→︎ so many different people to be !
// @zakka
// бро.....
Он выстрелил в Джульетту, не почувствовав ничего, кроме страха за нового компаньона — когда чужая голова легла ему на плечо, когда чужой нос утыкался в потемневшие отпечатки пальцев на его тонкой шее, когда тяжесть чужого тела оказалась совсем не противной, когда наоборот, хотелось остаться в чужих полу-объятиях надольше, Орфей понял, что сделал это не напрасно. Вовсе не напрасно, ибо даже девица, что сейчас была бессознательном состоянии, в своё время не держала его в своих руках так аккуратно, так бережно, боясь даже дунуть на него, будто он был фарфоровой фигуркой: самой ценной, что была когда-то выпущена в свет. Лишь названный брат, что был так знаком, но так чужд одновременно касался его так, словно Орфей был самим воплощением безликого Бога — как считал юноша, божеством из них двоих можно было назвать только Вия.
Мальчик (мужчина?) вытер кровь обо всё, к чему только смог дотронутся — выходя из машины, чтобы подождать Бойко снаружи, он не заметил, что начиная со скул, и заканчивая голыми коленками, он был полностью покрыт багровыми узорами: если приглядеться, то можно было увидеть сердечко, случайно созданное им, когда он вылезал из автомобиля. Полоски, неряшливые, небрежные, украшали собой его внешне светлое существо — он надеялся, что что-нибудь похожее, такое же настоящее, соединяло собой частицы звёзд, что хранились глубоко в его мёрзлой душе.
Стоя рядом с Бьюиком, ему захотелось «подымить» — привыкший занимать себя чем-то во время ожидания Орфей елозил на месте, шепча стуже что-то о Хионе, замёрзшей на зиму реке и брате, что сейчас избавлялся от очередной проблемы, которую создал грек. Мысли о Джульетте были где-то далеко, за пределами его личной орбиты — сейчас он понимал, что будущее, пусть и туманное, пусть и совсем непонятое, было намного важнее того, что давно должно было быть оставлено позади. И хотя избавиться от ноши воспоминаний было весьма, весьма не просто, ради чужого блага, и возможно — только возможно — для его собственного, он был готов вновь прочувствовать вкус чего-то очень хорошего на своих сероватых губах.
Юноша хмыкнул.
Немного погодя, он смог различить звуки шагов сквозь симфонию Пана: подождав ещё чуть-чуть, он увидел знакомый (родной) силуэт вдали, и убрав от лица намокшие пряди, двинулся на встречу к мужчине, улыбаясь, устало и грустно, протягивая к нему раскрытые для объятий руки.
Не дав Вию сказать хоть что-то, в минуту, когда они встретились на пол пути, он обвил конечностями крепкие плечи, а позже, шею, утыкаясь лицом в пахнущую одеколоном и смертью грудь.
— Ты чудесный, ἀδελφός, — он прижался к Бойко совсем близко, — Мне жаль, что так вышло.
// победа @potassiumcyanide
Фрида поймала беспокойный взгляд спутника и почти уже хотела удивиться в слух, но прикусила язык, для него это, должно быть, больная тема так зачем шевелить прошлое? Если бы кто-то решил вдруг спросить о шрамах на её шее, которые она так тщательно скрывает под слоем косметики, она бы точно прикончила этого на месте.
Машина мчалась, разбивая лужи на дорогах, какие обычно появляются после долгого и сильного ливня, когда городские канализации не справляются со своей работой. В каплях дождя отражался свет фонарей, белые лампы блистели из луж.
Транспорт остановился у высокого здания, Фрида выдохнула, собираясь с силами, успела проговорить мужчине «я быстро» полу шепотом пока выходила из машины и улыбнуться ему же.
В номере та быстро нашла подготовленный еще по приезде набор: небесного цвета брючный костюм, забытый каким-то парнем у неё еще в начале пятидесятых, он немного висел на ней, но так было даже лучше: если вдруг что её врядли заподозрят в нем; белую рубашку и туфли на платформе (как приятно было снять эти доставучие каблуки!). В карманах пиджака лежали один заряженный револьвер и Маузер, тоже в полной боевой готовности, она все надеялась застрелить того без боя, но и на этот случай имелся складной нож в кармане брюк. Волосы она убрала в маленький пучок и поспешила вниз.
— простите, что заставила ждать, — поспешно произнесла девушка, трогая свою прическу.
Конечно она никогда бы не стала похожа на парня в таком виде, но со спины вполне бы сошла за худенького молодого человека, пучок прикрывал ворот пиджака.
Она аккуратно достала из кармана револьвер и протянула его Марселло, на её худенькой маленькой ручке он смотрелся неестественно большим.
Тронулись. Одной рукой придерживая руль, она достала из маленького вещевого ящика, представляющего собой углубление под магнитолой, бело-красную упаковку, выудила оттуда спасительную никотинку; чиркнула зажигалка, взятая оттуда же; Фрида начала понемногу успокаиваться.
— Бери, — окончание «те» прозвучало приглушенно, не совсем слышно в шуме многомиллионного города, дождя и сигналов машин, доносящихся из открытого ею окна; изящная ручка вновь что-то передала.
— На ресепшине врядли кто-то будет, пройти можно свободно, — говорила она с расстановкой, будто давала спутнику шанс отступить, — его номер мне тоже известен, у Бартоломея бзик на цифру 12, будто число апостолов может спасти его душонку, — девушка опять почувствовала, что начинает срываться, сделав еще одну затяжку и шумно выдохнув она продолжила уже спокойней:
— ну или можем ориентироваться на звуки эротического характера из его номера, — Фрида поежилась, — а казалось бы женатый человек — последние слова были произнесены с неким сочувствием, обращённым больше к его жене, интересно какого это быть замужем за нелюдя? Она ведь скорее всего даже не знает об этом, ждет его, печет печенье к приезду или что там делают домохозяйки.
Идя к украденной машине и задумываясь над заданным вопросом Джульетте, Бойко отчётливо осознавал, что не имеет желания больше находится в этой стране и непременно донесёт до компаньона мысль, что оставаться под носом у полицейских, которые по свежим следам могут раскрыть дело, и людей, среди которых мог блуждать старый знакомый, не выгодно. Лишь Незримый Бог знал, чем обернётся столкновение с девушкой: решит ли она сдать их полиции, выставляя себя жалко жертвой? Возникающий её образ в памяти был противный: как Орфей с ней общался? Румын вспомнил, что до сих пор не знает биографию: поистине темнейшая книга, с чёрными шёлковыми страницами, на которых золотыми чернилами записано каждое принятое решение. Должно быть для ангелов, которые ведут активное наблюдение и занимаются документированием жизни грека, его жизнь служит страшной сказкой на ночь.
Он издалека завидел ангельский образ, который был изрядно потрёпан. Руки в карманах сжались, ногти оставили следы полумесяцы, но зато мысли стали тише переговариваться и возвращать былой порядок в голову журналиста, потому он временно становился молчаливым и задумчивым.
Объятия, в которые Сальвий так боялся погрузиться, но грезил ими почти с первых минут, как подхватил брата на руки, пока небо заботливо укрывало их тёплым снегом. Недосягаемые высокие чувства, которые привносили покой в сердце, сомкнули руки на его шее. Довольная улыбка коснулась губ, пока руки, мягко проводя пальцами, обвивали точеную талию Орфея и без стеснения прижимали к себе, жалея, что они не были живы и не могли почувствовать тепла, которое не сразу распознаётся под холодной тканью рубашки.
—Повезло, что рядом был ты,— он щекой провёл по волосам брата, продолжая благоговейно улыбаться. —Страшно предположить, что с нами будет происходить дальше.
Журналист отступил, провёл рукой от плеча до кисти Орфея и, взяв его за руку, медленно двинулся к машине, словно стремился отложить в памяти каждый шаг, чтобы потом бережно переворачивать эту страницу в книге памяти и возвращаться к ней в особо тягостные минуты.
—Дальнейший план действий уже намечается?— он повернул голову в сторону компаньона: —Есть предложение с незапланированными переездом, правда, я совершенно не представляю, где бы мы могли остановиться.
//ну, тут вроде как две страницы, но я все равно недовольна, потому что потому(((
Марселло задумчиво рассматривал высокие каменные дома, что так быстро проносились мимо него. Он пытался сохранять бесстрастное выражение лица, но внутри него все полыхало, а сердце, которое, казалось, уже не способно было биться (хотя то, вероятно, была его душа), трепыхалось, как бабочка, пойманная в сачок. Внутри него смешались яркие чувства любопытства, тревоги и возбуждения одновременно, какие не преследовали его с тех лет, когда он был жив. По-настоящему жив.
Машина резко затормозила с легким, но узнаваемым звуком. Фрида, окинув его загадочным взглядом и одарив любезной улыбкой, выбежала, хлопнув дверью. С минуту он наблюдал за тем, как быстро она бежит по лестнице, как стучат ее каблуки. Он вздохнул, причем вышло довольно тоскливо, скорее это напоминало всхлип.
А ведь и он периодически останавливается в таких отелях, но не для того, чтобы переодеться, а для того, чтобы весело провести вечер. А потом проснуться с соседкой (или соседом, или соседями, как повезет), страдающей от жуткой головной боли и онемевших конечностей. И сам он многое бы отдал за ужасную тошноту и раскалывающийся от жутчайших последствий бурного вечера череп, за кости, точно налитые свинцом, за выворачивающийся наизнанку желудок и прочие прелести распутной жизни, но он не мог позволить себе этого, он был мертв.
«Заниматься этим» — как вежливо выражались некоторые личности старой закалки (странно, но позднее они становились более прямолинейными), после смерти было совсем не здорово. Из него точно высосали все умение получать удовольствие. Это его раздражало. Живые, слава Богу, особого внимания на это не обращали, для них он был таким же, как и они сами, они не понимали того, какие неудобства он проходит только для того, чтобы получить от них наутро неодобрительные покачивания головой, потому что он так и не дошел до экстаза.
Дождь заливал стекла машины Фриды, стекая по нему длинными ручейками. Марселло точно завороженный наблюдал за ними. Отчего-то ему стало дурно. Влажный воздух снаружи оставался внутри, сочетался с мягким ароматом женских духов, эти запахи казались ему приятными, но сейчас его тошнило.
Они собираются подстрелить человека. Веселые выходные, верно, Марселло?
Щелчок, хлопок. Бум! И он мертв. Его ждет заготовленное для него местечко в аду. А твое у Дьявола припасено про запас. Ты еще должен помучиться, прежде чем попасть туда.
Иногда Марселло обиженно думал: «А что я сделал?», но потом быстро вспоминалось все, чем он занимался при жизни. У него было достаточно денег, но он был так жаден, что воровал у несчастных сирот. У него было достаточно связей, но с каждым днем ему хотелось все больше и больше, неудовлетворенность росла. И ему было плевать на то, что думают другие. Искренне плевать… или нет?
Это было еще в 30-е. Они делили тогда отель в Риме. Веселая была ночка! Утром он, растрепанный и потный, нежится в приятно пахнущем постельном белье, с запахом типичным для отелей.
— Знаешь что? — восклицает он, глядя на человека перед собой. — Я люблю тебя!
— Ты всем так говоришь? — слышится саркастичный ответ.
Он делает вид, что обижен этими словами. Кокетливо дергает плечом, расправляя одеяло внизу.
— А ты не веришь, что это может быть искренне? — спрашивает он шутливо.
— Не верю.
А ответ серьезен.
Он смотрит, непонимающе мигая ресницами, все еще глупо улыбаясь. В его глазах отражается разочарование, растущее с каждой секундой.
— Отчего же? — немного растерянно спрашивает он, изумляясь жалкому тону своего голоса.
— Потому что ты человек легкого поведения.
Легкого отношения к жизни, возможно, именно это имелось в виду… это ведь, верно?
И в тот момент Марселло не проникся желанием доказать обратное. Его считают человеком низких моральных устоев? Что ж, он покажет, что это на самом деле — человек низких моральных устоев. Если его считают похотливым развратником — он им станет. И у него вышло. И теперь он не в силах выбраться из порочного круга.
Они считают его бездарным? Этим недоумкам не докажешь обратного, лучше уж подстроиться. Они считают его позором семьи? Тогда он опозорит клан Россетти на всю Европу, если потребуется. Они считают его сволочью? В таком случае, он станет хуже, чем просто сволочь.
Но радовало ли это его, этот бунтарский всплеск отрицания? Скорее уж он его угнетал.
То был первый раз, когда его назвали человеком легкого поведения. В дальнейшем его будут называть и похуже, и как бы он ни старался делать вид, что ему плевать, что для него это всего лишь игра, в глубине души он жаждал возможности разрыдаться от подобного, хоть и понимал, что вполне заслужил каждое из этих оскорблений.
Фрида вернулась очень быстро, облаченная уже в легкий костюм из небесного цвета ткани. И предложила ему оружие.
Он осторожно принял пистолет, повертев его в руках, осмотрев со всех сторон, убедившись, что он не выстрелит случайно. Его глодало смутное чувство страха, за которое он испытывал небольшую долю стыда. И все же, он был подстрелен, это ведь логично, не так ли? Чувствовать страх перед тем орудием, что тебя убило. Он осторожно отложил его. В воздухе зависло невесомое облачко терпкого дыма. Его удивила резкая смена официальности на легкую непринужденность в их разговоре.
— Поразительное количество информации, — сказал он изумленно, в ответ на комментарий Фриды о звуках. — С чего ты взяла, что он стал бы?.. — Он замолчал, слегка смутившись. Она уж наверняка знала своего врага лучше, чем он.
— Я собираюсь его убить с 1911, его биография, наверное, единственное, что я знаю в достаточной степени, — отрезала она, поджав губки; выбросила окурок в окно.
Она знает о нём почти все, если не абсолютно, только он о ней врядли что-то знает, он о ней точно забыл почти сразу после нападения. Она напомнит.
Сейчас Фрида с удивлением поняла,что вместо привычного гнева, глаза заслонила пелена слез и не без раздражения к себе сразу же подавила их: не хватало ещё показаться слабой в компании Марселло, она настроена агрессивно.
Она могла себе позволить быть собой, слабой маленькой Фридой, которая не могла ответить на язвительные комментарии и насмешки, Фридой которую заставили умереть и убить. Позволить могла, но ненавидела своё нутро до глубины души. Тетушкина закалка подсказывала, что нужно наказать себя, но если тогда это была соль, шрамики которой до сих пор остались на её коленях, сейчас это было лезвие. Мёртвая она не могла ощутить в полной мере своё наказание, но все так же всхлипывала ночами, свежие ранки быстро затягивались, напоминанием были шрамы на предплечьях, полученные тем же способом во время беременности. Себя она считала безусловно жалкой, но никому другому бы не позволила так думать. Девушка вновь прикусила внутреннюю сторону щеки, скоро она доиграется и прокусит её до крови, по делом, собственно.
Ей точно хотелось что-то сказать спутнику, возможно, поделиться своими переживаниями или раскрыть душу. Фриде очень хотелось, но внутренний страх быть отвергнутой, того что над ней снова начнут смеяться не давал, цена за ошибку была слишком высока. Да и он сам не вызывал впечатление паиньки, она могла поклясться, что хотя бы одна девушка его ненавидит так же, как Фрида Бартоломея, может при других обстоятельствах, но все же.
Она печально взглянула на Марселло, когда они уже подъезжали к парковке чужого отеля, ища в его глазах поддержки. Сейчас все решиться и, если не в лучшую для неё сторону, то она точно совершит вторую попытку умертвить себя, пусть и провальную в любом случае.
— Hals - und Beinbruch, — на выдохе произнесла Фрида, выйдя из машины.
Здание казалось в два раза выше её отеля, сейчас на неё давило все, особенно, это ощущение себя мелкой посравнению с высоким домом. Волнение пробежалось по всему телу и застыло где-то в груди, щекоча внутренности; она сглотнула. Это пройдет как только она окажется один на один с этим чудовищем, тогда её рука не дрогнет. Точно?
Фрида зашла первой, ресепшен вправду был пуст, а дверь под номером двенадцать располагалась в правом углу второго этажа и вроде была не заперта
// @zakka
— Для начала нам стоит перестать ввязываться в передряги, — Орфей цокнул, — Ибо такими темпами мы до переезда не дотянем.
Он не был уверен, что имел право предлагать что-то своё — разве мог он просто взять, и заставить Бойко бросить всё, что у него было, и пойти за каким-то мёртвым греком? Не мог, но думалось ему, что было уже слишком поздно что-то менять: объятия впервые за много лет грели душу, зажигали в его разуме Олимпийский огонь — чужие речи, неожиданные, смущающие, тянули к себе и заставляли желание услышать их вновь светиться новым, ярким светом где-то в подсознании.
