темные пряди цвета бронзы. так не могло продолжаться, в конце концов, Елена может сбежать отсюда, у нее может быть другая, лучшая жизнь.

и как когда-то ее собственная мать прятала дочь за ненадобностью, Ольга спрятала свою дочь, но теперь, в надежде. отец ничего знал. письмо из Ильвермони пришло в положенный срок, Ольга была готова к этому. с великим трудом ей удалось в тайне от Шульцберга отправить дочь в штат Массачусетс.

девочка не знала что случилось после того, как отец все узнал. со временем он смирился, поэтому, когда закончился первый год обучения Хелен в Ильвермони, Шульцбергу было совершенно плевать на дочь. горько-пряный запах только сильнее въелся в его одежду. было проще все похоронить. сделать вид, что у него вовсе нет никакой семьи. он не обращал внимания на жену, на вернувшуюся спустя почти год, дочь. его жизнь была испорчена. вот и все.

дом стал для Елены страшной обителью сырости и гнили. лицо Ольги, казалось, окаменело. она походила на принявшую аскезу - Хелен боялась и ее. боялась того неясного чувства глубокой вины перед матерью. и все глубже вонзалось в мозг “я урод”. дом-призрак, дом - страшное воспоминание. все истлело голубоватой струйкой дыма в один миг, и все из-за нее - из-за Елены.

шли годы обучения в Ильвермони. Хелен была растерянной, пугливой ученицей, вечно неуверенной в собственном успехе. она не верила в свои таланты, хотя, отрицать их наличие было бы глупостью. старательность и ответственность разбивались о неприступные стены собственной неуверенности. но все равно в Ильвермони было намного лучше, школа стала для нее домом.

ей шел девятнадцатый год. Шульцберг был болен туберкулезом, мать, приняв облик сестры милосердия, бережно ухаживала за больным мужем. Елена вернулась домой, закончив Ильвермони. она отныне была здесь лишней.

в кружке тихо остывал чай. Хелен смотрела в темную воду, хотелось замолчать мыслями. она не знала что делать теперь, куда идти, зачем идти. дверь неслышно открылась и зашла мама. в руках дребезжал поднос с пустыми тарелкой и чашкой. сухие бескровные губы были безмолвно поджаты. невыплаканное и недосказанное больно кольнуло в груди. Хелен, ненужной, просто хотелось узнать - почему? “ты думаешь, что тебе больно?” - прошептала Ольга голосом, похожим на скрежет сухого песка.

в тот вечер Елена узнала о том как Шульцберг стал ей отцом, как они оказались в Америке. срывающимся голосом мать изливала на нее потоки желчи. это был их последний разговор.

и снова один маленький чемодан, да что-то потерянное позади.

в запыленном пальто и износившихся туфлях она оказалась в Чикаго. возможно, для нее были открыты пусть и немногие, но все же более удачные пути, чем работа официанткой в одной из забегаловок для волшебников разного толка.

Хелен никогда не умела много зарабатывать, она только мечтала: мечтала о лучшей жизни, о большой любви и большом будущем. но какими грандиозными бы не были ее планы, день ото дня она продолжала подвязывать свои пыльно-бронзовые волосы и надевать засаленный фартук.

так она жила до 1962 года, пока не познакомилась с Мэттью Приквели.

это был энергичный молодой волшебник, начинающий осваивать торговое дело. Елена находила его во многом приятным и симпатичным спутником, Мэттью был крайне простым и бесхитростным человеком, столь же искренно влюбленным в Хелен. осенью 63-го они поженились.

о работе официантки она, конечно же, забыла. сначала они жили в Торонто образцово среднестатистической семьей, затем дело Мэттью начало расширяться - он был производителем волшебных метел - и достаток семьи Приквели вместе с ним. в 69-ом они уже живут в Лос-Анджелесе: свой коттедж, небольшой штат прислуги, лоснящаяся одежда и запах наступающей роскоши. Мэттью прекрасно вел дела, жизнь, кажется налаживалась, а Хелен не верила, что сценарий может быть так ослепительно прост. она боялась, что однажды наступит день и их счастье расколется, что-то пойдет не так, муж прогорит. в конце концов, ее душила эта должность богатой жены. она прозябала, не находя себе места. и тогда Мэттью предложил завести ребенка - в 71-ом рождается Тесеус Мэттью Приквели.