— Поехали куда-нибудь туда, где нас искать не будут, — произнёс юноша тихо, — в Шотландию какую-нибудь. Найдём там Лох-Несское чудовище, заработаем себе целое состояние и будем жить в замке какого-нибудь забытого всеми клана.
Слова звучали совсем глупо, но было в них что-то искреннее, что-то неустойчивое, что можно было сломать одним взмахом руки, поэтому он продолжил, всё так же негромко:
— Проведём остатки вечности вместе, во всякие грязные авантюры больше лезть не будем. — а потом опомнившись, Орфей добавил: — Но только если ты этого хочешь, конечно же.
//все, ульта кончилась((
Марселло крепко сжимал пистолет в руке, напрягшись и сосредоточившись на оружии. Он не мог допустить небрежности в обращении с предметом, что умертвил его. Это казалось ему глупым, но теперь, после того, как он умер, любой выстрел казался ему просто кошмарным звуком. А ведь раньше он с деловитым безразличием спокойно вертел любым орудием смерти в руках, не думая о том, что однажды пострадает от этого же.
Умирать было больно, он знал, что это ждет всех, и все же мысль о том, что сейчас он собирается убить человека, причем так же, как и когда-то убили его, не давала ему покоя уже с того момента, как он сел в машину. В глубине души он пожалел, что вообще ввязался в это. Сейчас наверняка прощение с гостями, все другие организаторы ждут его… он поспешно откинул эту мысль.
Но ты же убиваешь не кого попало, а реального ублюдка, верно? К тому же рядом с тобой красивая девушка, горящая желанием отомстить, почему бы не помочь ей? Святой Лючии это понравится… Верно, только вот легче ему от этого не стало.
Возможно, это его шанс отойти в мир иной…
И он воспользуется им, даже это принесет ему неудобства.
В голову прокралась еще одна мысль, которая, почему-то, не пришла туда раньше: а что будет, если вас застукают? Мертвое тело, два человека, оба с пистолетами… а один из них еще и итальянец. В этой отсталой стране и впрямь полагали, что все итальянцы либо шеф-повара, либо гангстеры, так что это его не слишком радовало. Он имел статус и связи, но даже в высшем обществе на него смотрели с легким подозрением. Иногда так и хотелось крикнуть: «А знаете что? А меня, возможно, грохнула мафия!»
— А, положим, мы его убиваем, — спросил он осторожно, следуя за Фридой, осматривая критически помещение, — а что дальше? Просто смотаться? И… — Он понизил голос. — Что делать с его спутницей, если таковая имеется?
Когда-то и Виргинию застрелили по его вине (или его застрелили по вине Виргинии, что было хуже, он не знал), а она ведь не была ни в чем виновата, кроме того, что была распутной стервой. Одно дело убить старого бастарда, совсем иное — невинного (пусть и не душой) человека.
Румын вглядывался в глаза Орфея: молочное небо углубл*яло его синеватые глаза, расширенные зрачки, казалось, поглощают своей чернотой всё сущное, утягивая в пучину желаний и мечтаний, поражая своей бесконечностью, потому что позволяло верить Вию, что всё в мире возможно и достижимо. В этих глазах хотелось безвозвратно заблудиться, чтобы петлять по красотам лабиринта цвета индиго; утонуть и познать всю глубину океана, в котором небо находит своё отражение прекраснее, чем в серебряном зеркале и переживает все тревоги вместе с волнительной водой. Не нужно было прикосновений или долгих объятий, всего лишь осознанный взгляд в глаза грека дарил ощущение, будто тебя обволакивают тёплые объятия, как мягкие руки ласково проводят по телу, расслабляя его — где есть ощущение чего-то родного, невольно чувствуешь себя свободным от внешнего мира.
Сальвий верил, что сонные деревья запомнят это, но чем это будет казаться: дивным сном, от которого трепетно будет сжиматься сердце их духов, иль навеянной холодным ветром иллюзией — он не знал, да и голову его занимали северные земли Англии и шотландские холмы. Непостоянная погода. Туманное английское болото, с живым лесом, которое будто слышит мысли и настораживает даже бывалых охотников. Возможные поиски невиданных существ, которые гарантированно будут приятнее Джоша, вспыхнули азартным огоньком.
Невольно соскользнула с полок памяти только поставленная книга — воспоминание яркими картинками замелькало перед глазами, как парень остановился в тихом продуваемом доме, где его встретила молчаливая бабушка, которая задумчиво поглядывала в окно, будто ждала старого друга, который давно покинул её и не присылал успокоительных вестей. Беря в руки предложенную чашку горячего чая, Вий аккуратно дул на него, прежде чем поцеловать ободок чашки и сделать глоток. Вкус сочетал в себе горечь, которая раскрывалась приятным сладким послевкусием. Журналист тогда впервые попробовал английский чай.
—Думается, это будет занимательное путешествие,— они подошли к машине, Бойко открыл дверь со стороны компаньона, ожидая, пока тот комфортно разместиться и проследовал к водительскому месту. —Есть предположение, что авантюры сами утягивают за собой,— он поднял вверх руки, будто хотел примириться,— но обещаю, что добровольно вступать в них не буду, кроме тех, на которые ты будешь готов. Заедем на квартиру, прихвачу чемоданчик. Может тебе что-нибудь купить из одежды?— взгляд бегло оценил порванный образ брата: —Меньше косых взглядов. Боже, почему людей не смущают красные капельки на твоих маленьких ножках?— вопрос прозвучал тихо, будто он задавал его самому себе и стал выруливать, смотря в зеркало заднего вида.
В сонный и обозлённый — всё-таки зимнее утро редко бывает приятным — город медленно и нехотя двигался пустой холодный автобус, чтобы встретить рабочих на тихой остановке, на которой чаще спали заблудившиеся бездомные, и отвезти на завод. Сальвий спокойно и понимающе обогнал водителя с усами-шторками. Он как-то подзабыл, что машина была нешипованная — это очень грустный сделанный вывод ранее, поэтому машина очень неловко остановилась на первом светофоре, выезжая на пешеходную часть.
Ларьки с газетами уже преданно ждали новые выпуски, освобождая для них пространство. К магазину с люстрами спешил маленький человек в несуразно больших ботинках и шляпе, тряся в воздухе ключами. За ним, к булочной, широкими шагами и раскачиваясь в разные стороны, буквально летела полноватая женщина с отдышкой.
—Верна ли мысль, что ты не получал права?— поинтересовался журналист, поглядывая, как горит красный свет и как он переключается, возможно, с щелчком, на зелёный.
// @zakka
— Не получал, верно, — Орфей качнул головой, вглядываясь через стекло в утреннее небо, — Но один о-о-очень приятный джентльмен однажды показал мне как управлять одной (машиной): Бенцом его вроде звали, хотя я уже плохо помню. Да и давно это было, сейчас машины вон какие продвинутые! Тогда она открытая была, всё что в ней было рассмотреть можно было невооружённым глазом. А сейчас мы с тобой спрятаны от потусторонних глаз: в тех старых автомобилях мы бы никогда не провернули план с похищениями трупов.
Провожая прохожих взглядом, юноша пытался вспомнить хорошее, ловко обходя те препятствия, что могли вновь заставить кровоточить старые раны — задорно улыбаясь какой-то маленькой девчушке за окном он перебирал в своём сознание архив прошлого, видя перед собой счастливые лица забытых им людей.
— Хотя нет, погоди, я такую водить умею... наверное. — он поднял ноги на сиденье, — В середине тридцатых годов ещё более приятный мужчина катал меня по Франции на М-1: он так гордился своей покупкой, что с радостью рассказывал об автомобиле всё что знал. Иногда он даже давал мне порулить – ему нравилось, что кто-то ещё интересовался теми вещами, которые он любил. Хотя наверное, и та модель сейчас уже слишком старая, чтобы двадцать пять лет спустя я мог сказать что умею водить...
Баярд был брошен под ноги, а бардачок был, как он надеялся, в последний проверен на наличие запасных пуль — громко захлопнув отсек, Орфей принялся вытирать ободранные ногти об свою одежду, прикусывая язык и надеясь не пропустить поток брани сквозь зубы.
— А про одеяния ты прав, — он на секунду глянул на Вия, — Стоит переодеться. Правда я не думаю что меня в таком виде в магазин пустят... Может мы всё-таки сможем найти выход из ситуации, используя твою одежду?
Исаак увидев такую сильную реакцию собеседницы так же остановился. В животе что-то перекрутилось и на секунду на руках появились мурашки. На лице появилась неконтролируемая улыбка, мужчина сам не заметил ка когда просто появилась. Он был так удивлен и так рад увидеть Ребекку в таком состоянии. Джонс так и знал что не такая уж она и счастливая и солнечная. Это было то чего он так ждал. Чем так хотел насладиться. Это вызвало у него нездоровый интерес и азарт. Никто не должен был улыбаться при виде таких эмоций. Он ясно видел, что девушке было некомфортно, ее тело и поведение это выражали. Но это и вызвало у него такую радость. Видеть кого-то в таком состоянии забавляло мужчину. Это выглядело так интересно для него, что он не мог ничего поделать! Он выглядел как маленький ребенок смотрящий на игрушку, которую так сильно хочет. Его темные глаза блистали, а сам он дышал быстро и прерывисто словно смеялся.
Однако Исаак не желал выглядеть странно перед девушкой поэтому медленно прикрыл рот рукой стараясь успокоить себя. Вся эта ситуация вызывала у мужчины только положительные эмоции, и он не желал чтобы разговор быстро заканчивался. Он хотел услышать и увидеть больше. Он чувствовал, что уже не сможет просто оставить эту тему. Это было что-то что было ему чуть ли не надо. Он склонил голос и начал говорить
- Ох как драматично! Вы и вправду интересная персона... - его голос звучал тихо словно он был хищником выжидающим свою жертву. Словно пытался не спугнуть напряжение которое только росло, - не каждый день встретишь человека с такой историей! Не думаю что это и вправду ваша вина. Что случилось, то случилось! В конце концов...все совершают ошибки?
Он чуть задумался над второй частью фразы девушки про него самого. Про жесткое наказание. А было ли оно жестоким? Исаак никогда не считал произошедшее наказанием. Точнее, когда это толкьо произошло он считал что это просто ужасно. Однако уже через пару минут он забыл о том насколько это страшно. Может быть мужчина тогда вел себя как псих, когда обнимал ее тело, когда разговаривал с ней, когда сажал ее за стол рядом с собой. Казалось он не мог оправиться от такого. Ох та ночь и вправду была незабываемой. Но это не пугало его. Он был готов повторить все это с любым важным человеком, это лишь поднимало его интерес. Джонс хотел узнать как он отреагирует на это. Он хочет снова прочувствовать это.
- Хах, вы правы, мы все не без греха. Но я не считаю что произошедшее со мной является... как вы назвали? "Жестоким наказанием"! Скорее это просто...просто... - он чуть замешкался и опустил взгляд продолжая улыбаться, - ну возможно я тоже был виноват в этой ситуации. Тут мы вновь друзья по несчастью...! Да и у меня это вполне заслуженно, хаха...
Исаак снова отшутился не считая эту тему чем-то странным. Он старательно зарывал воспоминания о том что было перед этим. Он не хотел думать об этом, ведь он прекрасно знал что от такого он будет лишь ненавидеть себя. Он хочет думать, что это был лишь несчастный инцидент! Он почти не виноват, может совсем чуть-чуть, но даже об этом он не хотел думать.
Имя, фамилия: Дуки́ фон Эрдёд Пальфи́
Национальность: венгерка/гречанка
Дата рождения, возраст на данный момент: 14 февраля 1820г., 140 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти: 19 лет, 1839 г.
Характер:
«Коснулась я цветка горячими устами - И лепестки распались, лежат;
Я стебель лишь держу, а жизнь и аромат
Вернешь ли ты бессильными слезами!
Ты не любил меня! Безжалостно, сурово
Развеял твой обман сердечные мечты,
Как лепестки цветка… Их возвратишь ли ты?
И сердцу моему вернешь ли счастье снова?»
Невинная нежность укутала дитя в шелк хрупких чувств и даровала ей единственное счастье на земле - любовь. Это чувство тонкими нитями протягивается через все существо, через всю жизнь венгерской княжны, растаявшей в ней слишком рано.
Ее образ схож с цветком розы. Печально просто и банально, но увы, правдиво. Эта девочка легко показывала миру свои чувства. Искренние и непорочные, они лились теплым светом через фонтан души в мир. Поначалу не было даже мира, были лишь чувства, и Дуки, ощущая их тепло, жила одним лишь чувством. Она боялась тени, острых краев и тонких, ломаных намеков. Ее наивность была прекрасной, а доверчивость такой же нежной, как лепестки цветка. Только вот чем больше она отдавала, чем больше доверяла и верила, тем больней билось сердце в груди. Впервые боль проросла в ней, когда она увидела боль других. Оголенная правда обжигала, шипя кровавыми брызгами. Маленькая девочка увидела мир и поняла, что в нем нет ее чувств.
Тогда же появилось страшное слово «должна». Должна быть мягкой, услужливой, вежливой, умной… да не важно, что именно скрывается в огромном слове, главное одно - быть идеальной. Она не понимала. Почему нужно притворяться, льстить, натягивая размазанную улыбку? Ее вопросы не слышали ответов и тогда она замолчала в ответ. У розы начали появляться шипы. Поначалу они были мягкими и неокрепшими. Сердце не умело вовремя каменеть и колкости «мира» больно саднили. Тогда глазки переливались перламутровыми слезами и юная Дуки плакала, прикрывая рот ладошкой, а чувства зажимали горло и мешали дышать. Тогда же впервые из голубоватых слез падали и разбивались колючие льдинки гнева и обиды. Но то было маленьким началом, всего лишь интерлюдией бесконечной пьесы. Впрочем, эта боль окупалась. Ее любили. Конечно, не за выплаканные слезы, а за милое личико, безупречные манеры, кроткий нрав и блестящий ум. Она научилась нравится. Ха, стало понятно, что миру не обязательна искренность чувств! Можно сыграть. Да, будет противно и мерзко, но этого никто не заметит, просто сделай вид, тебе поверят! И она играла. Разум говорил: «смотри, смотри, как ты им нравишься!», а сердце глухо выло от тоски и непонимания. Она любила тех, кто давал ей призрачные надежды. Душа буквально кричала: я люблю вас, люди! А люди любили ее как-то не так. Может, просто не по-настоящему?
И шипы заострялись. Без такой любви не может быть обиды, которая впоследствии стала ненавистью. Это жгучее чувство рождалось из непонимания. Девушка (уже девушка) не видела в других отражения своих чувств и не понимала причины. Почему так? - плакало сердечко, она пыталась давать еще больше, люди, конечно же, забирали, но становилось только хуже. И где-то вдалеке показался силуэт того, что стало причиной ее страданий, то, что приносило самую большую боль. Каково же было ее удивление, когда подойдя ближе она увидела себя. А если так, тогда все нужно сломать? Все, значит себя. И она ломала. Вырывала цветки любви, рвала бутоны, не понимая, что они будут разрастаться лишь сильнее, что доведя себя до отчаяния, ее надеждой вновь станет любовь. Медленно разрастался порочный круг, где Дуки была и мученицей, и спасителем, и палачом. Но внешне все оставалось идеально, все должно было оставаться идеальным.
Ее метало от человека к человеку. Она срывала маски, одну за другой, снова и снова находя под ними пустоту. Она несла на спине крест, затягивала на шее петлю и надевала венок из терновника, от чего пестрились ленты крови на бледном лице. А красной нитью все так же тянулось благословение, ставшее проклятием и его становилось все больше и больше.
Дуки Пальфи фон Эрдёд была прекрасной для света девушкой. И когда она начала цвести, ее попробовали полюбить. То был сон, легкое дуновение чувства, но она не понимала этого, отдавшись человеку вся, открыв то, что годами страдало и плакало. Конечно, это была не любовь. Она зависела и обрекала себя, ей же играли, наслаждаясь пролетающим моментом. Она пыталась быть лучшей, снова идеальной, но теперь уже для него, только для него. И не видя ничего вокруг, не понимая истины, все глубже заходила туда, откуда ей было не выбраться. То была пылкая, искренняя и настоящая любовь самого нежного и преданного существа, готового пройти муки ада, чтобы любить. Она верила, что любят и ее, но это было совсем не так. С другой стороны появилось недовольное равнодушие. Она снова не понимала, боялась, умоляла вернуться, простить (ее!), а потом он просто ушел. Она кричала, плакала, ненавидела и убивала снова себя. Боль была острой, то вырезали сердце собственные шипы, а слезы солью разъедали раны. В сказках принцессы не приносят себя на алтарь любви. И, ты не забыла, Дуки? Ты должна быть идеальной.
Крест сломал спину, веревка задушила, а кровь залила все лицо, и теперь она не видела ничего. Ее душа не выдержала и сломалась, разлетевшись лепестками засохшей розы. Ты думала тебя спасет смерть? Сначала над тобой посмеется жизнь.
Она перестала замечать время, она перестала замечать окружающее. Мир съежился в одну точку, поселившуюся где-то глубоко внутри. Дуки хотела бы почувствовать пустоту, но ее, с головы до ног, обвила красная нить, и даже слезы на щеках не высохли. Межреберно бродили сквозняки, пытаясь выгнать удушливый запах обреченной безнадежности. К чему теперь эти чувства, если не осталось веры? Голос ее любви сломался и замолчал, она больше не кричала о ней, не заглядывала людям в глаза. Дуки недоверчиво смотрела на мир, украдкой вытирая слезы и пытаясь собрать разбившийся пазл. Ей очень, очень-очень сильно хотелось забыть свою прошлую жизнь, вырезать воспоминания. И снова удушающая красная нить, затянутая на горле. Что ей оставалось делать? - с дырой в груди, которая медленно заполнялась терзающей ее болью, и где-то там же рядом прыгающем сердцем, трепетавшем от порывов чувств и этой чертовой любви. Наверное, слишком устав, она выбрала самый простой и притом вдвойне омерзительный путь. Стать легкомысленной, превратиться в яркий фантик. Это легкомыслие было жестоким. Как для нее, так и для окружающих. Сердце покрывалось уродливыми наростами, черствела оболочка души. Дуки стала кривым, диаметральным отражением себя. Отпустить и забыться, дать волю наслаждениям, отравляющим чистую душу. Это было грязно и низко, зато… ах, это уже не ее заботы! Главное как просто! Легче превратить прекрасное в уродливое и мерзкое, смешать его с грязью, чем нести «прекрасное», ступая по ножам.
А она просто хотела забыть. Жаль, что для этого пришлось вынимать сердце.
Внешность:
Биография:
Поздней осенью 1813 года молодой Бенце Пальфи возвращался в опустевший родительский дом. Прошедшие войны заставили его изрядно поскитаться по свету, впрочем, они также неплохо увеличили его капитал. Вместе с ним ко двору холодного и неприветливого княжеского дома Пальфи прибыла молодая супруга - Катерина Нотарас. Она происходила из знатного греческого рода. Необычайно умна, прекрасно воспитана и хороша собой молодая госпожа Пальфи фон Эрдед восхищала, она стала прекрасным украшением семьи своего мужа. Однако даже в столь блистательной особе был найден досадный недостаток - гречанка. Такой ответ был дан Бенце хозяйкой дома Пальфи. Его мать невзлюбила невестку, скрывая за вежливой холодностью презрение и обиды. Да, женщины становятся чудовищами, попадая в плен собственной зависти.
Уже в следующем году младший сын княжеского рода праздновал рождение дочери. Это событие сгладило отношения между двумя самыми важными для Бенце женщинами, но не усмирило взаимной неприязни.
Жизнь Катерины с супругом была блестящей и роскошной. Она устраивала великолепные приемы и украшала собой светские вечера, он прекрасно вел дела семьи и острожно прокладывал свой путь в политике. А через семь лет родился еще один ребенок. Средняя дочь - Дуки.
Ее рождение не встретили с большой радостью. Семья ждала мальчика, ждала долго и трудно. Наконец, родившаяся девочка разочаровала отца, вызвала негодование у бабушки, и стала любимым цветком матери. Катерина и Дуки были очень похожи. Девочку также не приняли, как и некогда ее молодую мать. Госпожа Пальфи нашла отдушину в своей дочери. Она проводила за играми с ней дни, ранее полные тоски и одиночества, баловала ее, стараясь дать все самое лучшее.
«В родительском поместье был огромный сад. Мы очень любили его с мамой и часто, прячась под тенью фруктовых деревьев, рассказывали сказки. Нашей любимой игрой было придумывание историй. Мы садились рядом, часто обнявшись и начинали что-то рассказывать, пытаясь друг друга рассмешить. Так мы могли провести целый день, объедаясь безумно пахнущей клубникой и смеясь над невинными каламбурами.»
Дуки видела в своей матери добрую фею, нежного друга. Катерина любила ее той искренней любовью, какой больше не любил никто.
Летели дни беззаботного детства. Они были солнечно-теплыми воспоминаниями, сотканными из тысячи ярких смешинок, ароматов цветов и вкуса клубники. Но Дуки неизбежно росла, и когда ей исполнилось девять лет, Катерина родила долгожданного мальчика. Конечно, его любили все. Он должен был вырасти баловнем судьбы, одаренный родительской нежностью и лаской. Мама стала заходить к ней реже и нет, она все так же любила свое дитя, просто… теперь так было надо. Дуки этого не понимала. Вокруг нее вились гувернантки и няни, а лучисто-улыбчивое лицо госпожи Пальфи появлялось все реже.
Девочка старательно училась. Ее воспитанием занималась сухая англичанка, впрочем, весьма доброжелательная к этому ребенку.
Корсеты затягивались туже, косы тяжелели, а Дуки становилась красивой девушкой, до странного походившей на свою мать. В шестнадцать лет она была представлена свету.
«Я представляла высшее общество, как нечто божественное и недосягаемое. Оно переливалось драгоценными камнями, звенело бокалами шампанского и пестрило вальсирующими парами. Я была восхищена этим блеском, мне нравилось танцевать, вести светские беседы. Но в этом великолепии проскальзывало что-то сырое и холодное. Оно напоминало маленькое жирное пятнышко на белоснежной скатерти. Тогда я не представляла себе, что значит равнодушие общества.»
Ее приняли с удовлетворенной улыбкой. Да красива, да умна. Это всего лишь то, что должно быть.
Теперь Дуки представляла свою семью и свой титул, внешне все было очень стройно и красиво. Было ли также ладно внутри семьи?
Старший брат Бенце умер, неудачно упав с лошади, а отец тяжело заболел. Перед младшим Пальфи, как цунами, хватаясь одну за другую, рушили старое новые беды. И Дуки была в этом лишней. Старшая сестра должна была выйти замуж, представив восхитительную партию, младший брат получал образование заграницей, а средняя дочь. Про нее, кажется, забыли. Даже «милый друг», горячо любимая мать, отдалялась от нее. Возможно именно поэтому дальнейшие события смогли произойти.
Они встретились на одном из зимних балов, обычно отличавшихся большей роскошью и размахом, чем остальные. Этот молодой человек держался вежливо, но отстраненно, был галантен и вежлив, но все же главное - очень красив. Барон Генрих фон дер Гольц был новой фигурой общества, интересным и даже таинственным человеком, прибывшем из ниоткуда, но имевшим великолепный успех. Конечно же, он заметил ее.
«Поначалу мне было страшно. Он смотрел на меня так выразительно и смело, что я поспешно отводила взгляд, а мои щеки покрывались глупым румянцем. Так продолжалось несколько вечеров, пока он не пригласил меня на мазурку. Я не смола отказать. Мы танцевали прекрасно, пожалуй, я слишком горячо смотрела на него через свое приподнятое плечо. А после, я отказывала всем и ждала, когда он пригласит меня на следующий танец. Он не подошел, и я осталась одна.»
Дуки была незамужней юной девушкой и от того их встречи после зимнего знакомства были для нее особенно долгожданными. Она рисковала всем: положением своей семьи, своей репутацией, своим будущим и наконец, своим девичьем сердцем. Но слишком велико было то чувство, слишком опьяняюще прекрасно. Они искали встреч во время прогулок в уединенных местах парка, на вечерах обменивались красноречивыми взглядами. Поначалу он восхищался ее красотой и умом, молил оставить в памяти горячий поцелуй. И Дуки слушала эти речи, обманывающие ее, уводящие глубже и глубже.
Только продлилось это недолго. С началом весны 1839 года сказка начала развеиваться. Барон больше не танцевал с ней, а она ждала, отказывая другим и обнимаемая одиночеством.
Это было пощечиной. Она не понимала и плакала долгими вечерами, пыталась перекричать голос истины.
На одном из приемов, в полутемном коридоре особняка графов Баттьяни, она остановила его с просьбой объясниться. И он сделал это жестко и безжалостно.
«Мне было больно. Словно вынули сердце, еще недавно бьющееся с надеждой и радостью. Я не понимала, как и почему, мне не у кого было спросить совета или помощи. Эти ощущения схожи с тем, как будто тебя окатили чаном с ледяной водой. А потом клещами вытянули прежние чувства.»
Свет продолжал сиять и ослеплять, но в глазах Дуки все меркло, смешиваясь в серую массу. Следом пришли ненависть и злоба.
«Мне хотелось расцарапать ему лицо, выкрикнуть самые жгучие и едкие слова обиды. Хотелось увидеть, как его слезы будут прожигать щеки. Я просто хотела, чтобы он прочувствовал мою боль.»
Решение оказалось простым и чудовищным. Некая госпожа славилась в узком кругу не самых представительных дам, своей сердобольностью к чужим женским проблемам. Простым языком: она давала девушкам, чувствующих себя несчастливо в замужестве, медленнодействующий яд. Бесчестный и ничего не подозревающий муж принимал отраву и через несколько дней благополучно уходил в мир иной. Да, она не замужняя. Но у нее тоже проблемы, очень большие проблемы.
Все было решено без возврата. Слишком больно и от того слишком поздно. В один из вечеров, ее рука должна была дрогнуть над его стаканом. Все просто и… стоя на пороге своей комнаты, Дуки вертела в руках маленький пузырек. Все просто. Ей было горько от чувства, которого она даже не понимала. Все просто?
«Я не смогу лишить жизни его.»
На другой день ее бокал дрогнул в руке, с тихим звоном разбившись о паркет. Дуки Пальфи умерла.
Что было после, она, конечно же, не знает. Чистую сердцем и телом княжну тихо похоронили на семейном кладбище. Без звона колоколов и хора плачущих. Тихо и сдержанно, будто лицезрея не мертвое тело, а великолепную статую.
После девятнадцати лет небытия, показавшихся ей одним вздохом, Дуки вернулась. Первые годы были пустым белым шумом. Ничего не было. А потом, как-то случайно, то ли от скуки, то ли от провидения, бродя по миру, она попала в труппу провинциального театра. И это слово захватило ее, о, она стала актрисой. Ей не хотелось покидать понравившуюся сцену, и она порхала от одного огонька к другому.
В последние годы своей «мертвой жизни» Дуки, взявшая псевдоним Фукете, поселилась в небольшом городке. Она поет в одном из местных ресторанов, развлекая разношерстную публику и завлекая… впрочем, не важно. За долгие годы странствий на сцене она получила все: признание, любовь, роскошь и, конечно же, мужчин. Ее жизнь была испещрена легкими и быстрыми романами, отличавшимися полной пустотой. Ей было приятно делать мужчинам больно, наверное, отзывалось старое желание. Она живет эту долгую жизнь, прекрасно понимая свою цель и так же ее опровергая. Ей больно и страшно вспоминать, а для того, чтобы достигнуть нужно… вспомнить.
Причина смерти:
Стрелки на больших маятниковых часах показывали без четверти двенадцать. Дуки было ужасно плохо. Меловое лицо выглядело посмертной маской, руки дрожали, поправляя складки и кружева. Нужно улыбаться.
Медленно, как зачарованная, она направилась к выходу из комнаты. Сердце билось больней и больней. Тонкая ладонь легла на дверную ручку, но от чего-то, была не в силах открыть ее. Девушка зажмурилась. Стрелки часов безжалостно бежали по замкнутому циферблату, грозясь раздавить стеклянный круг. Сама собой рука скользнула во внутренний кармашек платья. Она достала маленький пузырек с синей жидкостью. В голове вихрями проносились мысли, а стрелки все бежали. Больно, от чего же так больно? По бледной щеке скатилась перламутровая дорожка слез. Дуки улыбнулась, прошептав: «Я люблю тебя». Запрокинув голову, она залпом выпила содержимое флакона. Горечь обожгла язык, девушка уронила пузырек, глухо закашляв. Часы пробили двенадцать.
Вечером следующего дня, сидя за скромным трапезным столом, Дуки чувствовала, как горят ее щеки. «Нужно улыбаться, улыбаться, нужно улыбаться» - било в голове набатом. Очень душно. Девушка потянулась к прозрачному бокалу. Руки осторожно поднесли к бледным губам хрупкий хрусталь. Улыбайся.
Было совсем не больно, ты словно не можешь выдохнуть и веки медленно тяжелеют. Это так просто, быстрее, чем засыпать.
Цель:
Как бы не пыталась милая Дуки Пальфи не замечать того, о чем кричит все существо этого человека, ее цель иронически ясна. При жизни страдавшее сердце, не найдет покоя, пока обжигающее чувство любви не появится в сердце другого, и пока алые губы любовника не прошепчут искренне: «Я люблю тебя».
Дополнительные детали:
- У Дуки очень мягкий голос, а также есть незначительные дефекты дикции, отчего ее манера речи напоминает мурлыканье
- Девушка не переносит вида крови и любых телесных увечий
- У нее особая трепетная любовь к фотографическим снимкам себя
- Слабая айхмофобия (боязнь острых предметов)
- Очень тактильный человек, также девушка имеет довольно высокий рост
- Эпиграф к характеру - это музыка ассоциация: романс «Коснулась я цветка», музыка Ц. Кюи, слова В. Немировича-Данченко
- Изображенная на картине девушка - Катерина Боцарис, фрейлина греческой королевы Амалии Ольденбургской
- Род Пальфи - реально существовавший дворянский венгерский род, правда, княжеский титул получивший лишь в конце 19 столетия
// @scaramouse, надеюсь, еще не поздно отправлять анкеты?..
Цитата: сон от 16.07.2023, 00:43
Имя, фамилия: Дуки́ фон Эрдёд Пальфи́Национальность: венгерка/гречанка
Дата рождения, возраст на данный момент: 14 февраля 1820г., 140 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти: 19 лет, 1839 г.
Характер:
«Коснулась я цветка горячими устами - И лепестки распались, лежат;
Я стебель лишь держу, а жизнь и аромат
Вернешь ли ты бессильными слезами!
Ты не любил меня! Безжалостно, сурово
Развеял твой обман сердечные мечты,
Как лепестки цветка… Их возвратишь ли ты?
И сердцу моему вернешь ли счастье снова?»Невинная нежность укутала дитя в шелк хрупких чувств и даровала ей единственное счастье на земле - любовь. Это чувство тонкими нитями протягивается через все существо, через всю жизнь венгерской княжны, растаявшей в ней слишком рано.
Ее образ схож с цветком розы. Печально просто и банально, но увы, правдиво. Эта девочка легко показывала миру свои чувства. Искренние и непорочные, они лились теплым светом через фонтан души в мир. Поначалу не было даже мира, были лишь чувства, и Дуки, ощущая их тепло, жила одним лишь чувством. Она боялась тени, острых краев и тонких, ломаных намеков. Ее наивность была прекрасной, а доверчивость такой же нежной, как лепестки цветка. Только вот чем больше она отдавала, чем больше доверяла и верила, тем больней билось сердце в груди. Впервые боль проросла в ней, когда она увидела боль других. Оголенная правда обжигала, шипя кровавыми брызгами. Маленькая девочка увидела мир и поняла, что в нем нет ее чувств.
Тогда же появилось страшное слово «должна». Должна быть мягкой, услужливой, вежливой, умной… да не важно, что именно скрывается в огромном слове, главное одно - быть идеальной. Она не понимала. Почему нужно притворяться, льстить, натягивая размазанную улыбку? Ее вопросы не слышали ответов и тогда она замолчала в ответ. У розы начали появляться шипы. Поначалу они были мягкими и неокрепшими. Сердце не умело вовремя каменеть и колкости «мира» больно саднили. Тогда глазки переливались перламутровыми слезами и юная Дуки плакала, прикрывая рот ладошкой, а чувства зажимали горло и мешали дышать. Тогда же впервые из голубоватых слез падали и разбивались колючие льдинки гнева и обиды. Но то было маленьким началом, всего лишь интерлюдией бесконечной пьесы. Впрочем, эта боль окупалась. Ее любили. Конечно, не за выплаканные слезы, а за милое личико, безупречные манеры, кроткий нрав и блестящий ум. Она научилась нравится. Ха, стало понятно, что миру не обязательна искренность чувств! Можно сыграть. Да, будет противно и мерзко, но этого никто не заметит, просто сделай вид, тебе поверят! И она играла. Разум говорил: «смотри, смотри, как ты им нравишься!», а сердце глухо выло от тоски и непонимания. Она любила тех, кто давал ей призрачные надежды. Душа буквально кричала: я люблю вас, люди! А люди любили ее как-то не так. Может, просто не по-настоящему?