все стало только хуже. младенец принес дополнительные проблемы, он напоминал ей раковую опухоль, от которой она теперь находилась в прямой зависимости. Мэттью, впрочем, был счастлив, найдя в маленьком сыне будущего наследника компании, но Хелен вовсе не разделяла его мыслей.

у нее резко ухудшилось здоровье: она тяжело заболела, проведя почти три месяца в постели. страшно худая и изнеможенная болезнью, она не хотела видеть никого. после выздоровления хозяйки, в доме сняли все зеркала, ибо миссис Приквели не могла смотреть насвои отражения.

однажды она зашла в комнату к маленькому Тесеусу. “иди к маме” - тихо сказала няня, которую все звали просто - Бо. мальчик нахмурился, топнув ножкой, но остался стоять на месте. собрав в голосе всю возможную ласку, Хелен позвала сына. тот посмотрел на няню, протягивая к ней руки: “ты моя настоящая мама, Бо!”

она не любила этого ребенка и уже не могла полюбить. Елена не любила своего мужа. ненавидела эту жизнь, бессмысленно утягивающую своим круговоротом ко дну. когда Мэттью нашел ее без сознания в спальне, лежащая рядом пустая ампула дополнила собою всю картину. ее спасли, но он не смог простить этого Хелен. начались бесконечные ссоры.

она считала его виновным в случившемся - это он привел ее жизнь к такому, а Мэттью по-прежнему любил Хелен и, ненавидя себя за эту, по его мнению, слабость, винил жену в безрассудстве и равнодушии.

шел сентябрь 73-го. на одном из уже привычных для всех них вечеров, собирающих сливки магического сообщества Америки, журналист газеты “Нью-Йоркский призрак” Томá Нехребéцки готовил фото для нового выпуска. все это порядком тяготило его, но делать колдофото жен богатых магнатов он находил весьма забавным.в объектив его камеры попала и Хелен. уже спустя время, пересматривая сделанный материал, он остановился на фотографии Елены Приквели. письмо, неуверенные поначалу строки и она соглашается на одну, только одну съемку.

Томá нашел в ней выдающуюся модель. все больше ее фотокарточек начали заполнять скромный архив начинающего фотографа. он нашел чувство глубокой привязанности к ней, и Елене ужасно это льстило. она пьянела чужим восхищением к себе и казалась такой важной и нужной кому-то! спустя два месяца тайных встреч, Хелен рассказывает обо всем Мэттью. он не кричит, не пытается оставить ее. ультиматумом Приквели поставил следующее: он не даст ей развода и Тесеус останется с отцом. Хелен тяготило только первое, но все же рождество 1973 она встречала в Нью-Йорке вместе с Тома.

колдофото Хелен все множились. по-началу они жили, как она говорила, в “творческом союзе” и купались в темных, но приятных водах культурной богемы. а потом Тома начал от нее уставать. сначала он просто избегал своей музы, думая, что ему следовало бы немного забыть ее образ, тогда все вернется на круги своя. но это не помогло. он привык, а значит любить и восхищаться больше не мог.

Хелен просила остаться. она не понимала как Тома мог устать и разочароваться, не понимала как ее счастье может быть таким скоротечным и призрачным. но он ушел и все закончилось.

возвратиться к мужу она не могла. чувство уязвленной гордости не позволило бы, да и разве можно добровольно накидывать на шею удавку? и оставить Тома она тоже не могла. она… она, пожалуй, даже любила его!