И шипы заострялись. Без такой любви не может быть обиды, которая впоследствии стала ненавистью. Это жгучее чувство рождалось из непонимания. Девушка (уже девушка) не видела в других отражения своих чувств и не понимала причины. Почему так? - плакало сердечко, она пыталась давать еще больше, люди, конечно же, забирали, но становилось только хуже. И где-то вдалеке показался силуэт того, что стало причиной ее страданий, то, что приносило самую большую боль. Каково же было ее удивление, когда подойдя ближе она увидела себя. А если так, тогда все нужно сломать? Все, значит себя. И она ломала. Вырывала цветки любви, рвала бутоны, не понимая, что они будут разрастаться лишь сильнее, что доведя себя до отчаяния, ее надеждой вновь станет любовь. Медленно разрастался порочный круг, где Дуки была и мученицей, и спасителем, и палачом. Но внешне все оставалось идеально, все должно было оставаться идеальным.
Ее метало от человека к человеку. Она срывала маски, одну за другой, снова и снова находя под ними пустоту. Она несла на спине крест, затягивала на шее петлю и надевала венок из терновника, от чего пестрились ленты крови на бледном лице. А красной нитью все так же тянулось благословение, ставшее проклятием и его становилось все больше и больше.
Дуки Пальфи фон Эрдёд была прекрасной для света девушкой. И когда она начала цвести, ее попробовали полюбить. То был сон, легкое дуновение чувства, но она не понимала этого, отдавшись человеку вся, открыв то, что годами страдало и плакало. Конечно, это была не любовь. Она зависела и обрекала себя, ей же играли, наслаждаясь пролетающим моментом. Она пыталась быть лучшей, снова идеальной, но теперь уже для него, только для него. И не видя ничего вокруг, не понимая истины, все глубже заходила туда, откуда ей было не выбраться. То была пылкая, искренняя и настоящая любовь самого нежного и преданного существа, готового пройти муки ада, чтобы любить. Она верила, что любят и ее, но это было совсем не так. С другой стороны появилось недовольное равнодушие. Она снова не понимала, боялась, умоляла вернуться, простить (ее!), а потом он просто ушел. Она кричала, плакала, ненавидела и убивала снова себя. Боль была острой, то вырезали сердце собственные шипы, а слезы солью разъедали раны. В сказках принцессы не приносят себя на алтарь любви. И, ты не забыла, Дуки? Ты должна быть идеальной.
Крест сломал спину, веревка задушила, а кровь залила все лицо, и теперь она не видела ничего. Ее душа не выдержала и сломалась, разлетевшись лепестками засохшей розы. Ты думала тебя спасет смерть? Сначала над тобой посмеется жизнь.
Она перестала замечать время, она перестала замечать окружающее. Мир съежился в одну точку, поселившуюся где-то глубоко внутри. Дуки хотела бы почувствовать пустоту, но ее, с головы до ног, обвила красная нить, и даже слезы на щеках не высохли. Межреберно бродили сквозняки, пытаясь выгнать удушливый запах обреченной безнадежности. К чему теперь эти чувства, если не осталось веры? Голос ее любви сломался и замолчал, она больше не кричала о ней, не заглядывала людям в глаза. Дуки недоверчиво смотрела на мир, украдкой вытирая слезы и пытаясь собрать разбившийся пазл. Ей очень, очень-очень сильно хотелось забыть свою прошлую жизнь, вырезать воспоминания. И снова удушающая красная нить, затянутая на горле. Что ей оставалось делать? - с дырой в груди, которая медленно заполнялась терзающей ее болью, и где-то там же рядом прыгающем сердцем, трепетавшем от порывов чувств и этой чертовой любви. Наверное, слишком устав, она выбрала самый простой и притом вдвойне омерзительный путь. Стать легкомысленной, превратиться в яркий фантик. Это легкомыслие было жестоким. Как для нее, так и для окружающих. Сердце покрывалось уродливыми наростами, черствела оболочка души. Дуки стала кривым, диаметральным отражением себя. Отпустить и забыться, дать волю наслаждениям, отравляющим чистую душу. Это было грязно и низко, зато… ах, это уже не ее заботы! Главное как просто! Легче превратить прекрасное в уродливое и мерзкое, смешать его с грязью, чем нести «прекрасное», ступая по ножам.
А она просто хотела забыть. Жаль, что для этого пришлось вынимать сердце.
Внешность:
Биография:
Поздней осенью 1813 года молодой Бенце Пальфи возвращался в опустевший родительский дом. Прошедшие войны заставили его изрядно поскитаться по свету, впрочем, они также неплохо увеличили его капитал. Вместе с ним ко двору холодного и неприветливого княжеского дома Пальфи прибыла молодая супруга - Катерина Нотарас. Она происходила из знатного греческого рода. Необычайно умна, прекрасно воспитана и хороша собой молодая госпожа Пальфи фон Эрдед восхищала, она стала прекрасным украшением семьи своего мужа. Однако даже в столь блистательной особе был найден досадный недостаток - гречанка. Такой ответ был дан Бенце хозяйкой дома Пальфи. Его мать невзлюбила невестку, скрывая за вежливой холодностью презрение и обиды. Да, женщины становятся чудовищами, попадая в плен собственной зависти.
Уже в следующем году младший сын княжеского рода праздновал рождение дочери. Это событие сгладило отношения между двумя самыми важными для Бенце женщинами, но не усмирило взаимной неприязни.
Жизнь Катерины с супругом была блестящей и роскошной. Она устраивала великолепные приемы и украшала собой светские вечера, он прекрасно вел дела семьи и острожно прокладывал свой путь в политике. А через семь лет родился еще один ребенок. Средняя дочь - Дуки.
Ее рождение не встретили с большой радостью. Семья ждала мальчика, ждала долго и трудно. Наконец, родившаяся девочка разочаровала отца, вызвала негодование у бабушки, и стала любимым цветком матери. Катерина и Дуки были очень похожи. Девочку также не приняли, как и некогда ее молодую мать. Госпожа Пальфи нашла отдушину в своей дочери. Она проводила за играми с ней дни, ранее полные тоски и одиночества, баловала ее, стараясь дать все самое лучшее.
«В родительском поместье был огромный сад. Мы очень любили его с мамой и часто, прячась под тенью фруктовых деревьев, рассказывали сказки. Нашей любимой игрой было придумывание историй. Мы садились рядом, часто обнявшись и начинали что-то рассказывать, пытаясь друг друга рассмешить. Так мы могли провести целый день, объедаясь безумно пахнущей клубникой и смеясь над невинными каламбурами.»
Дуки видела в своей матери добрую фею, нежного друга. Катерина любила ее той искренней любовью, какой больше не любил никто.
Летели дни беззаботного детства. Они были солнечно-теплыми воспоминаниями, сотканными из тысячи ярких смешинок, ароматов цветов и вкуса клубники. Но Дуки неизбежно росла, и когда ей исполнилось девять лет, Катерина родила долгожданного мальчика. Конечно, его любили все. Он должен был вырасти баловнем судьбы, одаренный родительской нежностью и лаской. Мама стала заходить к ней реже и нет, она все так же любила свое дитя, просто… теперь так было надо. Дуки этого не понимала. Вокруг нее вились гувернантки и няни, а лучисто-улыбчивое лицо госпожи Пальфи появлялось все реже.
Девочка старательно училась. Ее воспитанием занималась сухая англичанка, впрочем, весьма доброжелательная к этому ребенку.
Корсеты затягивались туже, косы тяжелели, а Дуки становилась красивой девушкой, до странного походившей на свою мать. В шестнадцать лет она была представлена свету.
«Я представляла высшее общество, как нечто божественное и недосягаемое. Оно переливалось драгоценными камнями, звенело бокалами шампанского и пестрило вальсирующими парами. Я была восхищена этим блеском, мне нравилось танцевать, вести светские беседы. Но в этом великолепии проскальзывало что-то сырое и холодное. Оно напоминало маленькое жирное пятнышко на белоснежной скатерти. Тогда я не представляла себе, что значит равнодушие общества.»
Ее приняли с удовлетворенной улыбкой. Да красива, да умна. Это всего лишь то, что должно быть.
Теперь Дуки представляла свою семью и свой титул, внешне все было очень стройно и красиво. Было ли также ладно внутри семьи?
Старший брат Бенце умер, неудачно упав с лошади, а отец тяжело заболел. Перед младшим Пальфи, как цунами, хватаясь одну за другую, рушили старое новые беды. И Дуки была в этом лишней. Старшая сестра должна была выйти замуж, представив восхитительную партию, младший брат получал образование заграницей, а средняя дочь. Про нее, кажется, забыли. Даже «милый друг», горячо любимая мать, отдалялась от нее. Возможно именно поэтому дальнейшие события смогли произойти.
Они встретились на одном из зимних балов, обычно отличавшихся большей роскошью и размахом, чем остальные. Этот молодой человек держался вежливо, но отстраненно, был галантен и вежлив, но все же главное - очень красив. Барон Генрих фон дер Гольц был новой фигурой общества, интересным и даже таинственным человеком, прибывшем из ниоткуда, но имевшим великолепный успех. Конечно же, он заметил ее.
«Поначалу мне было страшно. Он смотрел на меня так выразительно и смело, что я поспешно отводила взгляд, а мои щеки покрывались глупым румянцем. Так продолжалось несколько вечеров, пока он не пригласил меня на мазурку. Я не смола отказать. Мы танцевали прекрасно, пожалуй, я слишком горячо смотрела на него через свое приподнятое плечо. А после, я отказывала всем и ждала, когда он пригласит меня на следующий танец. Он не подошел, и я осталась одна.»
Дуки была незамужней юной девушкой и от того их встречи после зимнего знакомства были для нее особенно долгожданными. Она рисковала всем: положением своей семьи, своей репутацией, своим будущим и наконец, своим девичьем сердцем. Но слишком велико было то чувство, слишком опьяняюще прекрасно. Они искали встреч во время прогулок в уединенных местах парка, на вечерах обменивались красноречивыми взглядами. Поначалу он восхищался ее красотой и умом, молил оставить в памяти горячий поцелуй. И Дуки слушала эти речи, обманывающие ее, уводящие глубже и глубже.
Только продлилось это недолго. С началом весны 1839 года сказка начала развеиваться. Барон больше не танцевал с ней, а она ждала, отказывая другим и обнимаемая одиночеством.
Это было пощечиной. Она не понимала и плакала долгими вечерами, пыталась перекричать голос истины.
На одном из приемов, в полутемном коридоре особняка графов Баттьяни, она остановила его с просьбой объясниться. И он сделал это жестко и безжалостно.
«Мне было больно. Словно вынули сердце, еще недавно бьющееся с надеждой и радостью. Я не понимала, как и почему, мне не у кого было спросить совета или помощи. Эти ощущения схожи с тем, как будто тебя окатили чаном с ледяной водой. А потом клещами вытянули прежние чувства.»
Свет продолжал сиять и ослеплять, но в глазах Дуки все меркло, смешиваясь в серую массу. Следом пришли ненависть и злоба.
«Мне хотелось расцарапать ему лицо, выкрикнуть самые жгучие и едкие слова обиды. Хотелось увидеть, как его слезы будут прожигать щеки. Я просто хотела, чтобы он прочувствовал мою боль.»
Решение оказалось простым и чудовищным. Некая госпожа славилась в узком кругу не самых представительных дам, своей сердобольностью к чужим женским проблемам. Простым языком: она давала девушкам, чувствующих себя несчастливо в замужестве, медленнодействующий яд. Бесчестный и ничего не подозревающий муж принимал отраву и через несколько дней благополучно уходил в мир иной. Да, она не замужняя. Но у нее тоже проблемы, очень большие проблемы.
Все было решено без возврата. Слишком больно и от того слишком поздно. В один из вечеров, ее рука должна была дрогнуть над его стаканом. Все просто и… стоя на пороге своей комнаты, Дуки вертела в руках маленький пузырек. Все просто. Ей было горько от чувства, которого она даже не понимала. Все просто?
«Я не смогу лишить жизни его.»
На другой день ее бокал дрогнул в руке, с тихим звоном разбившись о паркет. Дуки Пальфи умерла.
Что было после, она, конечно же, не знает. Чистую сердцем и телом княжну тихо похоронили на семейном кладбище. Без звона колоколов и хора плачущих. Тихо и сдержанно, будто лицезрея не мертвое тело, а великолепную статую.
После девятнадцати лет небытия, показавшихся ей одним вздохом, Дуки вернулась. Первые годы были пустым белым шумом. Ничего не было. А потом, как-то случайно, то ли от скуки, то ли от провидения, бродя по миру, она попала в труппу провинциального театра. И это слово захватило ее, о, она стала актрисой. Ей не хотелось покидать понравившуюся сцену, и она порхала от одного огонька к другому.
В последние годы своей «мертвой жизни» Дуки, взявшая псевдоним Фукете, поселилась в небольшом городке. Она поет в одном из местных ресторанов, развлекая разношерстную публику и завлекая… впрочем, не важно. За долгие годы странствий на сцене она получила все: признание, любовь, роскошь и, конечно же, мужчин. Ее жизнь была испещрена легкими и быстрыми романами, отличавшимися полной пустотой. Ей было приятно делать мужчинам больно, наверное, отзывалось старое желание. Она живет эту долгую жизнь, прекрасно понимая свою цель и так же ее опровергая. Ей больно и страшно вспоминать, а для того, чтобы достигнуть нужно… вспомнить.
Причина смерти:
Стрелки на больших маятниковых часах показывали без четверти двенадцать. Дуки было ужасно плохо. Меловое лицо выглядело посмертной маской, руки дрожали, поправляя складки и кружева. Нужно улыбаться.
Медленно, как зачарованная, она направилась к выходу из комнаты. Сердце билось больней и больней. Тонкая ладонь легла на дверную ручку, но от чего-то, была не в силах открыть ее. Девушка зажмурилась. Стрелки часов безжалостно бежали по замкнутому циферблату, грозясь раздавить стеклянный круг. Сама собой рука скользнула во внутренний кармашек платья. Она достала маленький пузырек с синей жидкостью. В голове вихрями проносились мысли, а стрелки все бежали. Больно, от чего же так больно? По бледной щеке скатилась перламутровая дорожка слез. Дуки улыбнулась, прошептав: «Я люблю тебя». Запрокинув голову, она залпом выпила содержимое флакона. Горечь обожгла язык, девушка уронила пузырек, глухо закашляв. Часы пробили двенадцать.
Вечером следующего дня, сидя за скромным трапезным столом, Дуки чувствовала, как горят ее щеки. «Нужно улыбаться, улыбаться, нужно улыбаться» - било в голове набатом. Очень душно. Девушка потянулась к прозрачному бокалу. Руки осторожно поднесли к бледным губам хрупкий хрусталь. Улыбайся.
Было совсем не больно, ты словно не можешь выдохнуть и веки медленно тяжелеют. Это так просто, быстрее, чем засыпать.
Цель:
Как бы не пыталась милая Дуки Пальфи не замечать того, о чем кричит все существо этого человека, ее цель иронически ясна. При жизни страдавшее сердце, не найдет покоя, пока обжигающее чувство любви не появится в сердце другого, и пока алые губы любовника не прошепчут искренне: «Я люблю тебя».
Дополнительные детали:
- У Дуки очень мягкий голос, а также есть незначительные дефекты дикции, отчего ее манера речи напоминает мурлыканье
- Девушка не переносит вида крови и любых телесных увечий
- У нее особая трепетная любовь к фотографическим снимкам себя
- Слабая айхмофобия (боязнь острых предметов)
- Очень тактильный человек, также девушка имеет довольно высокий рост
- Эпиграф к характеру - это музыка ассоциация: романс «Коснулась я цветка», музыка Ц. Кюи, слова В. Немировича-Данченко
- Изображенная на картине девушка - Катерина Боцарис, фрейлина греческой королевы Амалии Ольденбургской
- Род Пальфи - реально существовавший дворянский венгерский род, правда, княжеский титул получивший лишь в конце 19 столетия
// @scaramouse, надеюсь, еще не поздно отправлять анкеты?..
принята! ^^
—Как мы уже поняли, в моей одежде тебе некомфортно,— он задумчиво поставил локоть возле окна, водя пальцами под нижней губой. —Сомневаюсь, что женское платье, которое я выиграл у слегка полноватой женщины, тебе будет как раз, да и оно предназначалось для рейса на несчастном «Титанике»,— Сальвий, не смотря на упоминание трагичного события, улыбнулся, вспомнив свой излюбленный магазин одежды. —Мы заедем к моей знакомой,— он взглянул на часы,— она в этот час уже должна принимать.