в начале июля 74-го года Хелен устраивается корректором в газету “Нью-Йорский призрак” и узнает, что Нехребецки во Франции. у нее нет денег, чтобы ехать за ним. из квартиры, где раньше они жили с Тома, она переселяется в комнату на мансарде пятиэтажного дома - так дешевле. теперь она остается в Нью-Йорке - совершенно чужом и неприветливом городе, где из знакомых лишь коллеги мужа, не готовые принимать ее в таком положении. а дома - Тесеус и Мэттью, но она ни за что не вернется туда.

Характер:

Елена - результат стечения многих причин и следствий. с самого детства ей внушалась собственная неполноценность, некая ненормальность ее естества. чувство вины за это пронзало всю ее натуру, из этого рождались ядовитыми стеблями неуверенность и пугливость.

в ранние годы несоответствие видимого с ощущаемым раскачивало детскую психику, делая из нее в дальнейшем крайне неустойчивого человека. и пусть с годами ее внутреннее сознание обрело некий стержень, она все равно не могла стать целостной фигурой.

перед Хелен все время стает проблема выбора, итог которого для нее заведомо провален. она настолько уверена в собственной неудаче, что ей легче не видеть своих успехов, ведь они, по ее мнению, невозможны. а значит она хронически несчастна. и следуя такому распорядку, Елена нередко опускается до жалости к себе, но имеющаяся у нее при этом гордость вызывает отвращение к такому чувству.

и образуется замкнутый порочный круг, где Хелен и палач, и жертва, и судья.

она живет с оглядкой на прошлое, вечно задавая себе вопрос: а правильно ли я поступила? единственной оценкой своих действий для Елены является мнение окружающих. они задают тон ее мыслям, они же определяют ее собственное отношение к себе. когда большинство довольно, значит, возможно, она идет правильной дорогой. где-то внутри нее сидит страх перед признанием любой похвалы к себе. она боится успехов, предпочитая неуклонно идти вперед. да, было хорошо, но это относительное “хорошо” не вечно и нужно двигаться дальше.

а другая ее часть понимает ненормальность таких суждений и пытается вырваться из них, делая при этом крайне необдуманные поступки. ей до жути неприятен такой отчаянно жалкий вид себя, ей хочется быть совершенно другой. и она то ослабляет хватку узла на шее, то затягивает его вновь, раз за разом пугаясь саму себя.

Дополнения:

` несмотря на то, что Елена, по-прежнему оставаясь замужней, должна носить фамилию мужа, после переезда в Нью-Йорк она снова начала называться Шульцберг

` ее патронус - горностай, в греческой мифологии символизирующий обман и недоверие

` мать Ольги была чистокровной волшебницей, вынуждено вышедшей замуж за маггла

` в детстве она страдала клептоманией, которая, вероятно, в той или иной степени преследует ее и во взрослой жизни

` Шульцберг и Ольга скончались с разницей в несколько дней в 1965 году. об их смерти Елена не знает ничего

` музыкальная ассоциация — Шостакович, струнный квартет №8 (2 часть)

@obscurite 

ее история тронула меня за живое 😭😭 прекрасный персонаж, принята!

Цитата: делулу от 08.01.2025, 18:24

@scaramouse 

Аврелий не хотел признавать, но ему было ужасно скучно. 

Корпоративов в МАКУСА было много. Для кого-то это просто из разряда менее формальной встречи с коллегами, а для кого-то – заветный шанс подружиться с кем-то повыше в правительстве и проложить себе дальнейший карьерный путь. Что-то среднее между слащавыми заискиваниями и приятельскими разговорами. Он помнил свой первый корпоратив в МАКУСА, когда его назначили на не слишком высокую должность в Отделе магических отношений. С кем-то молодой Аврелий итак пересекался по работе, но такое количество высокопоставленных лиц в одном месте видел впервые. Маккарти, ныне уже бывший президент, дал ему советы, как себя вести, с некоторыми гостями даже лично познакомил. Кто-то пожимал ему руку с улыбкой со словами «Я читал ваши статьи, мистер Рихтер» и с энтузиазмом расспрашивал о новой должности; кто-то – и как назло это оказывались в основном самые важные ему знакомства – смотрел с очень хорошо скрываемым снисхождением, которое, однако, было заметно в рукопожатии – его приветствовали крепко и очень коротко (виной тому ещё было витилиго, отчётливо проявившееся на руках – некоторые считали его чем-то ужасно заразным). Наверное, единственное событие, которое заставило его нервничать даже до легкой дрожи в руках. Давно ли это было – кажется, семнадцать лет назад? Как бы то ни было, из ищущего покровительства новичка он превратился в того, у кого этого самое покровительство ищут.