Вульгарная и помятая девушка несуразно пыталась перебежать в неположенном месте, неожиданно выскочив перед машиной, за ней поспевала, видимо, немного под влиянием зелёного змея, подруга, чинно вышагивая на высоких каблуках, но заприметив молодых людей в машине, она изменила траекторию, не рассчитав скорости поворота, из-за чего повалилась на капот. Девица пыталась лечь, словно она была Клеопатрой Кабанеля, даже вытянула в сторону руку, но её планы были прерваны — Сальвий нетерпеливо посигналил, пробуждая сообразительную напарницу, которая стянула коллегу и, утаскивая её, направилась в ближайший бар. Возможно, это был не первый за сегодняшнюю ночь. Дальнейший путь был без происшествий.
Дуэт остановился возле ателье модной одежды — судить об этом можно было по витрине, которая была уставлена манекенами с пиджаками различных фасонов и в различных расцветках, за ними были шторы с шотландской клеткой — на этом настоял муж и второй владелец ателье. Внешний вид заведения был выполнен со вкусом и выкрашен в тёмно-зелёный, что расположило румына в первый приход.
Журналист помог выйти Орфею и, проследовал за ним, открыл дверь в ателье, которое, он не сомневался, было заполнено духами сотканным из противоречий: страстный и дерзкий аромат амбры и чёрного перца с базой из мускуса, в верхних нотках различимы цитрусовые.
—Ателье Семьи Кросман радо вас приветствовать,— проговорила девушка у прилавка, позже просияв, различив среди гостей румына. —Мадам Элен ничего не упоминала…
—Всё верно, дорогая Роза, я сегодня пришёл только как покупатель,— парень шагнул назад, чтобы всё внимание было переключено на грека.
Униформа работниц этого заведения отличалась от остальных: они носили чёрные или бордовые платья чуть ниже колена, с длинными рукавами до кистей, имели манжеты с тремя золотыми пуговками и кружевные воротники под горло. Золотая цепочка, явно придуманная стилистом деталь, на талии каждого платья. У каждого работника она была уникальна: у кого-то были готические кресты, у кого-то крылья ангела, у кого-то лук со стрелой, в общем, каждый придумывал что-то своё. Это украшение становилось чем-то особенным, когда посетители замечали особенности: вдруг тут какой-то особый клуб? Вдруг это секретные агенты? Легко догадаться, что о втором подумал только Бойко. Белые чулки и туфельки на устойчивых каблуках с ремешком на щиколотке.
—Мадам ещё в своём кабинете,— Роза вышла из-за прилавка.
—Спроси, готова ли она нас принять,— проговорил преступник, отправляясь к столу с кожаными перчатками.
Через какой-то промежуток времени подоспела с хорошими новостями помощница, указывая, куда пройти. Сальвий, взяв за руку Орфея и чуть сжав, двинулся в нужном направлении.
Кабинет больше был похож на будуар. Хозяйка встретила дуэт с той изящной непринуждённостью, которая свойственна только французам. Протянула руку, ожидая, пока на костяшках оставят поцелуй, и, счастливо смеясь, поднялась, чтобы заключить в объятия.
—Сальвий,— она в шутку делала ударение на последний слог,— я уж думала попросить портниху в следующий раз сделать надрез в твоём кармане, чтобы ты скорее вновь нас посетил.
—Милая Элен, я тоже скучал. Как муж?— отстранившись, поинтересовался парень.
—Ой, муж,— нотки недовольства проскользнули в её голос,— вновь уехал в Лондон на показ,— Элен взглянула на Орфея, а потом испытующе на румына. —Спрятал бы глаза, иначе они сейчас ослепят всех,— она подмигнула. —Что за дивный цветочек ты ко мне привёл? И как посмел явиться в таком виде?
—Прости, Элен, эта история желает сгореть в моей памяти,— парень встал возле грека. —Элен, это дорогой моему сердцу друг Орфей.
—Элен Кросман,— она протянула руку для рукопожатия,— но зови меня просто Элен, все эти статусы ни к чему,— обошла юношу, придирчиво оглядывая с ног до головы.
—Элен, нам бы что-то, что не требует долгой работы. Мы самую малость спешим.
—Одежда нужна кому, Сальвúй? Твоему другу, поэтому помолчи,— она остановилась перед лицом компаньона. —Что бы ты хотел видеть на себе?
Цитата: сон от 16.07.2023, 00:43
Имя, фамилия: Дуки́ фон Эрдёд Пальфи́Национальность: венгерка/гречанка
Дата рождения, возраст на данный момент: 14 февраля 1820г., 140 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти: 19 лет, 1839 г.
Характер:
«Коснулась я цветка горячими устами - И лепестки распались, лежат;
Я стебель лишь держу, а жизнь и аромат
Вернешь ли ты бессильными слезами!
Ты не любил меня! Безжалостно, сурово
Развеял твой обман сердечные мечты,
Как лепестки цветка… Их возвратишь ли ты?
И сердцу моему вернешь ли счастье снова?»Невинная нежность укутала дитя в шелк хрупких чувств и даровала ей единственное счастье на земле - любовь. Это чувство тонкими нитями протягивается через все существо, через всю жизнь венгерской княжны, растаявшей в ней слишком рано.
Ее образ схож с цветком розы. Печально просто и банально, но увы, правдиво. Эта девочка легко показывала миру свои чувства. Искренние и непорочные, они лились теплым светом через фонтан души в мир. Поначалу не было даже мира, были лишь чувства, и Дуки, ощущая их тепло, жила одним лишь чувством. Она боялась тени, острых краев и тонких, ломаных намеков. Ее наивность была прекрасной, а доверчивость такой же нежной, как лепестки цветка. Только вот чем больше она отдавала, чем больше доверяла и верила, тем больней билось сердце в груди. Впервые боль проросла в ней, когда она увидела боль других. Оголенная правда обжигала, шипя кровавыми брызгами. Маленькая девочка увидела мир и поняла, что в нем нет ее чувств.
Тогда же появилось страшное слово «должна». Должна быть мягкой, услужливой, вежливой, умной… да не важно, что именно скрывается в огромном слове, главное одно - быть идеальной. Она не понимала. Почему нужно притворяться, льстить, натягивая размазанную улыбку? Ее вопросы не слышали ответов и тогда она замолчала в ответ. У розы начали появляться шипы. Поначалу они были мягкими и неокрепшими. Сердце не умело вовремя каменеть и колкости «мира» больно саднили. Тогда глазки переливались перламутровыми слезами и юная Дуки плакала, прикрывая рот ладошкой, а чувства зажимали горло и мешали дышать. Тогда же впервые из голубоватых слез падали и разбивались колючие льдинки гнева и обиды. Но то было маленьким началом, всего лишь интерлюдией бесконечной пьесы. Впрочем, эта боль окупалась. Ее любили. Конечно, не за выплаканные слезы, а за милое личико, безупречные манеры, кроткий нрав и блестящий ум. Она научилась нравится. Ха, стало понятно, что миру не обязательна искренность чувств! Можно сыграть. Да, будет противно и мерзко, но этого никто не заметит, просто сделай вид, тебе поверят! И она играла. Разум говорил: «смотри, смотри, как ты им нравишься!», а сердце глухо выло от тоски и непонимания. Она любила тех, кто давал ей призрачные надежды. Душа буквально кричала: я люблю вас, люди! А люди любили ее как-то не так. Может, просто не по-настоящему?
И шипы заострялись. Без такой любви не может быть обиды, которая впоследствии стала ненавистью. Это жгучее чувство рождалось из непонимания. Девушка (уже девушка) не видела в других отражения своих чувств и не понимала причины. Почему так? - плакало сердечко, она пыталась давать еще больше, люди, конечно же, забирали, но становилось только хуже. И где-то вдалеке показался силуэт того, что стало причиной ее страданий, то, что приносило самую большую боль. Каково же было ее удивление, когда подойдя ближе она увидела себя. А если так, тогда все нужно сломать? Все, значит себя. И она ломала. Вырывала цветки любви, рвала бутоны, не понимая, что они будут разрастаться лишь сильнее, что доведя себя до отчаяния, ее надеждой вновь станет любовь. Медленно разрастался порочный круг, где Дуки была и мученицей, и спасителем, и палачом. Но внешне все оставалось идеально, все должно было оставаться идеальным.
Ее метало от человека к человеку. Она срывала маски, одну за другой, снова и снова находя под ними пустоту. Она несла на спине крест, затягивала на шее петлю и надевала венок из терновника, от чего пестрились ленты крови на бледном лице. А красной нитью все так же тянулось благословение, ставшее проклятием и его становилось все больше и больше.
Дуки Пальфи фон Эрдёд была прекрасной для света девушкой. И когда она начала цвести, ее попробовали полюбить. То был сон, легкое дуновение чувства, но она не понимала этого, отдавшись человеку вся, открыв то, что годами страдало и плакало. Конечно, это была не любовь. Она зависела и обрекала себя, ей же играли, наслаждаясь пролетающим моментом. Она пыталась быть лучшей, снова идеальной, но теперь уже для него, только для него. И не видя ничего вокруг, не понимая истины, все глубже заходила туда, откуда ей было не выбраться. То была пылкая, искренняя и настоящая любовь самого нежного и преданного существа, готового пройти муки ада, чтобы любить. Она верила, что любят и ее, но это было совсем не так. С другой стороны появилось недовольное равнодушие. Она снова не понимала, боялась, умоляла вернуться, простить (ее!), а потом он просто ушел. Она кричала, плакала, ненавидела и убивала снова себя. Боль была острой, то вырезали сердце собственные шипы, а слезы солью разъедали раны. В сказках принцессы не приносят себя на алтарь любви. И, ты не забыла, Дуки? Ты должна быть идеальной.
Крест сломал спину, веревка задушила, а кровь залила все лицо, и теперь она не видела ничего. Ее душа не выдержала и сломалась, разлетевшись лепестками засохшей розы. Ты думала тебя спасет смерть? Сначала над тобой посмеется жизнь.
Она перестала замечать время, она перестала замечать окружающее. Мир съежился в одну точку, поселившуюся где-то глубоко внутри. Дуки хотела бы почувствовать пустоту, но ее, с головы до ног, обвила красная нить, и даже слезы на щеках не высохли. Межреберно бродили сквозняки, пытаясь выгнать удушливый запах обреченной безнадежности. К чему теперь эти чувства, если не осталось веры? Голос ее любви сломался и замолчал, она больше не кричала о ней, не заглядывала людям в глаза. Дуки недоверчиво смотрела на мир, украдкой вытирая слезы и пытаясь собрать разбившийся пазл. Ей очень, очень-очень сильно хотелось забыть свою прошлую жизнь, вырезать воспоминания. И снова удушающая красная нить, затянутая на горле. Что ей оставалось делать? - с дырой в груди, которая медленно заполнялась терзающей ее болью, и где-то там же рядом прыгающем сердцем, трепетавшем от порывов чувств и этой чертовой любви. Наверное, слишком устав, она выбрала самый простой и притом вдвойне омерзительный путь. Стать легкомысленной, превратиться в яркий фантик. Это легкомыслие было жестоким. Как для нее, так и для окружающих. Сердце покрывалось уродливыми наростами, черствела оболочка души. Дуки стала кривым, диаметральным отражением себя. Отпустить и забыться, дать волю наслаждениям, отравляющим чистую душу. Это было грязно и низко, зато… ах, это уже не ее заботы! Главное как просто! Легче превратить прекрасное в уродливое и мерзкое, смешать его с грязью, чем нести «прекрасное», ступая по ножам.
А она просто хотела забыть. Жаль, что для этого пришлось вынимать сердце.
Внешность:
Биография:
Поздней осенью 1813 года молодой Бенце Пальфи возвращался в опустевший родительский дом. Прошедшие войны заставили его изрядно поскитаться по свету, впрочем, они также неплохо увеличили его капитал. Вместе с ним ко двору холодного и неприветливого княжеского дома Пальфи прибыла молодая супруга - Катерина Нотарас. Она происходила из знатного греческого рода. Необычайно умна, прекрасно воспитана и хороша собой молодая госпожа Пальфи фон Эрдед восхищала, она стала прекрасным украшением семьи своего мужа. Однако даже в столь блистательной особе был найден досадный недостаток - гречанка. Такой ответ был дан Бенце хозяйкой дома Пальфи. Его мать невзлюбила невестку, скрывая за вежливой холодностью презрение и обиды. Да, женщины становятся чудовищами, попадая в плен собственной зависти.
Уже в следующем году младший сын княжеского рода праздновал рождение дочери. Это событие сгладило отношения между двумя самыми важными для Бенце женщинами, но не усмирило взаимной неприязни.
Жизнь Катерины с супругом была блестящей и роскошной. Она устраивала великолепные приемы и украшала собой светские вечера, он прекрасно вел дела семьи и острожно прокладывал свой путь в политике. А через семь лет родился еще один ребенок. Средняя дочь - Дуки.
Ее рождение не встретили с большой радостью. Семья ждала мальчика, ждала долго и трудно. Наконец, родившаяся девочка разочаровала отца, вызвала негодование у бабушки, и стала любимым цветком матери. Катерина и Дуки были очень похожи. Девочку также не приняли, как и некогда ее молодую мать. Госпожа Пальфи нашла отдушину в своей дочери. Она проводила за играми с ней дни, ранее полные тоски и одиночества, баловала ее, стараясь дать все самое лучшее.
«В родительском поместье был огромный сад. Мы очень любили его с мамой и часто, прячась под тенью фруктовых деревьев, рассказывали сказки. Нашей любимой игрой было придумывание историй. Мы садились рядом, часто обнявшись и начинали что-то рассказывать, пытаясь друг друга рассмешить. Так мы могли провести целый день, объедаясь безумно пахнущей клубникой и смеясь над невинными каламбурами.»
Дуки видела в своей матери добрую фею, нежного друга. Катерина любила ее той искренней любовью, какой больше не любил никто.
Летели дни беззаботного детства. Они были солнечно-теплыми воспоминаниями, сотканными из тысячи ярких смешинок, ароматов цветов и вкуса клубники. Но Дуки неизбежно росла, и когда ей исполнилось девять лет, Катерина родила долгожданного мальчика. Конечно, его любили все. Он должен был вырасти баловнем судьбы, одаренный родительской нежностью и лаской. Мама стала заходить к ней реже и нет, она все так же любила свое дитя, просто… теперь так было надо. Дуки этого не понимала. Вокруг нее вились гувернантки и няни, а лучисто-улыбчивое лицо госпожи Пальфи появлялось все реже.
Девочка старательно училась. Ее воспитанием занималась сухая англичанка, впрочем, весьма доброжелательная к этому ребенку.
Корсеты затягивались туже, косы тяжелели, а Дуки становилась красивой девушкой, до странного походившей на свою мать. В шестнадцать лет она была представлена свету.
«Я представляла высшее общество, как нечто божественное и недосягаемое. Оно переливалось драгоценными камнями, звенело бокалами шампанского и пестрило вальсирующими парами. Я была восхищена этим блеском, мне нравилось танцевать, вести светские беседы. Но в этом великолепии проскальзывало что-то сырое и холодное. Оно напоминало маленькое жирное пятнышко на белоснежной скатерти. Тогда я не представляла себе, что значит равнодушие общества.»
Ее приняли с удовлетворенной улыбкой. Да красива, да умна. Это всего лишь то, что должно быть.
Теперь Дуки представляла свою семью и свой титул, внешне все было очень стройно и красиво. Было ли также ладно внутри семьи?
Старший брат Бенце умер, неудачно упав с лошади, а отец тяжело заболел. Перед младшим Пальфи, как цунами, хватаясь одну за другую, рушили старое новые беды. И Дуки была в этом лишней. Старшая сестра должна была выйти замуж, представив восхитительную партию, младший брат получал образование заграницей, а средняя дочь. Про нее, кажется, забыли. Даже «милый друг», горячо любимая мать, отдалялась от нее. Возможно именно поэтому дальнейшие события смогли произойти.
Они встретились на одном из зимних балов, обычно отличавшихся большей роскошью и размахом, чем остальные. Этот молодой человек держался вежливо, но отстраненно, был галантен и вежлив, но все же главное - очень красив. Барон Генрих фон дер Гольц был новой фигурой общества, интересным и даже таинственным человеком, прибывшем из ниоткуда, но имевшим великолепный успех. Конечно же, он заметил ее.
«Поначалу мне было страшно. Он смотрел на меня так выразительно и смело, что я поспешно отводила взгляд, а мои щеки покрывались глупым румянцем. Так продолжалось несколько вечеров, пока он не пригласил меня на мазурку. Я не смола отказать. Мы танцевали прекрасно, пожалуй, я слишком горячо смотрела на него через свое приподнятое плечо. А после, я отказывала всем и ждала, когда он пригласит меня на следующий танец. Он не подошел, и я осталась одна.»
Дуки была незамужней юной девушкой и от того их встречи после зимнего знакомства были для нее особенно долгожданными. Она рисковала всем: положением своей семьи, своей репутацией, своим будущим и наконец, своим девичьем сердцем. Но слишком велико было то чувство, слишком опьяняюще прекрасно. Они искали встреч во время прогулок в уединенных местах парка, на вечерах обменивались красноречивыми взглядами. Поначалу он восхищался ее красотой и умом, молил оставить в памяти горячий поцелуй. И Дуки слушала эти речи, обманывающие ее, уводящие глубже и глубже.
Только продлилось это недолго. С началом весны 1839 года сказка начала развеиваться. Барон больше не танцевал с ней, а она ждала, отказывая другим и обнимаемая одиночеством.
Это было пощечиной. Она не понимала и плакала долгими вечерами, пыталась перекричать голос истины.
На одном из приемов, в полутемном коридоре особняка графов Баттьяни, она остановила его с просьбой объясниться. И он сделал это жестко и безжалостно.
«Мне было больно. Словно вынули сердце, еще недавно бьющееся с надеждой и радостью. Я не понимала, как и почему, мне не у кого было спросить совета или помощи. Эти ощущения схожи с тем, как будто тебя окатили чаном с ледяной водой. А потом клещами вытянули прежние чувства.»
Свет продолжал сиять и ослеплять, но в глазах Дуки все меркло, смешиваясь в серую массу. Следом пришли ненависть и злоба.
«Мне хотелось расцарапать ему лицо, выкрикнуть самые жгучие и едкие слова обиды. Хотелось увидеть, как его слезы будут прожигать щеки. Я просто хотела, чтобы он прочувствовал мою боль.»
Решение оказалось простым и чудовищным. Некая госпожа славилась в узком кругу не самых представительных дам, своей сердобольностью к чужим женским проблемам. Простым языком: она давала девушкам, чувствующих себя несчастливо в замужестве, медленнодействующий яд. Бесчестный и ничего не подозревающий муж принимал отраву и через несколько дней благополучно уходил в мир иной. Да, она не замужняя. Но у нее тоже проблемы, очень большие проблемы.
Все было решено без возврата. Слишком больно и от того слишком поздно. В один из вечеров, ее рука должна была дрогнуть над его стаканом. Все просто и… стоя на пороге своей комнаты, Дуки вертела в руках маленький пузырек. Все просто. Ей было горько от чувства, которого она даже не понимала. Все просто?
«Я не смогу лишить жизни его.»
На другой день ее бокал дрогнул в руке, с тихим звоном разбившись о паркет. Дуки Пальфи умерла.
Что было после, она, конечно же, не знает. Чистую сердцем и телом княжну тихо похоронили на семейном кладбище. Без звона колоколов и хора плачущих. Тихо и сдержанно, будто лицезрея не мертвое тело, а великолепную статую.
После девятнадцати лет небытия, показавшихся ей одним вздохом, Дуки вернулась. Первые годы были пустым белым шумом. Ничего не было. А потом, как-то случайно, то ли от скуки, то ли от провидения, бродя по миру, она попала в труппу провинциального театра. И это слово захватило ее, о, она стала актрисой. Ей не хотелось покидать понравившуюся сцену, и она порхала от одного огонька к другому.
В последние годы своей «мертвой жизни» Дуки, взявшая псевдоним Фукете, поселилась в небольшом городке. Она поет в одном из местных ресторанов, развлекая разношерстную публику и завлекая… впрочем, не важно. За долгие годы странствий на сцене она получила все: признание, любовь, роскошь и, конечно же, мужчин. Ее жизнь была испещрена легкими и быстрыми романами, отличавшимися полной пустотой. Ей было приятно делать мужчинам больно, наверное, отзывалось старое желание. Она живет эту долгую жизнь, прекрасно понимая свою цель и так же ее опровергая. Ей больно и страшно вспоминать, а для того, чтобы достигнуть нужно… вспомнить.
Причина смерти:
Стрелки на больших маятниковых часах показывали без четверти двенадцать. Дуки было ужасно плохо. Меловое лицо выглядело посмертной маской, руки дрожали, поправляя складки и кружева. Нужно улыбаться.
Медленно, как зачарованная, она направилась к выходу из комнаты. Сердце билось больней и больней. Тонкая ладонь легла на дверную ручку, но от чего-то, была не в силах открыть ее. Девушка зажмурилась. Стрелки часов безжалостно бежали по замкнутому циферблату, грозясь раздавить стеклянный круг. Сама собой рука скользнула во внутренний кармашек платья. Она достала маленький пузырек с синей жидкостью. В голове вихрями проносились мысли, а стрелки все бежали. Больно, от чего же так больно? По бледной щеке скатилась перламутровая дорожка слез. Дуки улыбнулась, прошептав: «Я люблю тебя». Запрокинув голову, она залпом выпила содержимое флакона. Горечь обожгла язык, девушка уронила пузырек, глухо закашляв. Часы пробили двенадцать.
Вечером следующего дня, сидя за скромным трапезным столом, Дуки чувствовала, как горят ее щеки. «Нужно улыбаться, улыбаться, нужно улыбаться» - било в голове набатом. Очень душно. Девушка потянулась к прозрачному бокалу. Руки осторожно поднесли к бледным губам хрупкий хрусталь. Улыбайся.
Было совсем не больно, ты словно не можешь выдохнуть и веки медленно тяжелеют. Это так просто, быстрее, чем засыпать.
Цель:
Как бы не пыталась милая Дуки Пальфи не замечать того, о чем кричит все существо этого человека, ее цель иронически ясна. При жизни страдавшее сердце, не найдет покоя, пока обжигающее чувство любви не появится в сердце другого, и пока алые губы любовника не прошепчут искренне: «Я люблю тебя».
Дополнительные детали:
- У Дуки очень мягкий голос, а также есть незначительные дефекты дикции, отчего ее манера речи напоминает мурлыканье
- Девушка не переносит вида крови и любых телесных увечий
- У нее особая трепетная любовь к фотографическим снимкам себя
- Слабая айхмофобия (боязнь острых предметов)
- Очень тактильный человек, также девушка имеет довольно высокий рост
- Эпиграф к характеру - это музыка ассоциация: романс «Коснулась я цветка», музыка Ц. Кюи, слова В. Немировича-Данченко
- Изображенная на картине девушка - Катерина Боцарис, фрейлина греческой королевы Амалии Ольденбургской
- Род Пальфи - реально существовавший дворянский венгерский род, правда, княжеский титул получивший лишь в конце 19 столетия
// @scaramouse, надеюсь, еще не поздно отправлять анкеты?..
есть кто-нибудь, желающий поролить?)
//и цианид снова здесь
//на самом деле мне стыдно?? но я очень люблю олю, поэтому пусть будет здесь
= > @scaramouse
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Имя и фамилия
Минакова Ольга Станиславовна.
⊱ ──────ஓ๑∗๑ஓ ────── ⊰
Внешность
⊱ ──────ஓ๑∗๑ஓ ────── ⊰
Национальность
Русская.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Характер
Ольга на сцене — и все в восторге. Ольга танцует — и все застывают от предвкушения, от невероятного восхищения, от удивления и восторга. Ольга торжественно замирает, выжидая момент, когда сможет выпрямиться, выйти на край сцены, поклонится — и публика аплодирует, и публике хорошо, и все-все-все лучится Ольгой, и в сердце каждого в зале образ лишь той сильной женщины с томными глазами и страдальческой улыбкой. Ольга на сцене — и все рады. Ольга за сценой — и все становится как есть.
Театр — гордая вещь, вещь с раздутым эго, тяжелыми принципами и особыми правилами, под которые нужно подстраиваться, которым нужно подчиняться, если ты хочешь выжить. Театр — гордая вещь, и он любит таких же гордых людей, как и он сам. Ольга отлично знает это, Ольга обожает театр, Ольга чувствует единство с театром, Ольга живет театром.
Ольга — человек искусства. Она не терпит обывателей, смотря на них свысока. Она высокомерно фыркает, когда видит кого-то не столь же горящего своим делом, как она сама. Она с удовольствием в подробностях расскажет о балете все, даже мелочи, не стоящие внимания, и скандальные подробности, которые следовало бы забыть. Ольге важно все.
Она меняет роли, как иные меняют перчатки, монеты или любовников. Каждый день она примеряет все новые и новые маски, становясь то роковой женщиной с железным сердцем и раскаленным металлом вместо крови, то несчастной и загнанной в угол потерянной голубкой. Она замечательно познала искусство мимикрии, она меняет краски, как хамелеон, подстраиваясь под других людей, чтобы восхищать, покорять, очаровывать.
Она умеет менять роли, но она не меняет свое нутро уже больше столетия. Она все та же вспыльчивая, пылкая, категоричная, жалкая в грозности своей девушка, что так жаждет обожания.
Ольга алчна. Она жадна до внимания, жадна до влюбленных вздохов, жадна до любовных писем и присланных по почте цветов. Лишь мысль о том, что в мире есть множество людей, которым она небезразлична, заставляют ее душу взлетать до небес на крыльях радости. Она обожает быть любимой, но она не знает, каково это — любить. Оттого за ее спиной целая вереница разбитых сердец.
Она — прима, она всегда лучшая. В афишах ее имя неизменно на первых строках. В списках приглашенных ее имя всегда в самом верху, а само приглашение высылается ей первой. Она номер один для всех, кого она знает, вернее, она стремится к этому. Она обожает эти восторженные взгляды, направленные на нее, лишь на нее, только на нее — иначе нельзя.
Однако быть примой так же тяжело, как и быть на самом дне. Держи планку самой лучшей, если уж ты зареклась быть самой лучшей, если ты посмела дерзко заявить о том, что достойна быть самой лучшей из всех известных миру балерин. Стирай пальцы в кровь, раздирай ноги до сочащихся ран, отдавай себя в жертву — только тогда и сможешь познать дух театра таковым, какой он есть. Без преувеличений и прикрас. Заглянуть за занавес.
Но хочет ли она на самом деле быть самой лучшей? Желает ли она быть номером один? Желает ли она вообще быть примой?
И оттет приходит мгновенно: желает. И еще как.
И она будет биться не на жизнь, а на смерть, потому что в этом и суть балета. Настоящего русского балета, кровожадного и страшного, доводящего до агонии и предсмертных всхлипов еще задолго до смерти.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Биография
В семье обедневших аристократов темной сентябрьской ночью родилось дитя театра.
Ольгой ее назвали в честь бабушки — та была скверного характера, — родители сразу же прочли на лице тогда совсем еще юной Оли недовольство.
Она была капризным, тщедушным, болезненным ребенком, которому вечно хотелось плакать, родители — богемные особы не от мира сего, — недолюбливали ее, они видели в ней тяжкое бремя, необходимое лишь для того, чтобы продолжить их род.
Она росла, в окружении искусства с самого детства. На стенах их поместья висели дорогие картины, написанные величайшими художниками. В доме играла лишь самая лучшая музыка. И подавалась только лучшая еда, настолько лучшая, насколько они могли себе позволить, а Минаковы, будучи весьма неэкономными, тратили все на эти минутные удовольствия.
Оля обожала танцевать. Учителя учили ее бальным танцам, но ей нравился балет. Тщетно она пыталась самостоятельно стать балериной, неуклюже повторяя движения танцовщиц театра, в который они часто ходили. Родители видели это, но лишь насмехались над нею. Они видели в ней лишь глупого и неловкого ребенка, а не растущий с каждым днем талант.
Однако время шло, а дела семейства становились все хуже и хуже. И уже привычные цены становились будто бы дороже. Деньги были на исходе, все это понимали, даже маленькая Оля.
— Ты хочешь заниматься балетом? — спросила ее мать в один день.
— Очень! — с искренним пылом ответила Оля.
— Замечательно! — И женщина загадочно посмотрела на ее отца.
Балетное училище.
Балетное училище было возможностью спасти от бедности многих. Оно давало возможность получить образование и стабильность. Среди воспитанниц было множество таких же, как и сама Оля. Девочек было много, но только такие как Оля стали потом настоящими балеринами.
Обучение было тяжелым, да еще и слабоватым. Оля чувствовала, что их учат просто танцевать, хотя в ее представлении балет был не только о механических движениях и отработанных партиях. Не только в сильных ногах и развитых мышцах. Балет — это искусство, как много лет говорили ей родители, это выше чем просто тело. Это душа.
Ей не нравилось то, что их почти не учили чувствовать героев. Им давали задания, как правило, нацеленные на понимание движений, но Оля чувствовала, что дело было не только в этом. Что четкие линии рук и ног — лишь верхушка айсберга. Что под ними скрывается куда больше.
Обучение она окончила как одна из самых лучших учениц. А дальше следовал тернистый, долгий, мучительный театральный путь. Путь, который помог ей выбиться из обычной массовки в примы, путь, который сделал ее имя знаменитым. Но это было потом, пока были лишь тяжелые будни подающего надежды новичка.
Ольга не шла по карьерной лестнице, она бежала по ней, строя ее на ходу, подобно карточному домику. Она летела ввысь, желая познать звезды. Желая стать одной из них. И она стала.
Ее заметили благодаря второсортной роли, которую она смогла исполнить совершенно. И тогда Ольга, теперь уже не просто Оля, а Ольга, стала покорять театральный Монблан, с каждым днем карабкаясь все выше.
Она любила жизнь в высшем обществе. Это было весело. Она имела множество поклонников, каждому из них она давала согласие, но так же быстро она и бросала их с разбитыми сердцами. Ей становилось скучно, тягостно каждый раз, когда на нее смотрели меньше чем с щенячьим обожанием, она не любила привязываться самой. Однако это случилось.
Граф Ковальский (поляк, кажется) был прекрасен и душой, и телом. Он был очаровательным маленьким сокровищем, что ниспослал ей сам Господь, видимо. Тогда она и прониклась этим светлым, полным приятных дрем и сладких грез чувством, окрыляющим, прямо как в романах.
Она знала, что ее сердце не будет разбито, потому что она — летучая звезда. Всем нравятся летучие звезды, верно?
Она была летучей звездой, но даже летучая звезда рано или поздно становится падучей звездой.
Она была сильной, сильной, но ее сердце нет. Она умерла.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Причина смерти
Ее белое платье, сверкающее в свете ламп, переливалось всеми цветами радуги. Ее волосы, заплетенные в тугую прическу, заколотые перьями, слегка растрепались. Одетта. Белый лебедь.
Ее лицо, горящее от жара и красное от невероятного напряжения, заливалось потом. Ее глаза жалобно смотрели на зрительный зал, умоляя об уходе. Однако этого зрителям было не видно. Они пришли посмотреть на ее танец. Не на ее саму.
Она танцевала до отбитых в лиловые синяки ноги. Она танцевала до раздирающей боли в спине. Она танцевала до раскалывающейся головы и рвущегося сердца. Сердце рвалось…
Она почувствовала, как ее душа настолько напряжена, что готова взорваться. Она почувствовала, как кровь приливает к ее голове, как ее глаза вываливаются из орбит, как ноги перестают ее держать, как руки перестают ее слушаться…
Она упала. Белый лебедь превратился в умирающего лебедя.
Последнее, о чем она думала — это о том, какой ужас отразится на лице ее возлюбленного, когда он увидит ее с того балкона.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Цель
Признаться в любви. Она полагала, что это просто, но найти графа Ковальского после смерти оказалось сложнее, чем она полагала. Впрочем, я не думаю, что ей осталось долго. Она упорна. Она найдет его.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Дополнительные детали
☼ Ольга — убежденная трезвенница ☼
☼ После смерти много путешествовала ☼
☼ Ее имя на самом деле сп... украдено из учебника по немецкому языку (Berliner Platz) ☼
☼ Умеет ездить верхом ☼
☼ Несмотря на то, что она окончила Балетное училище, ее сложно назвать грамотной, потому что там ее учили в основном танцам и благородному поведению. Она пишет с небольшими ошибками ☼
☼ Песня-ассоциация: Primadonna (Marina and the diamonds) ☼
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Цитата: † цианистый калий † от 16.07.2023, 18:18//и цианид снова здесь
//на самом деле мне стыдно?? но я очень люблю олю, поэтому пусть будет здесь
= > @scaramouse
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Имя и фамилия
Минакова Ольга Станиславовна.