К нему по обыкновению подходило много людей. Ему представляли молодые и одаренные таланты, которые поступили в Ильверморни, когда он уже выпустился; кто-то льстил довольно неумело и открыто – Аврелий лучезарно улыбался, скрывая усталость в глубоких морщинках вокруг глаз. Давние знакомые просто жали ему руку и перекидывались с ним парой слов. 

Аврелий отошёл к фуршету, чтобы смочить горло. Во рту у него было совсем сухо. Возвращаться в людскую гущу ему не особо хотелось. Люди сновали туда-сюда, но рядом не задерживались. Кто из коллег ловил его взгляд из толпы, приветственно кивал, но подходить не осмеливался – такие люди, как Аврелий, обычно всегда в чужой компании по собственному желанию, а если у них этого самого желания нет, то они переводят дух в почетном одиночестве, держа бокал шампанского.

Сегодняшний шум ему не нравился. Он слишком большую часть своей жизни проводил в компании людей, чтобы не привыкнуть к гулу людской массы, но сегодня чужие голоса его почему-то особенно раздражали и утомляли.

Он отставил пустой бокал на стол.

Аврелий глянул на часы, сдвинув пальцами рукав костюма. Не то чтобы в настоящий момент он куда-то спешил – это был рабочий жест, означающий, что у того, кто смотрит на часы, ограниченные запасы времени. У человека вроде Аврелия расписание могло быть иногда расписано поминутно – словом, он терпеть не мог, когда с ним говорили не по делу и занимали место у него в расписании. За всю свою работу в МАКУСА Аврелий по-настоящему возненавидел только тех, кто тратит его драгоценное время.

Ну и, может быть, корпоративы, с которых ему было невежливо рано уходить; когда он забрался уже так далеко, что больше не у кого было искать покровительства, кроме себя самого. 

Внутренний голос советовал ему постоять в стороне ещё немного – пускай, что теперь это выглядит немного странно. Аврелий вздохнул.

Цитата: стереоняша ★ от 08.01.2025, 20:46

@autumnasthma 

Тёрнер шептала ему что-то на ухо, рассеяно поглаживая его плечо. Он кивал, редко, не утруждаясь вникать в смысл её бреда: в руке она держала полу-пустой стакан с непонятным наполнением, не первый за этот вечер, и, вероятно, не последний. От неё пахло привычно — сладко, с отдалёнными нотками чего-то уличного, напоминающее запах, стоявший в садах загородных домов — и выглядела она так же прелестно, как и всегда, поэтому только бесконечный поток несуразицы вместе с покрасневшими щеками могли выдать то, что с напитками она перебрала. 

Они стояли в тени, и издалека могло показаться, что они, склонив головы в секретном жесте, желали остаться наедине. И хотя она, возможно, так и хотела — всё-таки рассказом своим она была очень увлечена, а Джон был самый что ни на есть идеальный слушатель — Джоном было совершено уже несколько провальных попыток отлепить от себя Тёрнер и направить её в сторону подружек-коллег. Она была, разумеется, очень хорошой, и Джону она, конечно же, очень нравилась, но голова болела ужасно, тепло её тела приносило липкий дискомфорт, а нос был забит почти сахарным ароматом её духов.

А ещё было душно. Джон чувствовал, как пот собирался мелкими каплями на лбу, и видел, как блестело от влаги лицо Тёрнер, как на её атласном платье темнели кляксы. 