Дата рождения, возраст на данный момент13.09.1851 | 109 лет хронологически.Возраст на момент смерти и дата смерти28.04.1885 | 34 года на момент смерти.⊱ ──────ஓ๑∗๑ஓ ────── ⊰
Внешность
еще
⊱ ──────ஓ๑∗๑ஓ ────── ⊰
Национальность
Русская.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Характер
Ольга на сцене — и все в восторге. Ольга танцует — и все застывают от предвкушения, от невероятного восхищения, от удивления и восторга. Ольга торжественно замирает, выжидая момент, когда сможет выпрямиться, выйти на край сцены, поклонится — и публика аплодирует, и публике хорошо, и все-все-все лучится Ольгой, и в сердце каждого в зале образ лишь той сильной женщины с томными глазами и страдальческой улыбкой. Ольга на сцене — и все рады. Ольга за сценой — и все становится как есть.
Театр — гордая вещь, вещь с раздутым эго, тяжелыми принципами и особыми правилами, под которые нужно подстраиваться, которым нужно подчиняться, если ты хочешь выжить. Театр — гордая вещь, и он любит таких же гордых людей, как и он сам. Ольга отлично знает это, Ольга обожает театр, Ольга чувствует единство с театром, Ольга живет театром.
Ольга — человек искусства. Она не терпит обывателей, смотря на них свысока. Она высокомерно фыркает, когда видит кого-то не столь же горящего своим делом, как она сама. Она с удовольствием в подробностях расскажет о балете все, даже мелочи, не стоящие внимания, и скандальные подробности, которые следовало бы забыть. Ольге важно все.
Она меняет роли, как иные меняют перчатки, монеты или любовников. Каждый день она примеряет все новые и новые маски, становясь то роковой женщиной с железным сердцем и раскаленным металлом вместо крови, то несчастной и загнанной в угол потерянной голубкой. Она замечательно познала искусство мимикрии, она меняет краски, как хамелеон, подстраиваясь под других людей, чтобы восхищать, покорять, очаровывать.
Она умеет менять роли, но она не меняет свое нутро уже больше столетия. Она все та же вспыльчивая, пылкая, категоричная, жалкая в грозности своей девушка, что так жаждет обожания.
Ольга алчна. Она жадна до внимания, жадна до влюбленных вздохов, жадна до любовных писем и присланных по почте цветов. Лишь мысль о том, что в мире есть множество людей, которым она небезразлична, заставляют ее душу взлетать до небес на крыльях радости. Она обожает быть любимой, но она не знает, каково это — любить. Оттого за ее спиной целая вереница разбитых сердец.
Она — прима, она всегда лучшая. В афишах ее имя неизменно на первых строках. В списках приглашенных ее имя всегда в самом верху, а само приглашение высылается ей первой. Она номер один для всех, кого она знает, вернее, она стремится к этому. Она обожает эти восторженные взгляды, направленные на нее, лишь на нее, только на нее — иначе нельзя.
Однако быть примой так же тяжело, как и быть на самом дне. Держи планку самой лучшей, если уж ты зареклась быть самой лучшей, если ты посмела дерзко заявить о том, что достойна быть самой лучшей из всех известных миру балерин. Стирай пальцы в кровь, раздирай ноги до сочащихся ран, отдавай себя в жертву — только тогда и сможешь познать дух театра таковым, какой он есть. Без преувеличений и прикрас. Заглянуть за занавес.
Но хочет ли она на самом деле быть самой лучшей? Желает ли она быть номером один? Желает ли она вообще быть примой?
И оттет приходит мгновенно: желает. И еще как.
И она будет биться не на жизнь, а на смерть, потому что в этом и суть балета. Настоящего русского балета, кровожадного и страшного, доводящего до агонии и предсмертных всхлипов еще задолго до смерти.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Биография
В семье обедневших аристократов темной сентябрьской ночью родилось дитя театра.
Ольгой ее назвали в честь бабушки — та была скверного характера, — родители сразу же прочли на лице тогда совсем еще юной Оли недовольство.
Она была капризным, тщедушным, болезненным ребенком, которому вечно хотелось плакать, родители — богемные особы не от мира сего, — недолюбливали ее, они видели в ней тяжкое бремя, необходимое лишь для того, чтобы продолжить их род.
Она росла, в окружении искусства с самого детства. На стенах их поместья висели дорогие картины, написанные величайшими художниками. В доме играла лишь самая лучшая музыка. И подавалась только лучшая еда, настолько лучшая, насколько они могли себе позволить, а Минаковы, будучи весьма неэкономными, тратили все на эти минутные удовольствия.
Оля обожала танцевать. Учителя учили ее бальным танцам, но ей нравился балет. Тщетно она пыталась самостоятельно стать балериной, неуклюже повторяя движения танцовщиц театра, в который они часто ходили. Родители видели это, но лишь насмехались над нею. Они видели в ней лишь глупого и неловкого ребенка, а не растущий с каждым днем талант.
Однако время шло, а дела семейства становились все хуже и хуже. И уже привычные цены становились будто бы дороже. Деньги были на исходе, все это понимали, даже маленькая Оля.
— Ты хочешь заниматься балетом? — спросила ее мать в один день.
— Очень! — с искренним пылом ответила Оля.
— Замечательно! — И женщина загадочно посмотрела на ее отца.
Балетное училище.
Балетное училище было возможностью спасти от бедности многих. Оно давало возможность получить образование и стабильность. Среди воспитанниц было множество таких же, как и сама Оля. Девочек было много, но только такие как Оля стали потом настоящими балеринами.
Обучение было тяжелым, да еще и слабоватым. Оля чувствовала, что их учат просто танцевать, хотя в ее представлении балет был не только о механических движениях и отработанных партиях. Не только в сильных ногах и развитых мышцах. Балет — это искусство, как много лет говорили ей родители, это выше чем просто тело. Это душа.
Ей не нравилось то, что их почти не учили чувствовать героев. Им давали задания, как правило, нацеленные на понимание движений, но Оля чувствовала, что дело было не только в этом. Что четкие линии рук и ног — лишь верхушка айсберга. Что под ними скрывается куда больше.
Обучение она окончила как одна из самых лучших учениц. А дальше следовал тернистый, долгий, мучительный театральный путь. Путь, который помог ей выбиться из обычной массовки в примы, путь, который сделал ее имя знаменитым. Но это было потом, пока были лишь тяжелые будни подающего надежды новичка.
Ольга не шла по карьерной лестнице, она бежала по ней, строя ее на ходу, подобно карточному домику. Она летела ввысь, желая познать звезды. Желая стать одной из них. И она стала.
Ее заметили благодаря второсортной роли, которую она смогла исполнить совершенно. И тогда Ольга, теперь уже не просто Оля, а Ольга, стала покорять театральный Монблан, с каждым днем карабкаясь все выше.
Она любила жизнь в высшем обществе. Это было весело. Она имела множество поклонников, каждому из них она давала согласие, но так же быстро она и бросала их с разбитыми сердцами. Ей становилось скучно, тягостно каждый раз, когда на нее смотрели меньше чем с щенячьим обожанием, она не любила привязываться самой. Однако это случилось.
Граф Ковальский (поляк, кажется) был прекрасен и душой, и телом. Он был очаровательным маленьким сокровищем, что ниспослал ей сам Господь, видимо. Тогда она и прониклась этим светлым, полным приятных дрем и сладких грез чувством, окрыляющим, прямо как в романах.
Она знала, что ее сердце не будет разбито, потому что она — летучая звезда. Всем нравятся летучие звезды, верно?
Она была летучей звездой, но даже летучая звезда рано или поздно становится падучей звездой.
Она была сильной, сильной, но ее сердце нет. Она умерла.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Причина смерти
Ее белое платье, сверкающее в свете ламп, переливалось всеми цветами радуги. Ее волосы, заплетенные в тугую прическу, заколотые перьями, слегка растрепались. Одетта. Белый лебедь.
Ее лицо, горящее от жара и красное от невероятного напряжения, заливалось потом. Ее глаза жалобно смотрели на зрительный зал, умоляя об уходе. Однако этого зрителям было не видно. Они пришли посмотреть на ее танец. Не на ее саму.
Она танцевала до отбитых в лиловые синяки ноги. Она танцевала до раздирающей боли в спине. Она танцевала до раскалывающейся головы и рвущегося сердца. Сердце рвалось…
Она почувствовала, как ее душа настолько напряжена, что готова взорваться. Она почувствовала, как кровь приливает к ее голове, как ее глаза вываливаются из орбит, как ноги перестают ее держать, как руки перестают ее слушаться…
Она упала. Белый лебедь превратился в умирающего лебедя.
Последнее, о чем она думала — это о том, какой ужас отразится на лице ее возлюбленного, когда он увидит ее с того балкона.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Цель
Признаться в любви. Она полагала, что это просто, но найти графа Ковальского после смерти оказалось сложнее, чем она полагала. Впрочем, я не думаю, что ей осталось долго. Она упорна. Она найдет его.
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
Дополнительные детали
☼ Ольга — убежденная трезвенница ☼
☼ После смерти много путешествовала ☼
☼ Ее имя на самом деле сп... украдено из учебника по немецкому языку (Berliner Platz) ☼
☼ Умеет ездить верхом ☼
☼ Несмотря на то, что она окончила Балетное училище, ее сложно назвать грамотной, потому что там ее учили в основном танцам и благородному поведению. Она пишет с небольшими ошибками ☼
☼ Песня-ассоциация: Primadonna (Marina and the diamonds) ☼
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
⋆⁺｡˚⋆˙‧₊☽ ◯ ☾₊‧˙⋆˚｡⁺⋆
принята ^_^
// @zakka
— Я... Я не знаю, — Орфей смущённо опустил глаза, перебирая рваные куски ткани: всё, что осталось от его рубахи, — Я плохо в одежде разбираюсь. Простите.
Он и впрямь плохо разбирался в современной моде — денег не было ни на что, кроме старья, что носили ещё в начале века: юношу не сильно волновал собственный внешний вид, но в основном вся купленная на каком-то мрачном рынке одежда была выношена настолько, что в ней еле можно было узнать изначальный предмет гардероба. Только лишь иногда ему удавалось прочувствовать свежесть новых материалов и химический запах стирального порошка: выходить в свет, держа за руку какую-то пожилую леди ему разрешали только в самых дорогих одеяниях (к сожалению потом костюмы у него в забирали).
Обычно его наряжали в смокинги или матроски. Смокинги были для женщин, которым нужен был ночной компаньон; матроски были для мужчин, которым нужен был человек, которого можно было назвать сыном — сыном, которого после можно было затащить куда-нибудь, перед которым можно было хвастаться своими познаниями в классической музыке и которому можно было учтиво напоминать о количестве долларов, что хранились в каком-то известном банке.
— Мне без разницы что надевать, Госпожа, — голос стал томным, — Главное чтобы было удобно. И не слишком дорого.
Он отступил на шаг, еле как избегая падения — брюки, большие, совсем для взрослых, мешали ему нормально передвигаться назад.
Цитата: сон от 16.07.2023, 15:39Цитата: сон от 16.07.2023, 00:43
Имя, фамилия: Дуки́ фон Эрдёд Пальфи́Национальность: венгерка/гречанка
Дата рождения, возраст на данный момент: 14 февраля 1820г., 140 лет
Возраст на момент смерти и дата смерти: 19 лет, 1839 г.
Характер:
«Коснулась я цветка горячими устами - И лепестки распались, лежат;
Я стебель лишь держу, а жизнь и аромат
Вернешь ли ты бессильными слезами!
Ты не любил меня! Безжалостно, сурово
Развеял твой обман сердечные мечты,
Как лепестки цветка… Их возвратишь ли ты?
И сердцу моему вернешь ли счастье снова?»Невинная нежность укутала дитя в шелк хрупких чувств и даровала ей единственное счастье на земле - любовь. Это чувство тонкими нитями протягивается через все существо, через всю жизнь венгерской княжны, растаявшей в ней слишком рано.
Ее образ схож с цветком розы. Печально просто и банально, но увы, правдиво. Эта девочка легко показывала миру свои чувства. Искренние и непорочные, они лились теплым светом через фонтан души в мир. Поначалу не было даже мира, были лишь чувства, и Дуки, ощущая их тепло, жила одним лишь чувством. Она боялась тени, острых краев и тонких, ломаных намеков. Ее наивность была прекрасной, а доверчивость такой же нежной, как лепестки цветка. Только вот чем больше она отдавала, чем больше доверяла и верила, тем больней билось сердце в груди. Впервые боль проросла в ней, когда она увидела боль других. Оголенная правда обжигала, шипя кровавыми брызгами. Маленькая девочка увидела мир и поняла, что в нем нет ее чувств.
Тогда же появилось страшное слово «должна». Должна быть мягкой, услужливой, вежливой, умной… да не важно, что именно скрывается в огромном слове, главное одно - быть идеальной. Она не понимала. Почему нужно притворяться, льстить, натягивая размазанную улыбку? Ее вопросы не слышали ответов и тогда она замолчала в ответ. У розы начали появляться шипы. Поначалу они были мягкими и неокрепшими. Сердце не умело вовремя каменеть и колкости «мира» больно саднили. Тогда глазки переливались перламутровыми слезами и юная Дуки плакала, прикрывая рот ладошкой, а чувства зажимали горло и мешали дышать. Тогда же впервые из голубоватых слез падали и разбивались колючие льдинки гнева и обиды. Но то было маленьким началом, всего лишь интерлюдией бесконечной пьесы. Впрочем, эта боль окупалась. Ее любили. Конечно, не за выплаканные слезы, а за милое личико, безупречные манеры, кроткий нрав и блестящий ум. Она научилась нравится. Ха, стало понятно, что миру не обязательна искренность чувств! Можно сыграть. Да, будет противно и мерзко, но этого никто не заметит, просто сделай вид, тебе поверят! И она играла. Разум говорил: «смотри, смотри, как ты им нравишься!», а сердце глухо выло от тоски и непонимания. Она любила тех, кто давал ей призрачные надежды. Душа буквально кричала: я люблю вас, люди! А люди любили ее как-то не так. Может, просто не по-настоящему?
И шипы заострялись. Без такой любви не может быть обиды, которая впоследствии стала ненавистью. Это жгучее чувство рождалось из непонимания. Девушка (уже девушка) не видела в других отражения своих чувств и не понимала причины. Почему так? - плакало сердечко, она пыталась давать еще больше, люди, конечно же, забирали, но становилось только хуже. И где-то вдалеке показался силуэт того, что стало причиной ее страданий, то, что приносило самую большую боль. Каково же было ее удивление, когда подойдя ближе она увидела себя. А если так, тогда все нужно сломать? Все, значит себя. И она ломала. Вырывала цветки любви, рвала бутоны, не понимая, что они будут разрастаться лишь сильнее, что доведя себя до отчаяния, ее надеждой вновь станет любовь. Медленно разрастался порочный круг, где Дуки была и мученицей, и спасителем, и палачом. Но внешне все оставалось идеально, все должно было оставаться идеальным.
Ее метало от человека к человеку. Она срывала маски, одну за другой, снова и снова находя под ними пустоту. Она несла на спине крест, затягивала на шее петлю и надевала венок из терновника, от чего пестрились ленты крови на бледном лице. А красной нитью все так же тянулось благословение, ставшее проклятием и его становилось все больше и больше.
Дуки Пальфи фон Эрдёд была прекрасной для света девушкой. И когда она начала цвести, ее попробовали полюбить. То был сон, легкое дуновение чувства, но она не понимала этого, отдавшись человеку вся, открыв то, что годами страдало и плакало. Конечно, это была не любовь. Она зависела и обрекала себя, ей же играли, наслаждаясь пролетающим моментом. Она пыталась быть лучшей, снова идеальной, но теперь уже для него, только для него. И не видя ничего вокруг, не понимая истины, все глубже заходила туда, откуда ей было не выбраться. То была пылкая, искренняя и настоящая любовь самого нежного и преданного существа, готового пройти муки ада, чтобы любить. Она верила, что любят и ее, но это было совсем не так. С другой стороны появилось недовольное равнодушие. Она снова не понимала, боялась, умоляла вернуться, простить (ее!), а потом он просто ушел. Она кричала, плакала, ненавидела и убивала снова себя. Боль была острой, то вырезали сердце собственные шипы, а слезы солью разъедали раны. В сказках принцессы не приносят себя на алтарь любви. И, ты не забыла, Дуки? Ты должна быть идеальной.
Крест сломал спину, веревка задушила, а кровь залила все лицо, и теперь она не видела ничего. Ее душа не выдержала и сломалась, разлетевшись лепестками засохшей розы. Ты думала тебя спасет смерть? Сначала над тобой посмеется жизнь.