Смотреть ей в лицо слишком долго казалось невежливым (хотя сама Тёрнер уже почти час дышала ему почти в рот), поэтому рассматривать приходилось всё то, что было за пределами их дуэта: пол, толпу, потолок — всё, кроме неё. Лишь изредка он бросал на неё взгляд, подмечая, как быстро пустел её стакан, и как нездорово искрились её глаза.

— Джон.

Он не сразу понял, что она замолчала: через гомон и жужжание вокруг Тёрнер итак было почти не слышно.

— Джонни, а что ты думаешь на этот счёт? — она звучала раздражённо, смотрела на него расфокусированным взглядом и пыталась, напрасно, допить последнюю каплю на дне бокала. А поняв, что спиртного не осталось, Тёрнер отлипла от него, и не дожидаясь ответа, поплелась в сторону толпы, в поисках ещё. 

Джон облегчённо выдохнул (на секунду ему стало совестно) и не желая этим вечером больше попадаться коллеге на глаза, направился в сторону фуршета.

Цитата: делулу от 08.01.2025, 22:50

@scaramouse 

Мысли Аврелия очень быстро переметнулись к Халгримму: он увидел его коллег. Штат мракоборцев был очень многочисленный, но едва ли половина удостаивала корпоративы своим присутствием. Нечто похожее касалось и Халгримма. Халгримм не любил выходить в рабочий коллектив без острой необходимости или без сопутствующего этому дела. И если там был Аврелий - а Аврелий, в силу должности, посещал корпоративы почти всегда - долгих диалогов с братом он обычно избегал: у Аврелия было свое поле знакомых, а у Халгримма свое. Все так же, как в работе. К его же сожалению или к счастью, Халгримм недавно уволился. Так что коллеги, которых Аврелий увидел, уже были ему бывшими.

Ему в глаз сверкнул чужой бокал шампанского. Аврелий нехотя перевел взгляд на аккуратный рядок бокалов неподалеку, играющий светом сквозь золотистую, пузырящуюся жидкость - как будто мысль была у него в голове уже долго, но он ее уверенно и самонадеянно отгонял. Он пообещал себе не пить больше одного бокала, даже если и спирт в напитке совсем не чувствуется: и, собственно, не пил, пока без глотка говорить стало совсем уж невозможно. На крайний случай он может превратить шампанское в воду.

Он обвел взглядом зал, зал настолько большой, что за количеством людей он не мог разглядеть конца - как будто собирался совершить нечто очень совестно и порицаемое.

Следом двумя резкими, но небыстрыми шагами пересек расстояние до стола. Казалось, от момента, как он вскинул руку, разжал пальцы, мысленно выбрал бокал и по какой-то абсолютно нелепой случайности (ведь он был уверен, что рядом с ним никого нет - хотя, очевидно, слишком задумался, чтобы кого-то заметить) натолкнулся на чужую руку, прошло очень большое количество времени.

Аврелий машинально отдернул пальцы - резче, чем ему бы этого хотелось - и отшатнулся - более неуклюже, чем он бы сделал это, не произойди все так неожиданно.

- Прощу прощения, - улыбка вышла нервнее обычного.

Аврелий с удивлением обнаружил, что это не кто-то ему знакомый - мысленно он уже понадеялся на то, что со знакомым человеком отшутиться будет несколько легче. Естественно, всех в МАКУСА знать было невозможно - в МАКУСА работало столько людей, что банально запомнить их всех было непосильной задачей. Незнакомца он видел, наверное, впервые в жизни.

Аврелий быстро оглядел его снизу вверх, тоже по старой привычке - почему-то смутился тому, что неизвестный оказался его самую малость выше, хотя на Аврелии были туфли с невысоким каблуком.

Еще раз взглянув в чужое лицо, он убедился окончательно, что едва ли они где-то встречались. И поспешил облечь свою мысль в слова, заполнить паузу, стараясь прозвучать учтиво-вежливо:

- Извините, мы, кажется, нигде не встречались?