Она перестала замечать время, она перестала замечать окружающее. Мир съежился в одну точку, поселившуюся где-то глубоко внутри. Дуки хотела бы почувствовать пустоту, но ее, с головы до ног, обвила красная нить, и даже слезы на щеках не высохли. Межреберно бродили сквозняки, пытаясь выгнать удушливый запах обреченной безнадежности. К чему теперь эти чувства, если не осталось веры? Голос ее любви сломался и замолчал, она больше не кричала о ней, не заглядывала людям в глаза. Дуки недоверчиво смотрела на мир, украдкой вытирая слезы и пытаясь собрать разбившийся пазл. Ей очень, очень-очень сильно хотелось забыть свою прошлую жизнь, вырезать воспоминания. И снова удушающая красная нить, затянутая на горле. Что ей оставалось делать? - с дырой в груди, которая медленно заполнялась терзающей ее болью, и где-то там же рядом прыгающем сердцем, трепетавшем от порывов чувств и этой чертовой любви. Наверное, слишком устав, она выбрала самый простой и притом вдвойне омерзительный путь. Стать легкомысленной, превратиться в яркий фантик. Это легкомыслие было жестоким. Как для нее, так и для окружающих. Сердце покрывалось уродливыми наростами, черствела оболочка души. Дуки стала кривым, диаметральным отражением себя. Отпустить и забыться, дать волю наслаждениям, отравляющим чистую душу. Это было грязно и низко, зато… ах, это уже не ее заботы! Главное как просто! Легче превратить прекрасное в уродливое и мерзкое, смешать его с грязью, чем нести «прекрасное», ступая по ножам.
А она просто хотела забыть. Жаль, что для этого пришлось вынимать сердце.
Внешность:
Биография:
Поздней осенью 1813 года молодой Бенце Пальфи возвращался в опустевший родительский дом. Прошедшие войны заставили его изрядно поскитаться по свету, впрочем, они также неплохо увеличили его капитал. Вместе с ним ко двору холодного и неприветливого княжеского дома Пальфи прибыла молодая супруга - Катерина Нотарас. Она происходила из знатного греческого рода. Необычайно умна, прекрасно воспитана и хороша собой молодая госпожа Пальфи фон Эрдед восхищала, она стала прекрасным украшением семьи своего мужа. Однако даже в столь блистательной особе был найден досадный недостаток - гречанка. Такой ответ был дан Бенце хозяйкой дома Пальфи. Его мать невзлюбила невестку, скрывая за вежливой холодностью презрение и обиды. Да, женщины становятся чудовищами, попадая в плен собственной зависти.
Уже в следующем году младший сын княжеского рода праздновал рождение дочери. Это событие сгладило отношения между двумя самыми важными для Бенце женщинами, но не усмирило взаимной неприязни.
Жизнь Катерины с супругом была блестящей и роскошной. Она устраивала великолепные приемы и украшала собой светские вечера, он прекрасно вел дела семьи и острожно прокладывал свой путь в политике. А через семь лет родился еще один ребенок. Средняя дочь - Дуки.
Ее рождение не встретили с большой радостью. Семья ждала мальчика, ждала долго и трудно. Наконец, родившаяся девочка разочаровала отца, вызвала негодование у бабушки, и стала любимым цветком матери. Катерина и Дуки были очень похожи. Девочку также не приняли, как и некогда ее молодую мать. Госпожа Пальфи нашла отдушину в своей дочери. Она проводила за играми с ней дни, ранее полные тоски и одиночества, баловала ее, стараясь дать все самое лучшее.
«В родительском поместье был огромный сад. Мы очень любили его с мамой и часто, прячась под тенью фруктовых деревьев, рассказывали сказки. Нашей любимой игрой было придумывание историй. Мы садились рядом, часто обнявшись и начинали что-то рассказывать, пытаясь друг друга рассмешить. Так мы могли провести целый день, объедаясь безумно пахнущей клубникой и смеясь над невинными каламбурами.»
Дуки видела в своей матери добрую фею, нежного друга. Катерина любила ее той искренней любовью, какой больше не любил никто.
Летели дни беззаботного детства. Они были солнечно-теплыми воспоминаниями, сотканными из тысячи ярких смешинок, ароматов цветов и вкуса клубники. Но Дуки неизбежно росла, и когда ей исполнилось девять лет, Катерина родила долгожданного мальчика. Конечно, его любили все. Он должен был вырасти баловнем судьбы, одаренный родительской нежностью и лаской. Мама стала заходить к ней реже и нет, она все так же любила свое дитя, просто… теперь так было надо. Дуки этого не понимала. Вокруг нее вились гувернантки и няни, а лучисто-улыбчивое лицо госпожи Пальфи появлялось все реже.
Девочка старательно училась. Ее воспитанием занималась сухая англичанка, впрочем, весьма доброжелательная к этому ребенку.
Корсеты затягивались туже, косы тяжелели, а Дуки становилась красивой девушкой, до странного походившей на свою мать. В шестнадцать лет она была представлена свету.
«Я представляла высшее общество, как нечто божественное и недосягаемое. Оно переливалось драгоценными камнями, звенело бокалами шампанского и пестрило вальсирующими парами. Я была восхищена этим блеском, мне нравилось танцевать, вести светские беседы. Но в этом великолепии проскальзывало что-то сырое и холодное. Оно напоминало маленькое жирное пятнышко на белоснежной скатерти. Тогда я не представляла себе, что значит равнодушие общества.»
Ее приняли с удовлетворенной улыбкой. Да красива, да умна. Это всего лишь то, что должно быть.
Теперь Дуки представляла свою семью и свой титул, внешне все было очень стройно и красиво. Было ли также ладно внутри семьи?
Старший брат Бенце умер, неудачно упав с лошади, а отец тяжело заболел. Перед младшим Пальфи, как цунами, хватаясь одну за другую, рушили старое новые беды. И Дуки была в этом лишней. Старшая сестра должна была выйти замуж, представив восхитительную партию, младший брат получал образование заграницей, а средняя дочь. Про нее, кажется, забыли. Даже «милый друг», горячо любимая мать, отдалялась от нее. Возможно именно поэтому дальнейшие события смогли произойти.
Они встретились на одном из зимних балов, обычно отличавшихся большей роскошью и размахом, чем остальные. Этот молодой человек держался вежливо, но отстраненно, был галантен и вежлив, но все же главное - очень красив. Барон Генрих фон дер Гольц был новой фигурой общества, интересным и даже таинственным человеком, прибывшем из ниоткуда, но имевшим великолепный успех. Конечно же, он заметил ее.
«Поначалу мне было страшно. Он смотрел на меня так выразительно и смело, что я поспешно отводила взгляд, а мои щеки покрывались глупым румянцем. Так продолжалось несколько вечеров, пока он не пригласил меня на мазурку. Я не смола отказать. Мы танцевали прекрасно, пожалуй, я слишком горячо смотрела на него через свое приподнятое плечо. А после, я отказывала всем и ждала, когда он пригласит меня на следующий танец. Он не подошел, и я осталась одна.»
Дуки была незамужней юной девушкой и от того их встречи после зимнего знакомства были для нее особенно долгожданными. Она рисковала всем: положением своей семьи, своей репутацией, своим будущим и наконец, своим девичьем сердцем. Но слишком велико было то чувство, слишком опьяняюще прекрасно. Они искали встреч во время прогулок в уединенных местах парка, на вечерах обменивались красноречивыми взглядами. Поначалу он восхищался ее красотой и умом, молил оставить в памяти горячий поцелуй. И Дуки слушала эти речи, обманывающие ее, уводящие глубже и глубже.
Только продлилось это недолго. С началом весны 1839 года сказка начала развеиваться. Барон больше не танцевал с ней, а она ждала, отказывая другим и обнимаемая одиночеством.
Это было пощечиной. Она не понимала и плакала долгими вечерами, пыталась перекричать голос истины.
На одном из приемов, в полутемном коридоре особняка графов Баттьяни, она остановила его с просьбой объясниться. И он сделал это жестко и безжалостно.
«Мне было больно. Словно вынули сердце, еще недавно бьющееся с надеждой и радостью. Я не понимала, как и почему, мне не у кого было спросить совета или помощи. Эти ощущения схожи с тем, как будто тебя окатили чаном с ледяной водой. А потом клещами вытянули прежние чувства.»
Свет продолжал сиять и ослеплять, но в глазах Дуки все меркло, смешиваясь в серую массу. Следом пришли ненависть и злоба.
«Мне хотелось расцарапать ему лицо, выкрикнуть самые жгучие и едкие слова обиды. Хотелось увидеть, как его слезы будут прожигать щеки. Я просто хотела, чтобы он прочувствовал мою боль.»
Решение оказалось простым и чудовищным. Некая госпожа славилась в узком кругу не самых представительных дам, своей сердобольностью к чужим женским проблемам. Простым языком: она давала девушкам, чувствующих себя несчастливо в замужестве, медленнодействующий яд. Бесчестный и ничего не подозревающий муж принимал отраву и через несколько дней благополучно уходил в мир иной. Да, она не замужняя. Но у нее тоже проблемы, очень большие проблемы.
Все было решено без возврата. Слишком больно и от того слишком поздно. В один из вечеров, ее рука должна была дрогнуть над его стаканом. Все просто и… стоя на пороге своей комнаты, Дуки вертела в руках маленький пузырек. Все просто. Ей было горько от чувства, которого она даже не понимала. Все просто?
«Я не смогу лишить жизни его.»
На другой день ее бокал дрогнул в руке, с тихим звоном разбившись о паркет. Дуки Пальфи умерла.
Что было после, она, конечно же, не знает. Чистую сердцем и телом княжну тихо похоронили на семейном кладбище. Без звона колоколов и хора плачущих. Тихо и сдержанно, будто лицезрея не мертвое тело, а великолепную статую.
После девятнадцати лет небытия, показавшихся ей одним вздохом, Дуки вернулась. Первые годы были пустым белым шумом. Ничего не было. А потом, как-то случайно, то ли от скуки, то ли от провидения, бродя по миру, она попала в труппу провинциального театра. И это слово захватило ее, о, она стала актрисой. Ей не хотелось покидать понравившуюся сцену, и она порхала от одного огонька к другому.
В последние годы своей «мертвой жизни» Дуки, взявшая псевдоним Фукете, поселилась в небольшом городке. Она поет в одном из местных ресторанов, развлекая разношерстную публику и завлекая… впрочем, не важно. За долгие годы странствий на сцене она получила все: признание, любовь, роскошь и, конечно же, мужчин. Ее жизнь была испещрена легкими и быстрыми романами, отличавшимися полной пустотой. Ей было приятно делать мужчинам больно, наверное, отзывалось старое желание. Она живет эту долгую жизнь, прекрасно понимая свою цель и так же ее опровергая. Ей больно и страшно вспоминать, а для того, чтобы достигнуть нужно… вспомнить.
Причина смерти:
Стрелки на больших маятниковых часах показывали без четверти двенадцать. Дуки было ужасно плохо. Меловое лицо выглядело посмертной маской, руки дрожали, поправляя складки и кружева. Нужно улыбаться.
Медленно, как зачарованная, она направилась к выходу из комнаты. Сердце билось больней и больней. Тонкая ладонь легла на дверную ручку, но от чего-то, была не в силах открыть ее. Девушка зажмурилась. Стрелки часов безжалостно бежали по замкнутому циферблату, грозясь раздавить стеклянный круг. Сама собой рука скользнула во внутренний кармашек платья. Она достала маленький пузырек с синей жидкостью. В голове вихрями проносились мысли, а стрелки все бежали. Больно, от чего же так больно? По бледной щеке скатилась перламутровая дорожка слез. Дуки улыбнулась, прошептав: «Я люблю тебя». Запрокинув голову, она залпом выпила содержимое флакона. Горечь обожгла язык, девушка уронила пузырек, глухо закашляв. Часы пробили двенадцать.
Вечером следующего дня, сидя за скромным трапезным столом, Дуки чувствовала, как горят ее щеки. «Нужно улыбаться, улыбаться, нужно улыбаться» - било в голове набатом. Очень душно. Девушка потянулась к прозрачному бокалу. Руки осторожно поднесли к бледным губам хрупкий хрусталь. Улыбайся.
Было совсем не больно, ты словно не можешь выдохнуть и веки медленно тяжелеют. Это так просто, быстрее, чем засыпать.
Цель:
Как бы не пыталась милая Дуки Пальфи не замечать того, о чем кричит все существо этого человека, ее цель иронически ясна. При жизни страдавшее сердце, не найдет покоя, пока обжигающее чувство любви не появится в сердце другого, и пока алые губы любовника не прошепчут искренне: «Я люблю тебя».
Дополнительные детали:
- У Дуки очень мягкий голос, а также есть незначительные дефекты дикции, отчего ее манера речи напоминает мурлыканье
- Девушка не переносит вида крови и любых телесных увечий
- У нее особая трепетная любовь к фотографическим снимкам себя
- Слабая айхмофобия (боязнь острых предметов)
- Очень тактильный человек, также девушка имеет довольно высокий рост
- Эпиграф к характеру - это музыка ассоциация: романс «Коснулась я цветка», музыка Ц. Кюи, слова В. Немировича-Данченко
- Изображенная на картине девушка - Катерина Боцарис, фрейлина греческой королевы Амалии Ольденбургской
- Род Пальфи - реально существовавший дворянский венгерский род, правда, княжеский титул получивший лишь в конце 19 столетия
// @scaramouse, надеюсь, еще не поздно отправлять анкеты?..
есть кто-нибудь, желающий поролить?)
не хотите поролить?
@potassiumcyanide, я только с радостью. возможно, у Вас есть какие-нибудь идеи?
Элен была из породы тех женщин, смотря на которых невольно думаешь, что они продали душу дьяволу: неумолимые пески времени не отражались на их неоспоримой красоте. Её стан всё также был упруг и гибок, об этом можно было судить, когда она наклонялась в разные стороны возле Орфея, желая получше понять его тело. Не была той стройной женщиной, нет, она была слегка в теле, что делало её в глазах мужчин особо привлекательной. Крупные рыжие кудри с медным отливом манко ниспадали на оголённые плечи со светлыми веснушками, словно солнце очень бережно её поцеловало, но всё же волосы были убраны с серьёзного лица непримечательным ободком — особенность француженок в том, что они умеют преображать нечто простое в прекрасное. Высокие скулы, на щеках всегда играет румянец, будто она из раза в раз вспоминает что-то постыдное. Пухлые губы с опущенными кончиками переодически шептали выводы, словно кто-то послушно внимал её и дотошно записывал каждое слово. Глаза наредкость улыбчивые, имели тот редкий зелёные цвет, когда они словно два блюдца, с тёмно-зелёной каёмочкой, в них были золотые крапинки, однако, к сожалению, их сложно увидеть издалека.
—Вы так милы,— женщина улыбнулась на мгновение,— и скромны, но рядом с этим,— взмах руки в сторону румына,— лучше почаще говорить, что хочешь. В противном случае, он спустит все деньги на одежду для себя.
—Элен, что ты говоришь?— он наигранно обиженно развёл в разные стороны руками.
—Сколько раз звенел колокольчик над дверьми из-за тебя, а ты всё приходил в одном и том же. Так скажи мне, для чего ты покупаешь всё?
Сальвий прошёл к её рабочему столу и заприметил вещицы, подсказывающие о наличие одной пагубной привычки, которая была у знакомых тем единственным общим.
—Дорогая Элен, поверь, они дождутся своего часа. Ты позволишь…?— она обернулась всего на секунду, кивнула.
Взяв привычку и издав характерный звук колёсика, журналист вдохнул, задумчиво замирая напротив окна. Настойчивый запах заполнил собой всё пространство. Парень поднял газету, хранившуюся в неразвёрнутом виде с прошлой недели, принялся читать, пока хозяйка подзывала к себе Розу и просила принести рубашки, брюки и шорты, называя нужный размер.
—Пока присядь,— она указала Орфею на красный диван, подходя к Вию, чтобы подтвердить наличие привычки, беря её из рук парня и делая быстрый вдох. Вернула, словно ничего и не было, но, к своему удивлению, вернули. —Сальвúй…?
—Ты замужем, я влюблён,— он непринуждённо пожал плечами, переворачивая странницу и делая вид, будто деловито читает интересную статью. На самом деле, его взгляд блуждал по очень слабоватым записям, которые румын мысленно критиковал.
Через какое-то время с различными вешалками вернулась помощница, занося всё за ширму.
—Орфей! Любезный, пройди и переоденься в то, что тебя привлечёт. Нужно — подошьём,— француженка выжидающе начала ходить по кабинету. Стук от её каблуков заглушал ковёр с высоким ворсом.